].
Когда весной 1934 года они встретились в Цюрихе, здоровье Фишера было уже сильно подорвано. Он постарел, оглох, часто был рассеян и пребывал в ужасе от террора, развязанного национал-социалистами в его любимом Берлине. И менее чем через полгода Томас Манн уже должен был писать In memoriam [некролог]. Он вспоминает один из моментов их встречи. Старый Фишер высказывается об общих знакомых:
— Не европеец, — говорит он, покачав головой.
— Не европеец, господин Фишер, но почему же?
— Не имеет никакого понятия о величии гуманистических идеалов.
И Томас Манн продолжает: «У меня нет слов, чтобы описать, насколько глубоко я был поражен. Так говорило, почти уже на краю собственной гибели, поколение, которое было намного значительнее и лучше того, которое теперь приходит ему на смену».
Великие гуманистические идеалы. Европейская культура. Традиция, к которой он сознательно себя причислял, работая над романом Der Zauberberg. Однако одновременно с выходом в свет этого памятника европейского гуманизма встает пугающий вопрос, продолжится ли существование этой самой культуры или она останется в памяти лишь как один из эпизодов нашей истории?
В Германии, той самой Германии, где столь многие великие умы создавали европейскую культуру, со все большим размахом заявляет о себе доселе невиданная ненависть к этой культуре. Когда в сентябре 1930 года нацисты добились первых крупных успехов на выборах, Томас Манн вновь публично возвысил свой голос. В уже знакомом месте, в Бетховенском зале в Берлине, где в 1922 году он обосновывал свое предпочтение демократии, писатель говорит о политических изменениях в своей стране. О том, как в атмосфере обожествления техники, спортивных рекордов, звезд кино, больших чисел создались условия для «политики в гротескном стиле, приемов Армии спасения, массовой истерии, балаганного шума, аллилуйи и — как у примитивных племен — шаманских заклинаний и выкрикивания монотонных лозунгов с пеной у рта. Фанатизм становится залогом спасения, энтузиазм обращается в припадок падучей, политика — в опиум для народных масс Третьего рейха или пролетарскую эсхатологию, и разум прячет свое лицо».
Культура уничтожается ради утверждения нового культа. Воспитанию, нравственному и духовному формированию человека уже нет места. Народ жаждет погрузиться в коллективное опьянение, быть освобожденным от индивидуальной ответственности. Нацизм — отвратительная форма религии. Человеконенавистнический, оргиастический природный культ. Для Томаса Манна очевидна конечная цель этой веры: уничтожение истины. Потому что тоталитаризм может существовать только милостью лжи и насилия.
В лекции Meine Zeit [Мое время] Томас Манн заявляет, что его отвращение к тоталитаризму во всех его видах вызвано тем, что эти идеологии неизменно поклоняются лжи. Как писатель, изображающий человеческое, он не может посвятить себя ничему другому, нежели истине.
Но что есть истина? Для Томаса Манна истина — не эмпирическое или математическое понятие. Истина — не действительность. Совсем наоборот. Истина — мера и ценность, идеал, к которому должен стремиться каждый. И журналу, соучредителем которого Томас Манн становится в 1937 году, желая предоставить слово «другой Германии», он дает название Maß und Wert [Мера и ценность]. В редакционном вступлении к первому номеру он говорит, что настало время вернуть понятиям их истинное значение. Для истины это означает, что она не может больше быть относительным и субъективным понятием, с которым каждый обращается по собственному произволу. Истина вновь должна стать абсолютным мерилом, мерой человеческого достоинства.
Взгляды Томаса Манна, не слишком соответствующие Духу времени, опять-таки логическое следствие понимания им образа человека. В той степени, в какой человек является человеком, он больше своей природы. Это больше входит в дефиницию быть человеком. Одной частью своего существа человек — животное, но другой своей частью он связан с духовной сферой: «Благодаря сознанию человек наделен способностью различать; он, говорит Бог в Книге Бытия, создан “по образу Нашему”; каждый человек знает, что хорошо и что плохо, ему присуще обладание Абсолютом. Обладание Абсолютом дано ему в знании истины, свободы, справедливости, и вместе с этими идеями в него заложена также мечта об избавлении от недоступно-природного, мечта о совершенном бытии человека».
В период работы над Волшебной горой Томас Манн определяет сущность человека как «вечную загадку, которую человек представляет для самого себя». Загадка состоит из двух элементов. С одной стороны, человеческая природа, преходящее, и слишком часто — трагичное в жизни. Этот элемент он подчеркивал в споре с Zivilisationsliteraten, приверженцами идеи совершенного человека. С другой стороны, человек, с его духовным богатством, знает об Абсолютном; знает о непреходящих ценностях, на претворение в жизнь которых, не устает повторять Томас Манн, должны быть направлены неустанные старания каждого.
И здесь Гёте — главный свидетель. «Все законы и нравственные правила ведут к одному: к истине», — заметил веймарский ученый поэт. Не менее важно и то, чему он учил своего собрата по духу, раскрывая сущность свободы. «Не то делает свободными, что мы ничего не желаем признавать выше себя, но то, что мы почитаем нечто над нами».
Истина дает нам свободу, потому что обладает властью над нами; онá говорит нам, а не наоборот. Но эта абсолютная, недоступная истина, которую мы распознаем своей совестью, но никогда ею не обладаем, не может per definitionem [по определению] быть ограничена рамками преходящей формы. Отсюда следует, что никто из смертных никогда не может считать, что обладает правом аренды на истину. Ортодоксия — теистическая или атеистическая — становится фундаментализмом, если не признает эту сущность истины. Постоянно меняющийся мир всякий раз требует новых форм проявления истины. Для этих форм существует другое слово: культура. Уничтожение культуры есть уничтожение истины. А уничтожение истины — не что иное, как грубое посягательство на человеческое достоинство.
Если гуманность, истина, вечность — возможно, слова чересчур громкие, во всяком случае, более громкие, чем те, к которым мы в нынешнее время привыкли, — сформулируем оправдание существования художника так:
верность языку на протяжении жизни. Поэты знают, что не огонь, а язык является даром богов. «Dichterisch wohnet der Mensch auf dieser Erde» [«Поэтически живет человек на этой земле»], писал Гёльдерлин. Язык — суть человека. Благодаря языку человек может думать, ибо мысль существует, будучи выражена словами. Наш опыт и наши чувства формируются в языке. Именно язык позволяет нам именовать и познавать мир. Мы даем о себе знать через язык, будь то молитва, признание, поэзия. Благодаря языку существует мир, простирающийся за пределы действительности; существует прошлое (это было…) и будущее (это будет…). В языке есть место для вечности, и там продолжают говорить мертвые: «defunctus adhuc loquitur» [ «и по смерти говорит еще»] (Евр. II, 4). Благодаря языку существуют и смысл, и истина.
Язык не выносит лжи. Ложь делает слова немыми, отнимает их душу. Не случайно язык был величайшей заботой таких поэтов и писателей, как Александер Ват, Анна Ахматова, Примо Леви, Виктор Клемперер. В своей жизни им пришлось испытать, что такое культ лжи. Так же как и Пауль Целан, они знали: там, где сжигают значение слов, вместе с ними сжигают истину и человека.
Томас Манн считал, что на нем лежит ответственность освободить язык из-под власти лжецов. Поэтому он продолжал писать, поэтому он заново пересказывал старую историю. Ему не нужно было стремиться к оригинальности. Разве его великий учитель не признавался Эккерману, что повторять истину в расстроенном мире это уже заслуга?
В то время как в его отечестве тевтоны праздновали торжество антигуманизма, видя в себе избранный народ, а в Гитлере — своего Спасителя, Томас Манн противопоставляет этому другой миф, другую религию и другого Бога. С 1927 по 1942 год он пишет «die schöne Geschichte und Gotteserfindung von Joseph und seine Brüder» [«прекрасную, придуманную Богом историю об Иосифе и его братьях»]. Миф о человеке, который утверждает свое человеческое достоинство, следуя по стопам Авраама. Ибо идеей выходца из Ура было, что самое главное для человека то, кому он служит. И он решает: «Я, Аврам, и во мне человек, вправе служить исключительно Высшему». С этого всё началось. Сначала он думал, что важнейшее из всего — земля, но она нуждается в дожде с неба. Потом он думает: то, что он ищет, — солнце, но солнце заходит, так же как и луна и звезды. Осознав, что его Бог должен быть выше всего этого, он открывает Бога. Бог есть пространство мира, но мир не есть Его пространство. Бога невозможно представить, это чисто духовнонравственный Бог, который открывается Аврааму, и оба заключают между собою Завет.
Мифы — древнейшие следы человеческого духа. Человеческий опыт обрел язык и мог облечься в слова. Миф существует вне времени, потому что человеческий опыт столь же стар, как само человечество. Всякая исполненная значения жизнь — это жизнь мифическая и означает: идти по следам. Но каждый человек несет ответственность за то, по каким именно следам он идет.
Иосиф, сын Иакова и герой этой истории, сознает, что он — и мы вместе с ним — должны идти по следам Авраама, Исаака и своего отца, чтобы обрести Бога, обрести собственное достоинство. Повторяет ли Иосиф уже бывшее до него? И да, и нет. Он учится тому, что тайна мифа, в пользу которого он сделал свой выбор, есть не только повторение прошлого, но также дальнейший шаг, изменение, открытость новому. Однажды мифа — прошлое, но также и будущее. Вечное означает не только всегда, но также и то, что еще должно свершиться. Религиозность Иосифа формируется также благодаря «Вниманию и послушанию