Она родилась в 1918 году в Мюнхене, бежала в 1933-м с родителями в Швейцарию и в 1938-м вместе с ними эмигрировала в Соединенные Штаты. В 1939 году в Принстоне она вышла замуж за итальянского ученого-литературоведа, политического активиста и известного антифашиста Джузеппе Борджезе, в браке с которым родила двух дочерей. Во время войны они вместе с мужем были душой движения, ставившего себе целью обеспечение послевоенного мира посредством учреждения всемирной федерации и разработки всемирной конституции. Среди прочих, они могли рассчитывать на поддержку Ганди, Сартра, Альбера Камю, Бертрана Расселла, Альберта Эйнштейна и Томаса Манна. В середине 60-х — муж, бывший значительно старше ее, к тому времени уже скончался — Элизабет поняла, что этот идеал был полнейшей утопией, и решила посвятить себя тому, что более непосредственно касается человека: защите окружающей среды. Элизабет Манн-Борджезе стала единственной женщиной, вошедшей в небольшую группу, основавшую Римский клуб, первую международную организацию, придававшую вопросам экологии политическую остроту, в старании дать человечеству сознание того, что окружающая среда находится под угрозой и мы все несем ответственность за ее защиту. Но и деятельность Римского клуба оказалась недостаточно эффективной, и Элизабет стала одним из инициаторов создания IOI, International Ocean Institute [Международного океанографического института]. IOI присоединился к конвенции ООН, устанавливавшей, что не отдельные государства, а всё человечество владеет морями и несет за них ответственность. Принятие конвенции Генеральной Ассамблеей ООН в 1982 году и ее ратификация в 1994-м (без участия США) произошли главным образом благодаря усилиям Элизабет Манн-Борджезе. Она разговаривала со многими людьми, и они оставались под впечатлением ее интеллигентности, страстной увлеченности и обаяния. Встреча с Элизабет — это встреча с XX столетием. В обширный круг ее друзей входили Владимир Горовиц (в юности, когда она еще надеялась концертировать как пианистка, она взяла у него несколько уроков игры на фортепьяно), Бруно Вальтер, Альберт Эйнштейн, Херманн Брох, Джавахарлал Неру, Индира Ганди, У.Х. Оден, Агнес Майер, Игнацио Силоне, Роберт Хатчинс, Роджер Сешонз и немало других.
Когда мы встретились с ней впервые, ей было 80 лет и она жила у моря, в Галифаксе, в Новой Шотландии, где всё еще была профессором международного морского права на политическом факультете университета Делхаузи.
Я пригласил ее прочитать весной 1999 года ежегодную лекцию в Нексус-институте и предложил тему: Мое время. В 1950 году ее отец, которому тогда было 75 лет, выступив с лекцией под этим названием, рассказал о своей волнующей жизни. Мне казалось стоящим делом почти полвека спустя послушать рассказ его дочери — о ее жизни. Сначала она колебалась: «Не могу же я подражать своему отцу!» Но мне удалось ее убедить, и 12 мая 1999 года она прочитала незабываемую лекцию в переполненном зале — в первом ряду сидели ее величество королева Беатрикс и тогдашний премьер-министр Рююд Любберс, друг и политический соратник Элизабет. Наша дружба укрепилась, мы регулярно беседовали, и, когда в июне 2001 года выяснилось, что в ноябре мы оба должны быть в Нью-Йорке, мы сразу же назначили встречу: в среду, 7 ноября, в 19.30 в Ривер-кафе.
Из-за двух событий, которые невозможно было предвидеть заранее, обед в Ривер-кафе оказался совсем не таким, каким я его представлял, отмечая в записной книжке соответствующие имя, время и место.
Прежде всего — это И сентября. Никогда не забуду вид Нью-Йорка в день, когда после долгого перелета я около шести вечера вышел на улицу, чтобы немного прогуляться перед ужином. Город, который никогда не спит, спустя почти два месяца после роковой даты был погружен во тьму, холоден, но главное — пуст. Не считая нескольких такси, почти никакого уличного движения; да и таксисты много не заработали бы, потому что пешеходы исчезли. Нью-Йорк превратился в нечто пустынное, он походил на покинутое поле битвы. В Сохо я зашел к знакомым, но не застал их дома. Потом из чистого любопытства направился к Западному Бродвею, в сторону Ground Zero. Не знаю, так ли оно было на самом деле или меня морочила фантазия, но вдали, там, где должен был находиться Ground Zero, я увидел гигантское, закрывающее все небо черное облако. «The horror! The horror!» [«Ужас! Ужас!»] — вопль из конрадовского Heart of Darkness [Сердца тьмы] — пронеслось у меня в голове, я повернул, возвратился на Вашингтон-сквер и взял такси до Ривер-кафе, что у Бруклинского моста.
Первым захожу я в наполовину заполненный ресторан, где для нас заказан столик у окна. Держа в руке бокал шардоне, смотрю на одинокую статую Свободы, которая светом в ночи словно охраняет город. Из глубины ресторана доносится фортепьянная музыка Дон Сальвадора, — его I'll Be Seeing You [Я буду видеть тебя] звучит более меланхолично, чем когда-либо, — я жду своих двух гостей.
Да, именно двух! Ибо таково было следующее неожиданное событие. За несколько дней до моего отъезда позвонила Элизабет. После ее «Как дела? Мы, значит, вместе обедаем?» она спросила, доводилось ли мне слышать о Джозефе Гудмене.
— Боюсь, что нет. А что, я должен был его знать?
— Нет. Он очень замкнут, не так уж много людей его знают. Но это мой старый друг, он знает, что я еду в Нью-Йорк, и очень хочет со мной повидаться. Было бы просто замечательно, если бы ты с ним познакомился. Ты не против, если я приглашу его к нашему обеду?
— Ну конечно! Но, может быть, ты расскажешь мне немного о нем?
Когда Элизабет в 1938-м эмигрировала с родителями в Америку, то все еще собиралась стать концертирующей пианисткой. Для этого она каждый день ездила из Принстона в Нью-Йорк заниматься у Изабеллы Венгеровой, прославленной русской пианистки и педагога, преподававшей в Кёртис-институте в Филадельфии Среди ее учеников, помимо Элизабет, был и Джозеф Гудмен. Джо был на три года моложе Элизабет, также прибыл из Германии и, как позже выяснилось, на том же пароходе Ньиу Амстердам, который пришвартовался в нью-йоркской гавани 24 сентября 1938 года. Правда, Джо плыл третьим классом, на промежуточной палубе. И без родителей, которые остались в Германии и которых он с тех пор больше не видел. Элизабет же, вместе со своими знаменитыми родителями, делила трапезы с капитаном. По словам Элизабет, Джо был блистательным пианистом: «Послушал бы ты, как он играет Hammerklaviersonate [Сонату для молоточкового фортепиано] ор. 106 Бетховена». Эта музыка была создана для него. Никто не играл так эту сонату, как Джо. Молодой Джо был столь же замкнут, сколь и блистателен. Элизабет, которая испытывала к нему симпатию и заботилась о нем, сумела в конце концов завоевать его доверие. Между ними возникла совершенно особая дружба — до тех пор пока Элизабет, убедившаяся, что не обладает талантом Джо, через полгода не отказалась от своей мечты стать пианисткой. Элизабет полюбила Джузеппе Борджезе, который был на тридцать шесть лет старше ее. Вместе они хотели осуществить свой идеал: создать всемирную конституцию, всемирную федерацию, чтобы обеспечить мир во всем мире. Хотя Элизабет заверила Джо, что с ее замужеством в их дружбе ничего не изменится, он не появился на ее свадьбе и исчез из ее жизни.
По чистой случайности в конце 60-х она увидела его продавцом в одном из антикварных магазинов Нью-Йорка, в окрестностях Четвертой авеню. Борджезе к тому времени уже умер, и Элизабет жила и работала в Санта-Барбаре, в Калифорнии, где — до того, как занялась вопросами экологии, — руководила Центром изучения демократических институций. Джо, который так и остался холостяком, отказался от попыток сделать карьеру пианиста и теперь отдался своей второй страсти: книгам.
— Ты больше не играешь?! — Она знала его нелегкий характер и поэтому была не особенно удивлена тем, что, по всей вероятности, он ни с кем не мог ужиться надолго. Но чтобы человек, рожденный для музыки, больше не музицировал? Элизабет едва ли могла в это поверить.
— Этим не проживешь, Элизабет. Хотя иногда я сочиняю.
На вопрос, можно ли ей увидеть что-либо из его сочинений, он ответил:
— Может, попозже. Не знаю, действительно ли оно того стоит.
Джо нравилась его новая жизнь, прежде всего потому, что давала ему время для чтения. Одно из своих собраний он особенно ценил: произведения американского поэта Уолта Уитмена…
— Ты должен понять: то, что мой отец значит для меня, Уолт Уитмен значит для Джо, — сказала Элизабет. — Наряду с музыкой, это его величайший герой и его величайшая страсть. Быть может, Уитмен захватывает его больше, чем тебя — творчество моего отца.
— А у него не было книг Томаса Манна?
— Только одна, Doktor Faustus, и еще две лекции, к которым отец особенно был привязан: Von Deutscher Republik [О Германской республике] и Vom zukünftigen Sieg der Demokratie [О грядущей победе демократии]. И как ты думаешь, почему именно эти лекции?
— Вероятно, потому, что твой отец цитирует там Уитмена.
— Да! Может быть, ты такой же сумасшедший, как Джо. Как бы то ни было, я рада, что вы с ним познакомитесь.
— А он еще работает в антикварном магазине? Тогда я с удовольствием зайду туда, раз уж я здесь, в Нью-Йорке.
Но магазин больше не существовал. В середине 70-х годов его владельцу пришлось убедиться в отсутствии у предприятия цветущего будущего, и Джо пришлось искать другую работу. Он снова сделался пианистом, выступая на круизных судах, плавающих вдоль западного побережья Мексики.
24 апреля 1978 года, в день своего шестидесятилетия, Элизабет получила по почте конверт, содержавший два сюрприза. Джо положил для нее на музыку стихотворение Уолта Уитмена, присовокупив к нему объявление о рождении своей дочери. На карточке было написано: «Now all is well. The little girl is beautiful. I feel peace and happiness» [ «Теперь всё прекрасно. Малышка великолепна. Я обрел мир и счастье»].