аденчество начинает наполняться воспоминаниями, к которым мы можем как-то прикоснуться, доносится к нам другой, изначальнейшей речью.
Творящее Слово, которое вызывает нас к бытию, не нуждается в обычном человеческом словаре. Наши слова как средство общения, как информативные блоки бывают слишком громоздки и тяжелы для него. Оно доносит себя иначе. Как птица — образ св. Василия Великого, оно кружит над безвидной и пустой человеческой породой и оплодотворяет ее собой. И рождается из безмолвия, свернутого где-то внутри нас. Просыпается и подает голос. Словно клювиком стучится из скорлупы нашего оплотнившегося я. И потом, если сумеет выпростать себя из шелухи (идей, мировоззрений и всяких грез…), легко находит приготовленное, тысячелетия назад устроенное гнездо — веру Предания, собранного, выстроенного Духом. Хорошо, конечно, когда отец с Библией, когда мать с молитвой, а если им совсем уж не до того, то Арина Родионовна, оказавшаяся вблизи, ежевечерним крестным знамением перед детским сном примут эту веру на свои руки. Однако Слово Божие, как здоровый младенец в здоровом чреве (ибо природа человеческая, от Бога данная, — все же благая), может обойтись и без акушерок. Потому что душа человека оплодотворена Словом и должна непременно родить, а роды — хоть и трудное, но естественное и благословенное событие. Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею (Быт. 1, 28). Ибо нет жизни не от Бога, и во все живущее вложен дар от Него. Так и человек рождается под знамением завета, заключенного уже в самом событии его создания. В тот момент происходит «совет на небесах» (назовите, как хотите), выносится «решение», вспыхивает мысль, зачинается «эмбрион» умного света, который входит в плоть будущего существа как залог дарованного ему богоподобия.
Разве Бог не подумал о нас в вечности раньше, чем мы вспомнили о Нем во времени? Но эта вызванная из небытия, сотканная любовью мысль Божия остается пока лишь первоначальным замыслом о человеке. Потом она вступит во время, войдет в нужные клетки, соединит родительские тела, обрастет земной, знакомой нам личностью с ее жизненным путем, характером, психологией, национальным типом. И незаметно уйдет в тень, как бы прячась от человеческой скверны. Но именно это сотворенное начало человека составляет его подлинную природу. Она принадлежит эсхатологическому прошлому, но должна быть возвращена настоящему, восстановлена в нем. Природа человека несет в себе искони ей присущую, сокрытую Божию истину, которую следует вспомнить, выявить, восстановить, осуществить. И «мятется сердце наше», как говорит блаж. Августин, пока цель эта не будет достигнута.
Призвание человека — искать тот «ветхий завет», чтобы сделать его новым и вечным в себе, прочитать неразличимые письмена Божии (Исх. 32, 16), которые были некогда вписаны в нашу плоть, в наши гены, и «чувств простую пятерицу». И блажен, кто не забывает о таком призвании. Но ту запись нелегко отыскать, она кажется зашифрованной. Не Бог скрывает ее от нас, а мы сами. Потому что так или иначе сознаем: добравшись до подлинного нашего я, нам уже не ужиться в старом. Ибо всегда легче спать, чем бодрствовать. То, что называют обращением, есть лишь пробуждение к любви Божией, заложенной в факте нашего бытия. Блажен и тот, кто уже родился проснувшимся, кто никогда не засыпал.
Да, Завет был вписан в нас до нашего рождения, и весь пробег нашей жизни с ее событиями, решениями, открытиями, заблуждениями, грехами, поисками, размечен едва заметными знаками, помогающими опознать посланную нам Весть. Завет един, и вера есть его открытие. Мы говорим «верую» и тем самым отправляем «уведомление о вручении», о принятии Вести, открывшей свое лицо. Овладеваем азбукой реальности, которая есть скрытый праздник теофании. Мы пробуждаемся к тому, что когда-то было нам сказано, к тому, что пронизывает собой то, что есть в нас и вокруг.
Пробуждение происходит медленно, мучительно, исподволь, но, бывает, обнаруживает себя внезапно. Но как бы оно ни проявлялось, всегда кажется, что оно происходит «слишком поздно», как говорит бл. Августин. Конечно, «поздно» или «рано» не относятся к миру мер Господних. Работники третьего и одиннадцатого часа получают ту же плату, потому что эта плата — Христос. Полнота Его неделима; она дается вся целиком и должна быть принята или не принята вовсе. Слово предваряет всякое существование и сопровождает его; Его следует найти, а найти можно, лишь действительно пожелав.
Еще нет слова на языке моем, — Ты, Господи, уже знаешь его совершенно (Пс. 138, 4). Ты знаешь это Слово, которое только еще вынашивается — и даешь услышать Его и мне. Я лишь должен обратиться слухом к Твоему знанию. Собственной волей выбрать то, что было во мне всегда.
Истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал! — восклицает Иаков, увидевший во сне лестницу с Ангелами, восходящими и нисходящими по ней (Быт. 28, 16). Да и мне откуда было знать? — спрашиваю я себя после пробуждения. Но по сути, вопрос — не Иакова, конечно, но мой — поставлен неверно. С самого начала он исходит из необсуждаемой суверенности рационального я моего сознания, обнимающего собой то, что было ему угодно заметить, «подобрать», включить в округу своего понимания. Но если это я усомнится в том, что существует лишь то, что оно может увидеть или помыслить, сойдет со своего владычного трона, откуда оно озирает вселенную, то должно будет признать: с самого начала я уже знал очень многое. У меня не было тогда — это верно — лишь средств опознания того, что я воспринимал и чувствовал. Слух мой не доносил до разума зов, который окликал меня «за видимой корою вещества». А он звал отовсюду. Потому что нет в мире Божием, даже и падшем, таких тварных вещей, которые бы не были Его иносказанием. Бог всегда обращается к нам; в каждом из предметов можно найти «линию связи», которая ведет к Отцу. Он пользуется ею для Своих секретных сообщений, для Своих светлячков, рассеянных там и здесь. Беда лишь в том, что мы не способны зажечься, что, коснувшись нас, они гаснут.
Господь посылает Ангелов, чьи крылья оставляют следы и на земле. И по тем следам мы можем, если действительно захотим, добраться до Начала, до Царства, сквозящего в творении. Тайна, любовь, падение, покаяние, боль, совесть, гора, птица, река, снег — старые, всем знакомые надписи, которые всякий человек разгадывает на свой манер, переводит на общедоступный язык песнь древнего исповедания, которое удивляется славе Божией. Вера, молитва, Церковь важны тем, что переводят иносказания Царства Божия в прямую, нам доступную речь, которая «от Отца исходит». Эта речь остается немой, пока я не захочу услышать ее. Ее смысл не будет разгадан до тех пор, пока я не поверну к нему взгляда. Страницы моего путевого дневника были уже заполнены — как это называется? — симпатическими чернилами — прежде чем я отправился в свою дорогу. Я волен написать там что угодно, но Бог ждет от меня, чтобы я разглядел написанное Им, чтобы по Его письменам провел линии своих путей. Истина нашей жизни рождается раньше жизни самой, раньше того, когда наше я способно назвать себя. Нужно только, чтобы разум не сплоховал, чтобы сердце оказалось на месте и могло сказать: Вот я!, когда Слово Отца на мгновение просветлеет в нас, пройдет рядом или удостоит видимого присутствия…
Всякому человеку необходимо самому разгадать правду своего бытия. Слишком часто — понимаешь это уже на закате — всей жизни нашей не хватает для того, чтобы «быть на месте» в момент посещения Божия, войти в эту полноту и радость присутствия или только прикоснуться к ним. Ее мало бывает даже для того, чтобы только приблизиться к нему. В обычной жизни мы не дома, не у себя, говорят нам опыт и вера. Подлинный человек, как настаивали восточные Отцы, это не тот эмпирический персонаж, которого мы знаем, носим в себе и встречаем на каждом шагу, но человек едва сотворенный, вызванный умной, любящей силой, призвавшей его из небытия, Адам до его падения. Его следует найти, иными словами, вернуться к этому Адаму. Может быть, обращение — это прежде всего обретение божественных корней, заложенных в человеческой природе. Живая вода, которая струится в тех корнях, шепчет нам, что Бог так возлюбил мир, что захотел, чтобы каждый из нас был соткан Его Словом еще до того, как был зачат. Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя (Иер. 1, 5). Познание человека Богом оставляет свои прикосновения, вкладывает в него свой замысел, который несет в себе истину его существования. Я познал тебя — значит подарил тебе частицу своего Я, вошел в тебя любящей мыслью. Отпечатки той мысли — повсюду. «Для обладающих (духовным) зрением весь умопостигаемый мир представляется таинственно отпечатленным во всем чувственном мире посредством символических образов» (преп. Максим Исповедник).
Два человека отправились в селение, называемое Эммаус, когда сама Истина нагнала их. «Ибо истина — странница», — говорит Бубер в «Хасидских преданиях». Странствуя, она останавливается на ночлег, располагается у очага, который люди разводят для нее. Она садится с ними за стол, разделяет их трапезу, проводит несколько мгновений под их крышей. Привалом истины может стать каждый из нас, но редко кто из нас ее ждет или хотя бы знает об этом. Потому что Истина обитает в таком прошлом, которое ускользает от повседневного взгляда.
Мы живем в иллюзии настоящего, которое нам никогда не удается застать, остановить на мгновенье. Время, которое мы в данный момент изживаем, — маленький островок, плавающий по поверхности океана. Под ним колышится бездна с неисчислимым количеством знаков, печатей, зрительных и звуковых образов. Где-то они живут в невостребованной памяти и однажды, если кто-то позовет их, могут сложиться в воспоминания. Но представим себе: всей этой глубины больше нет, она исчезла — и мы тотчас погружаемся в ил. «Истина для меня — это освобождение от тяжести памяти», — говорит Кришнамурти. Перед нами готовая формула будущей утопии — утопии нирваны, которая уже прокладывает себе дорогу через всякую экзотическую «духовность». Древняя мечта о тотальном забвении, которая надвигается из страны завтрашнего дня. Угроза «сладостного» тоталитаризма, раззолоченная клетка наркотического беспамятства, откуда нет выхода. На самом деле человек не может жить без этого глухого, теплого дыхания моря Божия, которое дремлет, вздымаясь, за порогом видимого и осознаваемого. Но со дна его всплывает Истина, и вот мы оказываемся на берегу ее скрытой памяти.