И если опасность исходит от слова человеческого (в любых его видах — информации, мысли, расчета, замысла, проекта, формулы), исцеление и спасение может явиться из того же источника. Возможен иной подход, при котором всякое наше знание становится отражением Слова, когда оно не налагает себя на что-то, но открывает себя в качестве отпечатка, оставленного дождем Откровения, падающего на мир, видимый и невидимый, и омывающего всякое существо. Мы входим в мир для того, чтобы впитывать эти капли присутствия Божия, «обогащать» их, наполняя собственной жизнью. Познавая не-Я, человек прежде всего должен уметь расшифровывать самого себя, научиться читать в себе то, что Бог «произнес» в нем или оставил в безмолвии. Для начала же следует отказаться от привычки продавать слова на вес по мере их пригодности, пользоваться ими только для купли-продажи информативных сигналов, а затем вступить в школу общения Слова.
Бог повсюду оставил Свои семена: в вещах, в сердцах и помышлениях, и все это однажды может стать доброй почвой и принести свой плод во Христе. Есть древнее учение мужей апостольских об оплодотворяющем слове («logos spermaticos»), которое скрыто повсюду, заложено в природе, во всяком искусстве.
В каждом колосе — Тело Христово,
В каждом теле — распятый Господь,
— как говорит Анна Ахматова, и здесь за словами слышен опыт русского мученичества XX-го столетия. Такое видение и есть подлинное познание, которое в сущности есть хлеб наших глаз, священная трапеза, для нас приготовленная; конечно, ею можно утолять волчий голод, но можно и принимать ее как причастие, даруемое Логосом, который есть во всяком растущем колосе, всяком живом и распятом теле. Познание может расти как колос, как дар, приносимый к жертвеннику, хотя в наших руках он чаще всего становится лишь объектом, отправляется в бессрочную ссылку отчужденных вещей. Всякое приобретенное знание несет в себе отклик голосу Божию во множестве его смыслов и речей, сказавшихся в вещах. Их можно принять лишь при обмене дарами, в Евхаристии мысли, приношении всего нашего существа.
Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках (Евр. 1, 1), мог ли вдруг умолкнуть после воплощения Самого Слова? Стал ли Он нем после той непостижимой истории, которой мы живем «в последние дни» сегодня, которой выпало жить отцам и предстоит жить детям после нас? Весь мир во всех его структурах, формах, образах, людях, вещах стал Его речами, каждая клетка человеческого тела, всякое растение исповедует на свой манер вложенное в них Слово и «восстанавливает» Его. Всякая живая клетка приносит Богу свою песнь славы, боли, бытия. Всякое дыхание да хвалит Господа (Пс. 150, 6). И хвала его может стать моделью всего познаваемого нами.
Собираюсь ли я предложить здесь иную, улучшенную теорию познания? Сохрани Бог! Я говорю лишь о науке, которой учит Евангелие, о слепоте видящих и видении, которое дается невидящим, о глазах, которые отказываются повиноваться змею и начинают прозревать тайны Царства Божия. Тайны могут скрываться под всяким кустом. «Что нужно кусту от меня?» — спрашивает Марина Цветаева, вдруг встревоженная его зрительным прикосновением.
А нужно! Иначе б не шел
Мне в очи, и в мысли, и в уши.
Не нужно б — тогда бы не цвел
Мне прямо в разверстую душу…
С «разверстой души» начинается познание скрытого царства вещей, оживотворенного дыханием Божиим. Оно вливается и в нас, становится нашей тайной, нашим знанием. Дыхание же Вседержителя есть научающее, — говорится в славянском переводе книги Иова (32, 8). Познание заключается в том, чтобы это научающее в себе открыть, сосредоточить на нем наш взгляд и слух, позволить ему заговорить в нас. Бог дал людям способность вновь и вновь учиться у Своих тварей, раскрывать разумеющим сердцем вложенное в них слово. Познание может научиться читать мысли вещей, как некоторые провидцы, одаренные благодатным, легким даром, научаются читать мысли людей. Они воспринимают их как образы, имеющие свой цвет, свое движение, свою глубину.
Два вида разума живут в человеке: разум-хищник и разум-причастник. Два типа знания добывают они: обладание и приношение, которые то и дело сталкиваются в невидимой брани. Однако в этой «воли к власти», живущей в нас, нет никакой непобедимой фатальности. Всякое научное открытие может явиться служением Богу, приоткрывающему тайны Своего Царства. Сама наука может стать соработничеством Слову, рожденному однажды Благословенной в женах. И потому возможен и другой вид знания, которое рождается в отказе от обладания: знание-отклик, ведение как молитва, познание, ставшее причастием тайнам. В этом знании человек возвращается к самому себе, во всякой вещи открывая дар, говорящий о любви Отчей.
Сегодня мы стоим на перекрестке нашей цивилизации, немного времени осталось для обдумывания. Либо человек обратится к тому откровению, которое непрерывно продолжается в творении, либо навсегда он будет взят в плен изготовленными и выпущенными им на свет хищными истинами, или, как говорит Хайдеггер, сделается игрушкой собственных изделий.
Но человек становится человеком благодаря технике, возражает Ортега-и-Гассет. Верно, но посредством техники он может и потерять себя. Техника — в самом широком смысле — сегодня делается его мыслью, его «идолом», протезами его тела, заменителем его поступков, суррогатом его удовольствий, частью его мозга. Техника стремится (и ничуть не скрывает своих намерений) в конце концов заменить его. Разве в прошлом столетии мы не видели, как красная и черная идеократия (примитивная форма техники как отчужденного знания и его языка) полностью подменяла собой народы и страны?
Может быть, кто-то еще помнит некогда знаменитый XI-й тезис Маркса о Фейербахе? Позволю себе переиначить его: до сих пор философы только и делали, что изменяли мир, но вот настала пора его наконец открыть.
Открыть — значит возвратить Отцу.
К отдаленному истоку или Секрет поэзии
Начиная с Оригена, мы веруем, что Слово, ставшее плотью, оплодотворило Собой всю вселенную, сотворенную Им, ибо без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин. 1, 3). Оно проникло в созданные им тела и неслышно растворилось в них. И все же, уйдя в безмолвие вещей или потерявшись в их шумах, Слово, бывшее в начале у Бога, продолжает жить во всем, что было вызвано им когда-то к жизни. И постоянно дает знать о себе, окликает нас в предметах, которых мы касаемся, узнается в образах, которые принимает бытие вокруг нас. Нечаянная радость, душевная, как и телесная немощь, пересечение взглядов, корешок книги — все может стать языком Его обращения. Чаще всего мы отзываемся Ему, не узнавая. Мир полон неразличимых голосов, которые воспринимаются лишь слухом сердца, но не достигают сознания. Приглушенный фон нашего существования пронизан вниманием и послушанием этим знакам, поступающим отовсюду и пытающимся завязать какой-то начаток диалога. Всякое человеческое присутствие на земле есть неспешный разговор с вещами и Словом, которое мы слышали от начала (1 Ин. 2, 24); оно упало в нас, как зерно, хотя далеко не всегда ему удается взойти.
Из доброго сокровища, говорит Иисус, человек выносит доброе, а злой — злое (см. Мф. 12, 35), из того же запаса он черпает сны и фантазии, строит проекты, обустраивает свой мир. Работая с «залежами» смыслов и образов, отложившихся в нем, он прибегает к тому удивительному средству «вынесения себя во вне», которое называется искусством. Искусство — это способ исповедания себя, но также и труд или путь человеческого самоопределения и состоит оно в добывании того, что было когда-то занесено в нас, что когда-то было уже сказано, озвучено, осмыслено в глубине нашего существования. Оно нуждается в том, чтобы «высказать себя», облечься в форму, обрести язык, войти в общение между я и ты. И если мы носим в себе сокровище «доброй», растущей из Слова «исповеди», искусство стремится расшифровать ее и сотворить заново в человеческом обличьи.
Не спешите слишком доверять художникам, когда те наперебой — и не без усмешки тщеславности — утверждают, что созидают свой пахучий личный универсум, «исключительно мой», «каким его вижу я и никто другой». Настоящего искусства не бывает вне связи с изначальной истиной, общей для всех, присущей вещам, охваченным Всевидящим оком, дарующим всякому человеку частицу своего зрения. «Прелесть поэзии и в том, — говорит замечательная наша поэтесса Ольга Седакова, — что она — из немногих не личных (т. е. не частных дел), оставшихся на земле»[35]. Потому что поэзия выражает вселенское братство вести, посланной всем вместе и каждому на его языке. Все, чем обладают великие художники, дано любому из нас, за исключением «гения техники», то есть средства извлечения и изображения, превращения свернутого потока тугих, неразомкнутых смыслов в рассказываемое, бесформенного нагромождения впечатлений в цвете и звуках — в восприятие образа, глины в статую, черновика повседневных словообменов в стихи. Все подлинные делатели искусства создают крошечный фрагмент всеохватывающей человеческой реальности, пребывающей на ладони Того, Кто держит все словом силы Своей (Евр. 1, 3).
Однако всякий дар и прежде всего тот, который посылается художнику, несет в себе свое точное, хотя и редко разгаданное предназначение. В настоящем даровании всегда есть призыв, исходящий от Личности, ищущей общения с нами. Талант для того и дается, чтобы всякий наделенный им мог ответить на призыв войти в радость Господа (Мф. 25, 21), но также и проложить путь к ней и для других. Возвратить Ему свой дар в Слове, извлеченном из дальних корней, из секретов вещей, из «ста слепящих фотографий» (Пастернак), снятых когда-то, но все еще не проявленных нами. Ибо то, что мы не успели проявить, то, что хранится в секрете, не похоронено в глухих гробницах или в песках бессознательного, но находится рядом с нами, на расстоянии вытянутой руки, а то и ближе, гораздо ближе, «за спиной» всякого впечатления и значения. Настоящее творчество совершается в диалоге со Словом, которое выговаривает себя во всяком дыхании, в каждом комочке плоти, даже если — и это чаще всего — мы остаемся бесчувственными к тому, что нам говорится. Произведение искусства в своем изначальном замысле стремится стать копией оригинала, обращенного к нашему слуху, ибо, как помним, подобное познается только подобным. Произведение искусства, вышедшее из рук человека, исполняется, когда ему удается