«Если София есть вся Тварь, то душа и совесть Твари — Человечество — есть София по преимуществу. Если София есть все человечество, то душа и совесть Человечества — Церковь — есть София по премуществу. Если София есть Церковь, то душа и совесть Церкви — Церковь Святых — есть София по премуществу. Если София есть Церковь Святых, то душа и совесть Церкви Святых — Ходатаица и Заступница за тварь пред Словом Божиим, судящим тварь и рассекающим ее надвое, Матерь Божия — «миру Очистилище» — опять-таки есть София по преимуществу»[134].
И потому — продолжая мысль автора, — все имена, которые мы даем Премудрости Божией, т. е. участию Бога в мире, могут быть отнесены и к Богоматери. Суть Премудрости — в святости, и потому Мария — «Неопалимая купина, объятая пламенем Духа Святого, живое предварительное явление Духа на землю, тип пневматофании»[135].
Три лика, которые отражаются в зеркале Софии и носят имя ее, становятся почти едиными. Иногда кажется, что о. Павел Флоренский стремится к полному и глубинному отождествлению Софии с Богоматерью, Церковью и Духом Святым. Если перевести эту мысль с «еретического» языка (имею в виду Софию как «четвертый ипостасный элемент») на поэтический (благодаря такому переводу, может быть, великие наши богословы спасли бы от упреков гениально искусные свои построения), то можно было бы по меньшей мере сказать, что свет лица одного всегда касается другой. И что тайна одной сущности изъясняет себя через непостижимость другой. Это взаимное «осветление» и разъяснение не есть умозрительная выдумка философских умов, но, как мы увидим, выражено и литургической мыслью христианского Востока. Она постоянно свидетельствует о сущностной родственности между материнством Марии и материнством Церкви, между очистительным действием Духа в Марии и очищением души в Церкви, совершаемым благодатью Духа Святого. Мария и Церковь предстают как два видимых лика Того, Чья «держава несказанна и слава непостижима»[136], но ощутима и прозреваема верой, образ которой — лань, которая желает к потокам вод (см. Пс. 41, 1), текущим от Духа Божия.
«Святым Духом всякая душа живится и осветляется и чистотою возвышается, светлеется Тройческим Единством, священнотайне», говорит православная молитва. Мы приобщаемся Духу Святому, согласно нашему автору, благодаря Церкви, исполненной присутствия Благодатной Пресвятой Девы. Приснодевственность Богоматери подобна знамению, указующему на изначальную непорочность мира, который восстанавливается именно в Церкви.
«Ибо Церковь есть Дева, и Дева есть Церковь», — приводит о. Павел Флоренский слова св. Амвросия Медиоланского[137].
Откровение Духа Святого в Марии
Мы остаемся в том же кругу идей, но богословски более развитых и, скажем, сформулированных несколько более строго, открывая книгу о. Сергия Булгакова «Неопалимая купина», одну из первых развернутых русских «мариологий». Впрочем, западный этот термин остается на православном Востоке отчасти под подозрением. Язык Божий, говорящий нам о материнстве, покрове, ходатайстве, чистоте, нелегко укладывается в какую-либо «логию». То, что до нас доносит «молитвенное безмолвие» Марии, по слову митр. Эмилианоса Тимиадиса, едва ли можно перевести в строгую науку. Вот почему все наши «мариологии» говорят либо слишком много, либо благоразумно останавливаются на том пороге, за которым слова излишни.
О. Сергий Булгаков исходит из тезиса о совершенном обожении Марии, свершившемся уже в момент Благовещенья. С той минуты «Пречистая явилась совершенным сосудом Духа Святого»[138], Его постоянной вестью и особо избранной Вестницей. Но если личность Духа ускользает от нашего видения, Мария — единственная, по словам Булгакова, Кто дает Его ощутить, увидеть Его незримость, прикоснуться к Его бестелесности. Ее не следует считать личным воплощением Святого Духа, но Она «становится личным, одушевленным Его приятелищем, абсолютно духоносною тварью»[139]. Святой Дух проявляет Себя в дарах, но эти дары посылаются через Богоматерь. Она есть пребывание Духа или, как говорит о. Сергий, «человеческий свет Его ипостаси». Или, скажем, материнское сияние Его тайны. Дух действует через Марию, и Матерь Божия открывает нам Себя в Духе Святом, действие Которого охватывает собой время жизни на земле и жизнь за ее пределами. Это проявление Духа сохраняет нас в нашем земном существовании, освящает человеческую кончину Своим Успением, ходатайствуя за усопших, ожидающих суда Божия.
Зачатие Слова Божия было первым деянием Марии, действием, ограниченным во времени. Но благодаря приятию всего Духа (а не только даров Его, как подчеркивает Булгаков), сделавшему возможным Воплощение, Она отныне Матерь Божия и в вечности. Личное Ее материнство становится космическим по мере усвоения Христа всем творением, которое совершается в благодатных действиях Духа в Церкви, месте Пятидесятницы. «В образе девственного безсеменного зачатия в Деве Марии, — здесь о. Сергий следует мысли Флоренского, хотя и независимо от него, — восстанавливается первозданное человеческое естество Евы до грехопадения»[140], однако, начиная с Пятидесятницы, Мария усыновляет в Себе весь космос.
Благовещение, девственное рождение и Пятидесятница суть три проявления Духа, несущие через Марию спасение семье человеческой. Но если спасает лишь Христос, Матерь Его всегда соучаствует в чуде спасения, совершаемом Сыном в Церкви[141]. Смысл спасения — восстановление образа Божия, который, согласно Булгакову, содержит в себе два принципа: мужское, соответствующее Логосу, и женское, связующее нас с Матерью Божией. Этот образ будет явлен лишь с пришествием Христа во славе и «явлением во славе Богоматери, вместе с откровением Второй Ипостаси откроется и Третья»[142]. Личная Пятидесятница Марии останется своего рода залогом Пятидесятницы космической как излияние Духа Святого на всякую плоть.
Мария — это Церковь, и «Церковь составляет самое существо Марии, которая есть и вместилище Духа Святого, и Матерь Божия, и Богоневеста»[143]. Принадлежа двум мирам — ибо Мария пребывает на границе тварного и нетварного, по словам св. Григория Нисского, Она сообщает Духа Святого, «и в Ней открывается полнота Божественного триединства»[144].
Мария и Предание
«Одно имя Матери Божией содержит в себе всю тайну домостроительства», — говорит св. Иоанн Дамаскин[145].
Домостроительство (oeconomia) понимается здесь как «работа Господня» нашего ради спасения, совершаемого с участием Матери. Она есть «Живоносный Источник», как называется одна из ее икон; «река бо всем предтечет — Пречистая Царица Богородица, источающи нам чудную воду и измывающи сердец черности», как говорит тропарь, посвященный этому образу. Та «река» берет начало в неразличимом прошлом, в том истоке веры, который ускользает от мысли. Подобно тому, как Слово было зачато во чреве Марии, Церковное Предание родилось, согласно Владимиру Лосскому, уже в памятливом сердце Матери Божией.
Лосский обращается к словам евангелиста Луки о Марии, Которая, внимая небывалой вести, принесенной Ей пастухами, сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем (Лк. 2, 19). И сердце становится памятью Церкви, хранящей в себе слова благовестия, сказанные и не сказанные, заговорившие или еще не проснувшиеся из немоты. Размышление Матери Божией над словами Благовестия составляет и Ее служение в Церкви. Ангелы — пастухи — Мария — Церковь — таков поток текущей от Бога «чудной воды», «источаемой» сердцем Богоматери.
В своем богословском очерке «Всесвятая» Владимир Лосский выводит начало Церковного Предания из памяти, сохранившейся в сердце Марии. «О Богоматери, — говорит он, — никогда не проповедовали апостолы. И если о Христе проповедуют на кровлях, возвещают, чтобы Он был познан всеми, учат, обращаясь ко всему миру, то тайна Богоматери открывается внутри Церкви верным, принявшим слово Божие и стремящимся к почести вышнего звания во Христе Иисусе (Флп. 3, 14). Здесь не только предмет нашей веры, но и нечто большее — основание нашей надежды, плод веры, созревший в Предании»[146].
«Основание нашей надежды» — само Слово, зачатое Девой Марией[147], и живая, «чревная» (…благословен плод чрева Твоего…) память о растущем Слове постоянно приносит вере плод, созревающий изнутри Предания. Один из таких плодов — неусыпающее «воспоминание» о самой Марии, которое, оставаясь единым, дробится на тысячи отражений и славословий. Идея или догадка Лосского — в том, что сама вера соединена с памятью, сложенной в сердце Пресвятой Девы, памятью, которая, не прерываясь, продолжает жить в Церкви. Вглядываясь в образы Матери Божией, Церковь вспоминает о себе, осознавая в них и себя. Вспоминая, она выносит на свет новые благодатные имена и чудотворные иконы, безмолвно сложенные и живущие в сердце Марии с момента Благовещенья. В это безмолвие Церковь вносит свои человеческие слова, наделяет его языком упования, хвалы, прошений, благодарности. Так рождается ее христоносная память, или Предание.
«Предание — это свидетельство Духа», — говорит где-то о. Георгий Флоровский, «непрерывное откровение и непрерывное возвещение Благой вести… Не одна лишь словесная память, но вечное жилище Духа…»