– Я не понимаю, – ответила Джилл. Ее щеки пылали.
Теплота, возникшая было между ними, когда они обнялись в фойе и разговаривали за столом, чувство близости, нежность, воодушевление от встречи – все сейчас бесследно исчезло.
– Мне не нравится это, Дженни. Сначала дать, а потом отобрать, так получается. Но почему?
– Я знаю, это трудно понять. Если бы только ты могла поверить мне…
– Но вы же не доверяете мне!
– Как ты можешь говорить так? Я верю тебе. Конечно, верю.
– Нет, вы что-то скрываете.
Как она непреклонна! И какой боевой характер. Она борется за принципы и выступает за права, свои собственные и других. В одно мгновение Дженни поняла, какою была Джилл.
Глаза Джилл наполнились слезами и заблестели.
– Это из-за меня? – настаивала она. – Вы стыдитесь меня?
Слово «стыдиться» заключало в себе долю истины (не стыжусь тебя как человека, но твоего появления, ведь я скрывала, отрицала правду), вместе с этой атакой, да, этой яростной атакой со стороны того, кому Дженни никогда не причиняла вреда, для кого, видит Бог, она сделала все, что могла, все вместе заставило ее разозлиться. И она знала, что злилась на себя за то, что причинила боль, вызвала эти слезы.
Она вынуждена была защищаться.
– Стыд не имеет ничего общего с этим, поверь мне, Джилл. Разве ты не можешь попытаться принять то, что я предлагаю? Я хочу, чтобы моя жизнь принадлежала мне одной. – Необходимость подталкивала ее, она заговорила быстро, торопливо: – У тебя своя жизнь. У Питера своя. Я никогда не беспокоила его ничем. Разве я не заслужила права иметь свою собственную, ни от кого не зависящую жизнь?
Из глаз Джилл хлынули слезы. Она с горечью заговорила сквозь слезы:
– Независимая жизнь! Неужели я как-то помешаю этому, если буду приходить к вам домой?
– Конечно, даже если б ты и не хотела, но все равно…
Джилл перебила ее.
– Этот обед, это все сплошной обман. Вы пришли сюда сказать мне по возможности вежливо держаться от вас подальше. Вот и все, ради чего вы пришли. – И она резко отодвинула стул, вставая.
– Сядь, Джилл, сядь. Давай будем благоразумными. Я прошу тебя. Ешь десерт.
– Дженни… я не ребенок, которого можно успокоить сладким.
– Ты несправедлива ко мне! Я же сказала, я буду звонить тебе, ведь так? Когда смогу, я позвоню. Я только сказала, чтобы ты…
– Я не позвоню, не беспокойтесь. Вам не придется бояться меня. Но я кое-что скажу вам. За Питера я не отвечаю. Он был прямо-таки шокирован, когда узнал, что вы сказали комитету по усыновлению. Он будет еще больше поражен, когда я позвоню ему и расскажу о том, что произошло сегодня.
Джилл резко поднялась, опрокинув стул. Официант быстро подскочил, чтобы поднять его, головы повернулись к ним, и Дженни дотронулась до руки Джилл.
– Не уходи так, – умоляла она, понизив голос. – Не убегай снова. Позволь мне оплатить чек, и мы посидим где-нибудь и поговорим.
Джилл собрала сумочку, взяла перчатки и шарф.
– Не о чем разговаривать, пока вы не скажете мне, что мы можем нормально общаться друг с другом. Что я могу звонить вам по телефону как всякий другой человек и… можете вы мне сказать это?
Официант стоял, держа счет, а женщина за соседним столиком уставилась на них с нескрываемым любопытством. Побледневшая и дрожащая, Дженни подыскивала какие-то слова, чтобы остановить ее.
– Вы можете? – повторила Джилл.
– Нет, не совсем. Но постой, послушай меня.
– Я уже слушала вас, и я не хочу слышать ничего больше. Спасибо за обед.
Дженни смотрела, как она уходила. Не имея сил броситься за ней и сознавая, что это будет бесполезно в любом случае, она села, глядя на тарелку Джилл, на которой мороженое уже начинало таять прямо на пирог. Клубничный пирог. Розовая лужица. Вот и нет у нее больше дочери, она пришла и ушла, и все это в течение суток. Злые глаза, ссутулившаяся спина и лужица мороженого в тарелке.
Официант кашлянул, напоминая о своем присутствии. Она взяла счет, оплатила и вышла на улицу. Такси стояли у тротуара перед входом в отель, но у нее не было желания побыстрее попасть домой. Хотелось где-то посидеть в одиночестве. Поэтому она повернула в другую сторону от дома и пошла пешком.
В парке, темно-коричневом зимой, тускло блестели ветвистые деревья, все еще мокрые после дождя. Быстро мелькали облака в холодном небе. И воскресный вечер будет уныл, независимо от погоды, если с вами нет любимого человека.
Но сейчас она была не в состоянии находиться рядом с Джеем. И, встав, не зная, куда еще можно пойти, кроме дома, она поспешила к себе. Уже возле дома она ускорила шаг, взбежала по лестнице в свою квартиру, села, запыхавшаяся и ослабевшая.
Ей слышались голоса: Джилл, Джея, мистера Рили, ее собственного отца, ее матери и матери Джея, горестно причитавших: Дженни, Дженни, что с тобой происходит?
Когда она включила телевизор, голоса утихли, заглушенные щебетом энергичной молодой женщины, радующейся новому моющему средству. Она выключила телевизор и легла на софу.
«Я устала. Так устала. Тяжело на сердце, как говорят. Я думала, мы сможем все уладить, что я смогу найти какой-то компромисс. Я действительно верила, что смогу, и посмотрите, что получилось! Какой, однако, вспыльчивый характер у девочки. Она не оставила мне и шанса. Вероятно, с ее точки зрения, моя скрытность – все равно что захлопнувшаяся перед носом дверь. Но я хотела, чтоб она стала частью моей жизни, и я так и сказала, разве не так? Я бы стала звонить ей иногда; и это действительно так и было бы. Я ведь не могу теперь прожить остаток своей жизни так, словно я никогда не видела ее. Как же так?
И все же то, что я ей предложила, нельзя назвать более или менее нормальными отношениями, разве не так? Она знала это. И это не получится в любом случае. Нет, выйдя замуж за Джея, в его доме, с его детьми, я превращусь в жонглера, который должен удержать в воздухе одновременно дюжину шаров; случайно уроню один – и все остальные разом упадут…»
В изнеможении она погрузилась в забытье и проснулась, когда уже было темно в комнате, от звонка телефона.
– Привет, – раздался голос Джея. – Как прошел день?
– Мой день? – повторила она и потом вспомнила о друзьях своей мамы, музее и обеде. – О, не так уж и плохо. Только немного утомительно. Я уже спала сейчас.
– Не забудь о завтрашнем вечере.
Клиент Джея был спонсором группы современного танца, которые Дженни, будучи любителем балета, не очень-то и любила. Но, чувствуя необходимость собраться, она заставила себя ответить с воодушевлением.
– Конечно, нет. Я с нетерпением жду этого.
Она плохо спала, часто просыпаясь от шума городского транспорта, который сначала затихал, а потом, когда темнота начала сереть, затем бледнеть и наконец, когда желтые лучи стали пробиваться через жалюзи, возобновился с прежней силой.
Как много может сделать косметика. Заботы оставляют свои следы даже на молодом лице, даже после тщательного подкрашивания ресниц, бровей, губ и щек. Повязанный красно-белый шарф, быстрая походка и улыбка; но это не очень помогало.
Дайна, машинистка, поинтересовалась, хорошо ли Дженни себя чувствует. Ее первый клиент посоветовал беречь себя, потому что кругом грипп. К середине дня она начала сомневаться, не заболела ли она в самом деле. Невидящим рассеянным взглядом она скользнула по разложенным на столе записям и уставилась в окно, наблюдая, как в здании напротив по мере наступления темноты зажигались огни. В какое-то мгновение ей представилась Джилл, которая сидит за каким-то столом и тоже никак не может собраться с мыслями. Затем ее охватило острое чувство жалости, снова перешедшее в злость и раздражение. Нельзя, нельзя так долго находиться «между молотом и наковальней», как любила говорить ее мама.
В дверях появилась Дайна, чтобы сообщить Дженни, что ее хочет видеть доктор Кромвелл.
Кромвелл. Что ему нужно? Мысли Дженни витали очень далеко от Грин-Марч.
Старик, с завязанным галстуком-бабочкой, вошел с тем же любезным выражением лица, которое ей запомнилось с их первой встречи. Аккуратный и элегантный, он точно выглядел тем, кем и был – провинциальным джентльменом в большом городе.
– Ну и ну! – вырвалось у него. – Я ожидал увидеть один из тех офисов с километровыми коридорами, коврами и написанными маслом картинами на стенах. Мне довелось однажды побывать в таком месте, я сам показался себе таким маленьким. Даже стоматологические кабинеты в Нью-Йорке такие… – Боясь показаться пренебрежительным, он тут же поправился. – Здесь очень мило, однако. Удобное место для работы. Ну, как вы? Наверное, заняты приготовлениями к свадьбе?
– О, все будет достаточно скромно, – ответила она.
– Если бы и так, мне бы не хотелось отвлекать вас надолго. Я по поводу телефонного звонка. – На его приветливом лице появилось испуганное, обеспокоенное выражение. – Сперва мы получали эти анонимные письма, вы знаете об этом.
Дженни кивнула.
– Анонимные, но не секрет, что их, вероятно, написал Брюс Фишер.
– Возможно. Не секрет также, что он наполовину сумасшедший.
Недавние события отодвинули дела на второй план, но Дженни вдруг явственно представила себе подлый толчок на ступенях лестницы и кривую ухмылку человека, прошмыгнувшего мимо нее.
– Но что я хочу сказать вам… Ох, я даже не знаю, имел ли он к этому отношение, может, и нет, откуда теперь узнать? Мне припомнился один случай, это было лет двенадцать или пятнадцать назад, наверное, пятнадцать все-таки, когда он и еще группа…
Дженни, едва скрывая нетерпение, мягко сказала:
– Вы собирались рассказать мне о телефонном звонке.
– Да, конечно. Ну, мне уже дважды звонили. Это может и ничего не значить, хотя, с другой стороны… Да и Артур Вулф говорит, что я должен рассказать вам о них. Артур, может, и зря беспокоится. Хотя, в сложившихся обстоятельствах…
– Кто вам звонил? Вы думаете, это был Фишер?
– Это совершенно не похоже на Фишера. Я знаю его голос. Кроме того, этот человек назвал свое имя. Джон Джоунз.