Свои — уже потому, что мы призваны разделить с Богом Его жилище. Мы суть члены Церкви творения, в которой всему, что создано, даровано лицо; каждый волен обратить его к истине или отвратить от нее. Церковь состоит из тех, кто касался Слова руками, видел Его глазами, обращал к Нему голос… Но «вкусили смерть свидетели Христовы»[130], ученики учеников их оставили землю в незапамятные времена, через несколько мгновений истории оставим ее и мы, сегодняшние. Мы уходим, Слово остается. Праздник творения, освященного Шехиной (присутствием Господа), живущей в храме вечной памяти, идет своим чередом.
Говорят, святой Франциск Ассизский любил проповедовать птицам и даже рыбам. На каком же языке он говорил с ними и что собственно хотел сказать? Возможно, он ощущал себя одним из тех созданий на празднике, когда от избытка сердца говорят уста. (Мф. 12, 34). В избытке сердца он мог завязать диалог со всем живущим, стать частицей «нас» — людей, птиц, вод, световых волн, воздушных потоков, насекомых. Как и древние святые, умевшие взглядом приручать хищников и самих ночных духов, окружавших их. Они открыли волшебное слово, отворявшее двери праздника, который Христос приготовил для своих. Лес был в числе приглашенных и все обитатели его. Деревья следовали науке молитвы, дождевые капли подходили к причастию.
Ибо во Христе мы имеем общение друг с другом (1 Ин. 1, 7). Мы допущены в братство или сестричество тварей, которое обнаружит свое родство с нами, когда Бог будет всем во всем. Когда Он заговорит повсюду, воспоет новую песнь там, где ее пропело Слово. Мир, который во зле, стряхнет свой багрово-свинцовый налет, чтобы воспринять свет, который проникает за занавес видимого. Когда Сын Человеческий явит Себя вновь с силою и славою великою (Мф. 24, 30), то вернется к славе, которую Он имел прежде сотворения мира, к силе, сокрытой Им в племени тварей. И суд Его станет исполнением тайны Церкви, ибо невидимая святость, присущая ей, станет зримой, опаляющей всех, званых на ее праздник.
Святость Церкви есть путь к тому жилищу Божию, где не проходит Рождество, не кончается Пасха, где Преображение и Суд напоминают о призвании нашего мира. Святость есть искусство обретения достоинства Божия в нас, тех своих, которые наконец захотели принять Его. Придя на землю, Он более не покидал Своего дома, это мы обрекли себя на ссылку. И тем самым и Его. Но все же мы остаемся единосущны Ему по крови Сына, по звуку и смыслу Слова, просветившего нас.
Иногда я спрашиваю себя, совсем не риторически: что могут сделать наши вражды, наши разделения против этой единокровности, лежащей у рождения Церкви? Шехина пришла в мир, чтобы быть видимой, созерцаемой, празднуемой всей человеческой, всей тварной семьей. Становясь свидетелями славы Божией, мы ищем для нее образы, хотим заключить ее в наши ясли, храмы, алтари, огранить истину в догматах, выразить в обрядах, наполнить ее звучанием мир. Хотим, чтобы все пришли на семейный наш праздник, чтобы не иссякали благословения пасхальной ночи…
У этой семьи есть Мать.
Имена Матери
«Что Тя наречем?…»
«Сия вода от Бога течет, — говорит св. Григорий Нисский, ибо Он, исток, объяснил себя, сказав: Я от Бога исшел и пришел (Ин. 8, 42)».
Источник, дающий начало потоку, «изъясняет» в нем и себя
Читатель «Откровенных рассказов» помнит о дорогах странника с Иисусовым именем на устах. Физическое тело имени, вмещающее в себя звуковую плоть Слова, подобно крошечной горсти, глотку Божьей воды. Из многих капель, выталкиваемых молящимся сердцем, возникают ручьи и хранилища Имени, и оно становится подобным причастию. Овладевая сознанием, Имя постепенно сливается и с дыханием. Вода, текущая от Бога, берет начало от огня, из которого вышло все тварное, словно от того пламенеющего куста, который явился Моисею в пустыне. «Речь» его огня вошла во все языки тварных вещей: хлеба, воды, травы, тепла, земли, леса, памяти, человеческих лиц и духа, приближающегося к порогу Царства. «Я понял, — говорит странник, искавший все разгадки Библии в имени Иисуса, — что означают слова Царство Божие внутрь вас есть».
Конечно, дорога, ведущая внутрь, к Царству, не у всех бывает столь радостна, легка, коротка, как у героя книги. Каждый знает о некоей искре, Кем-то в него заброшенной и еще, может быть, не погасшей, однако, чтобы высечь из нее хоть маленький огонек, нужно с героическим упрямством и стойкостью стучать именем Иисусовым о породу сердца. Царство, открывшее свое посольство в этом имени, восхищается силою (Мф. 11, 12), но силою, исходящей от веяния тихого ветра, несущего слова Божии. От несгорающего куста берет начало Господня земля, куда ведут следы, а они начинаются с имен, дарованных всему сущему. Первое среди них — человеческое именование Слова.
В нем всего явственней слышится эхо Царства Божия, которое не замирает вокруг. Имена, знаки, отзвуки Слова рассеяны повсюду, окликают и оседают в нас. Они хотят, чтобы их услышали слухом сердца, произнесли устами, наполнили ими меры отпущенного нам времени. И все же Царство, приоткрывшееся в имени Господа, различимо и в облаке других слов или знаков, достигающих нашего внимания или останавливающихся на его пороге. Не только очарованные странники бродяжничают с именем Иисусовым на устах, но и Сам Он в поисках новых встреч и откликов бродит среди людей и вещей. После Рождества Слово не перестает говорить с нами на всех тварных языках неба и земли, видимого и невидимого. Однако именно людям отпущен талант, позволяющий изготавливать звуковые и мысленные формы для этих слов, создавать сосуды, которые могли бы вместить присутствие Живущего в вышних. Но сколько бы мы ни мастерили этих сосудов, не создавали имен, их всегда не хватает. Присутствие Христа в нашем мире переливается далеко через край Им сказанных слов.
И вот из этой едва различимой, хотя и близкой дали неведомых наименований берет начало почитание Богоматери. Она — вестница и хранительница чуда Боговоплощения. Она все время открывает путь к каким-то иным, обновляющимся материнским знакам проявления любви Божией. Оттого столь многочисленны имена Ее икон, праздников, явлений. И оттого мы не перестаем разгадывать загадку собственного Ее имени:
Что Тя наречем, о Благодатная?
Небо, яко возсияла еси Солнце правды;
Рай, яко прозябла еси цвет нетления;
Деву, яко пребыла еси нетленна;
Чистую Матерь, яко имела еси
На святых Твоих объятиях Сына, всех Бога.
Того моли спастися душам нашим[131].
Каким верным словом можем мы приблизиться к Сыну Божию в именах Матери? Благодатная — такой была первая весть от Того, Чье имя неизреченно. Эту неизреченность Мария принимает в Себя, облекает Своей плотью. «Небо», «Рай», «Чистая Матерь» — слава Бога Живого входит через эти слова-окна. Мы ощущаем глас хлада тонка, проникающий через них. Они суть скудельные сосуды, несущие в себе Шехину или капли Божьей реки, по которым скользят лучи неведомого, но близкого Царства. Вот почему «De Maria nunquam satis»[132] согласно знаменитой формуле св. Бернарда. Ибо имен этих, сколько бы их ни было, всегда не хватает.
Христианский Восток, как известно, куда более богат образами, чем богословскими формулами. Его «мариология» скорее более жизненна и практична, молитвенна и празднична, созерцательна и спонтанна, чем догматическое знание, обходящееся лишь двумя определениями: Мария — Богородица и Мария — Присно-дева. Но эти определения распахиваются и вглубь, и вширь, и ввысь. Не сосчитать всех именных, иконных и иных «приношений» Марии, сложившихся из встреч, посещений, исцелений, благодатных даров. Каждое из «званий», которыми Она была наделена, выражает одно из множества Ее ликов. Но было давно замечено: во всех этих наименованиях проясняется мысль Церкви о себе самой. Ибо когда молитва начинает размышлять о своей природе, об истоке, из которого она рождается, она приходит к познанию своего «церковного бытия»[133], и когда Церковь стремится осознать свое бытие, то, стоя на исповедании Иисуса Сыном Божиим, она узнает себя в свете двух реальностей — Марии и Духа Святого.
Христос продолжает открывать Себя и в именах Матери. Они складываются во внутренней, еще дорефлективной жизни Церкви, а затем «оплотняются» в слово, знание, мысль. Попробуем присмотреться к тому, как это происходит. Обратимся к наследию нескольких значительнейших русских мыслителей прошлого столетия, искавших ключ к разгадке имени Марии, которое так до конца остается необретенным или скорее необретаемым.
Мария, Премудрость и очищение твари
В своем монументально-барочном труде «Столп и утверждение истины», открывающемся посвящением «благоуханному имени Девы и Матери», о. Павел Флоренский толкует это павлово определение Церкви (1 Тим. 3, 15) как проявление Софии-Премудрости в библейском смысле. Он дает ей различные истолкования, иной раз загадочные, как «Великий Корень целокупной твари», «Идеальная личность мира», «Память Божия» и даже — что несколько смело — «психическое содержание» Божественного разума, мыслящего вещами. Полисемантическое понятие Премудрости служит здесь зеркалом, которое отражает явные или сокровенные деяния Бога в мире. Трем софийным «образам» отдается в «Столпе» особое предпочтение: Церкви, Марии, Духу Святому. Каждое из этих имен отсылает нас к двум другим. Так Церковь в небесной ее перспективе предстает как Тело Христово, включающее в себя своих верных и являющее собой Премудрость-Софию как сущность твари, «заложенную» и очищенную во Христе. Но в земной ее перспективе Церковь очищает мир, и в этом смысле София исполняет работу Духа, Который открывает Себя в образах целомудрия, девственности, чистоты изначального творения, откровение о котором несет в себе Матерь Божия.