Паси овец Моих
Отец, сотворивший вселенную, наполнил ее образами Своего художества. Его творение несет в себе мысль, «безумную от любви», как мог бы сказать Николай Кавасила. Создавая человека по Своему образу, Он доверил ему все образы с их цветами, лицами, запахами, сердцами. Он сообразовал все твари друг с другом, предназначил их к соработничеству и обмену дарами. Эта «предустановленная гармония» образов — не в философском, а в библейском смысле, даже нарушенная насилием человека и оскверненная бесами, не утрачена полностью при исходе из рая. В раю руки Твои сотворили меня и устроили меня (Пс. 118, 73), для того сотворили, чтобы мои руки, мое «устроение» и «вразумление» заповедями Твоими продолжали Твою работу.
О. Томаш Шпидлик, автор «Русской идеи», напоминает нам слова Гете (вероятно, навеянные Шпидлику Вяч. Ивановым: «Alles Vergängliche ist nur ein Gleichnis»[74]). Он переводит их так: «Все, что не есть Бог, есть притча о Боге». Всякая притча о Боге, заложенная в каждой твари, подобна агнцу, который нуждается в пастыре, знающем дорогу к Источнику Жизни. Само пастырство тоже есть притча, заповедь, потребность, воля собирать во Христе всех рассеянных чад Божиих. И одно из главных дел, оставленных чаду Божию на земле.
Однако, принимаясь за него, человек всегда должен будет выбирать между блаженным священством Петра и губительным — Каиафы.
VII. Время Бога
«Во гробе плотски…»(Эсхатология настоящего)
Символ веры первых христиан был краток, плотен и прост; само его звучание было в чем-то подобно вспыхнувшему внезапно свету. Апостол Павел передает его так: Ибо если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься (Рим. 10, 9).
Исповедание это легко можно свести к его ядру: Иисус — Господь. Некогда оно обладало громадной, как будто взрывной энергией, выражавшей себя в небывалом излиянии Духа. Сила, заложенная в имени Иисуса, проникала во всякую плоть, разряжалась во все новых обращениях и соединяла обращенных в общины, облекалась в молитвы, собирала Соборы, чеканила догматы, наполняла видения молящихся. Она простирала облако свидетелей (Евр. 12, 1), проливалась с кровью мучеников, посылала одних проповедовать Евангелие даже до краев земли, других уводила в пустыню, слагалась в пророчества, в каноны катакомбных литургий…
Символ веры, заключенный лишь в имени, утверждал мессианское достоинство Иисуса и обетование спасения. Он был обращен к непроницаемому прошлому первого дня творения и одновременно к будущему, уходящему за пределы времен. Он связывал собой «мир сей» и тот, который должен прийти, соединял реальность сегодняшнего дня с чаемой жизнью будущего века. Ибо исполнилось время (Мк. 1, 15), значит, исполнение его вошло во всякое «здесь и теперь», которое открывает себя в бесконечном.
Власть имени, которое Господь избрал для Своего существования во плоти, могла покорить или растопить в себе всякое иное владычество. Крепость его и жар не иссякли и в наши дни. Мы просто не замечаем всех искр, падающих из его невидимого ядра, из опаляющего начала. Никакое ледяное потустороннее не заставит свернуться кровь имени Божия, никакое Вечное Возвращение не поймает его в свою ловушку.
Здесь, ныне, с ближними, с дальними — Иисус (есть) Господь. Он — с нами и не только с нами живущими; Его присутствие освещает собой всю историю людей, бывшую до нас. Его имя странствует со столетьями, служит устам, путям, движению, дыханию Духа во всякую эпоху. Исповеданное однажды, оно не каменеет, не запечатывается в хранилище вплоть до Страшного Суда, но несет в себе бесконечную причастность ко всему, что было, будет, есть. Оно вспыхивает вновь и вновь, окликает нас по дороге, идет поодаль или совсем рядом.
ΚΥΡΙΟΣ ΙΗΣΟΥΣ
Все Евангелие умещается здесь в двух словах, несущих три вести: одна возвещает историчность Иисуса из Назарета, Который пребывал с нами, другая предоставляет нам язык для нашей веры в Отца, Которого не видел никто никогда, третья открывает таинственную полноту того, что Их союз, Их единство, конкретного Человека и непостижимого Бога, обнаруживает, являет себя в то мгновение, когда мы провозглашаем Иисуса Господом — в беспредельности настоящего. То, что мы произносим сегодняшними словами, и то, во что веруем сердцем, соединяет в себе отделенное от нас историческое событие и обетование новой встречи. Слово стало плотью в лоне человеческого существования, неотделимого от его жизненных ритмов: рождения, возмужания, старения, кончины. Господь обитает по ту сторону наших сроков, но Он — «с нами Бог», Бог той эпохи, которая выпала нам на земную долю, — «при Понтийстем Пилате», как говорит наш Символ, но также и при Нероне, Константине Великом, Грозном Иване, Сталине, в лето благоприятное, под тайной беззакония или под чем-то иным. Он — Тот, кого пророк называет Ветхий денми (Дан. 7, 13), и возраст Его включает в себя пропасть шести дней творения, но также безмерность эсхатологического чаяния о преображении всей твари.
Следуя по следам этого имени, мы находим и Младенца в пеленах, лежащего в яслях (Лк. 2, 12), Которого Его Мать когда-то носила на руках и, улыбаясь, показывала родным, которые приходили взглянуть на Него. Мы видим крест, тянемся к Воскресению, и все это вписывается в то неиссякаемое настоящее, которое было, есть и грядет и пребывает с нами как нетускнеющая икона Его обитания на земле.
Бог, став Человеком, соединил Свое бытие и с теми периодами человеческой жизни, которые составляют ткань или природу временности. Он подчинился им добровольно, хотя и остался их Господом. Назовем эту природу тварью и, может быть, даже упрямой тварью. В эпоху творения мира бывшая одной из Его овец, она стала теперь Его ярмом, пастырем, хозяином, спутником, небом, землей, друзьями, встречными, судьями и в конце концов палачом. Войдя в человеческую жизнь, Иисус уничижил Себя Самого, приняв образ раба (Фил. 2, 7) времени, которое господствует над всякой жизнью. Он не уклонился от обреченности смерти и не отклонил простой радости побыть среди Своих созданий, осененных Его благословением.
Сохранил ли Он память о начале, которое предваряло собой все то, что чрез Него начало быть? Или то благодатное мгновение, когда Мария зачала от Духа Святого, тотчас стало непреодолимым пределом между вечностью Господа и пребыванием человека на земле? Исполнилось время, — повторяем мы вслед за Иисусом, — и приблизилось Царствие Божие (Мк. 1, 15), когда, выйдя из бездны до-времени, Слово сошло на землю. Вот оно рождается, растет, входит в возраст и сознание своего служения, встречает первых учеников, вступает в беседу с ними, приглашает их к себе. И они входят в дом Слова Божия, бывшего в начале у Бога.
И пробыли у него день тот. Было около десятого часа, — почему-то уточняет Евангелист (Ин. 1, 39) в интонации той же космической симфонии Воплощения, которая овладевает нами с первых звуков Иоаннова Пролога.
Хочется задержаться здесь, на минуту умолкнуть перед этим кенозисом вечности. История Бога среди собственных Его творений как-то неожиданно и непринужденно изливается в этот день и час, который становится теперь пространством ее главного свершения. Шехина, слава Божия, невидимо наполняет человеческое, временное, непритязательное жилище. И остается там навсегда.
Кажется, Иисус «устраивается» отныне во времени, как в яслях после Своего рождения. Рожденный от Отца «прежде всех век», Он пересекается с галилейскими рыбаками около десятого часа (четырех дня по нашему измерению), часа, который становится «малой церковью» на Его пути к новому небу и новой земле, когда времени больше не будет. Звук Его голоса, тени, падавшие от Его фигуры, слова, начертанные на песке Его тростью, — все они остаются как фрески, написанные красками часов, которые никогда не сотрутся в храме Его жизни.
Они сказали Ему: Равви (что значит «учитель»), где живешь? Говорит им: пойдите и увидите. Они пошли и увидели, где Он живет; и пробыли у него день тот (Ин. 1, 38–39).
К чуду Воплощения мы можем приблизиться, не только исповедуя догматами его непостижимость, но и рассветами, которые заставали Его на молитве, и закатами, видевшими Его беседующим с учениками, прохладой и зноем, облекавшими Его тело, протяженностью дорог и веселием трапез, наконец, смертной истомой и покоем, пережитыми вместе со Словом, носящим плоть. После Его пребывания на земле мы призваны жить в тени царства часов и лет Иисуса, дабы они соединились с днями нашего существования так же, как Его Тело и Кровь соединяются с нашим телом и нашей кровью в таинстве Евхаристии. Евхаристия служится и в исполненном времени, которое есть таинство настоящего — прозрачная тайна реальности, пребывающей здесь и теперь.
«Таинство Воплощения Слова, — говорит преп. Максим Исповедник, — содержит в себе смысл всех загадок и образов Писания, а также знание являемых и постигаемых умом тварей. Познавший таинство Креста и Гроба (Господня) познает и цель, ради которой Бог первоначально привел все в бытие»[75]. Это таинство совершается прежде всего в таком существовании, в котором неразрывно соединяются некогда бывшее с еще не бывшим, но ожидаемым, чаемым нами.
Ветхий денми сотворил мир в начале, Слово облеклось в плоть в последние дни, как говорится у ап. Петра и в евхаристической молитве св. Василия Великого, и Сын Человеческий придет в тот день, когда солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются (Мф. 24, 29). И все эти три проявления времени сойдутся в Царстве Божием, которое уже приблизилось, но остается свернутым, узнаваемым лишь в тайне Христовой. Под образами преходящего мира, в