«Благовещенье»
Отступив от богословия, обратимся вновь к поэзии, остающейся по-своему не менее строгой. Поэзия хочет передать то, что стоит за словами и не выговаривается ими до конца. Поэма Сергея Аверинцева «Благовещенье» начинается с приглашения в безмолвие, когда слова теряют свой напор, а вещи возвращаются к самим себе. Голос Божий входит туда, «где отстоялась такая тишина, что каждой вещи возвращена существенность,
где камень
воистину есть камень, в очаге
воистину огонь, в бадье
воистину вода, и в ней
есть память бездны, осененной Духом…[160]
«Существенность» вещей означает их сотворенность, их сущность в Боге. Человек, внимающий этой сути, обретает и себя самого. Обращаясь к творению, он соприкасается с «памятью бездны», несущей в себе Слово и «осененной Духом». Еще до того, как Слово нисходит и становится зародышем в теле Марии, до того, как Дух осеняет Ее, душа Ее касается бездны Слова, обретая свою суть, собираясь всецело в молитве, полагая «отказ всему, что — плоть и кровь; предел теченью помыслов». Молитва — состояние открытости, готовности и доверия, в полноте их Мария может «осязать единое в изменчивости дней неизменяемое: верность Бога». Верность открывается в собранности, сведенности души к духу, пребывающему в тишине, создающейся Словом, в глубине, из которой выступает Лик.
Колодезь Божий. Сдержана струя,
И воды отстоялись. Чистота
Начальная: до дна прозрачна глубь.
В этой чистоте и прозрачности происходит «неизглаголанное таинство» соединения Бога и Девы, принимающей Его дар.
«И совершилось то, что совершилось»…
Дочь Сиона становится «невещественного света жилищем…»[161]. Вестник, именуемый «Божья сила», несущий в себе «уставы те, что движут звездами», приносит уставы вечной жизни, и Дух, осенив Марию, остается с Нею навсегда. Бог, вызвавший мир из небытия, соединяется с веществом мира, делается «одним из нас», человек принимает на себя и проклятье и благословение мира. Благовещенье начинается с оклика, дарования Божьей силы человеческому имени.
Учтивость неба: Он Ее назвал
По имени. Он окликал Ее.
Тем именем земным, которым мать
Ее звала, лелея в колыбели:
Мария!
………..
Звучала речь как бы поющий свет.
Стихи иногда пишутся для того, чтобы научить нас удивиться по-новому старым словам. И разделить удивление с другими. Следуя древней гимнографической традиции, Аверинцев останавливается перед невместимостью Боговоплощения, как бы отступая перед крутизной «всего того, что с человеком несоизмеримо». Вестник называет Марию простым родительским именем. Откликаясь ему, человеческое удивление создает сонм божественных имен. «Учтивости неба» оно отвечает непрекращающимися попытками ума уложить в имена то, чему, казалось бы, нет названия. Там, где камень есть камень в истине его творения, и вода открывает свое потаенное лицо, слово человеческое становится настоящим словом, т. е. возвращает себе силу наделять всякую вещь бытием и смыслом, тем, что глубинно и подлинно связует одного человека с другим, тем, что прокладывает путь от удивленного, славящего или стенающего сердца к Творцу и Искупителю. Иконой такого слова становится ответ Марии, обращенный к Вестнику: Се раба Господня, да будет Мне по слову Твоему. И вслед за тем на тысячу ладов мы литургически следуем этому слову поющим учением, верной памятью.
«Свет рождшая божественный, Богоблагодатная, омраченную преступленьми душу мою просвети, молюся…»[162]
«Ты из Тебе рождшегося, яко видела еси уязвлена копием, уязвилася еси сердцем Пречистая»…[163]
«Лествица, еюже к нам сниде Вышний»[164]
………..
Когда, доверяясь и открывая себя, мы стучимся в двери тайны, она выходит нам навстречу, соединяясь с нашим упованием, но не сливаясь с ним. Непостижимое принимает облик и имя видимого, оставаясь непостижимым. У Аверинцева: «И все легло на острие ножа».
О, лезвие, что пронизало разум
До сердцевины.
И все же Слово, зачатое Богородицей, никогда не может соединиться до конца с человеческой мыслью и дать до конца уразуметь себя. Ибо оно живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого, оно проникает до разделения души и духа… (Евр. 4, 12). Соединиться так мыслью Слово не может, но может войти в наш дух и родиться в Нем, если сумеет услышать слова Вестника.
«Что Тебе принесем…?»
Вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано (Мф. 13, 11), — говорит Иисус апостолам.
Мария — земное «приятелище» тайн или «дверь достославного таинства», как называет Ее один из акафистов. Она, по формуле св. Григория Нисского, пребывает на грани тварного и нетварного. Истинное Ее имя апофатично, но не скрыто; оставаясь в той прозрачной глубине, где Слово плоть бысть, оно продолжает становиться плотью во множестве других имен и событий, однако их следует услышать, создать, облечь в образы, вочеловечить, воцерковить. В Ней «тайны Царства» обретают видимость и тепло, прозрачность и доступность, оставаясь непроницаемыми, укрытыми в Боге. Каждое из Ее лиц, любое из имен единственно, но если собрать их вместе, то по ним можно будет проследить земной маршрут Воплощенного Слова. Оно держит путь среди «анклавов» приблизившегося и скрывающегося Царства. Оно извещает о себе материнской «речью» упования, сострадания, красоты, умиления, покрова, заступничества, взыскания погибших или, словами Аверинцева, «локализацией взаимопроникновения Божественного и тварного»[165]. Все эти знаки Ее пребывания в нашем мире сливаются в единую реку малых благовещений, всякий раз принимающих новый образ Богообщения (исцелений, посещений, ходатайств…). В узнавании и исповедании их проясняют свой смысл слова литургии:
О Тебе радуется, Благодатная,
всякая тварь, ангельский собор
и человеческий род…
Все, что сотворено, тянется к Совершенному Творению. Если Бог продолжает удивлять нас делом рук Своих (разве не в трепетном удивлении — исток всех религий?), то не посылает ли Он нам особую весть через Деву Марию как иносказание Неба? Эта весть обращена к нам, огранена в именах Ее присутствия, она выдает язык, на котором говорят в Царстве Божием. Она напоминает о том, что все окружающие нас вещи должны найти свои слова Божии, свои царские имена, которые даровали им их суть и жизнь. Под этими именами они, вслед за Матерью всех живущих, войдут в тайны Царства. В радости об обретении изначальных слов творения состоит и жизнь веры. Так, исповедуя Богу свои грехи, человек возвращается к дарованному ему подобию Божию. Каждое подлинное имя сущего содержит в себе постоянный, хотя и все время меняющийся поток знаков, омывающий горизонт бытия. Так, говоря о вере, мы подразумеваем предание себя Богу, когда мы несем Ему свои надежды, страхи, радости, ожидания, покаяния, мольбы и само слово «Бог» наполняем тем, что Ему приносим. И Он входит в эту полноту и так возникает личная связь, дарение самого себя Ты, Которое выходит нам навстречу и, в свою очередь, дарует Себя. Имена, освящающие бытие, созидают Царство, которое приближается и раскрывает себя в Матери, ангелах, святых…
В каждом Ее имени, лике, образе осуществляется обетование Иисуса: И се, Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28, 20). Разве не Его Я обращается к нам в «Нечаянной Радости», или в «Одигитрии», или во «Взыскании погибших», или во «Всех скорбящих Радости», или в «Живоносном Источнике», или «Умягчении злых сердец», если вспомнить лишь немногие из множества известных византийских и русских икон? К сему можно было бы добавить в духе старинных литаний, пишет французский философ Жан Гиттон, «Деву упования, Мадонну негаданных встреч, … Царицу событий»…[166] Сколько есть ситуаций, в которых человек припадает к груди Иисуса (Ин. 13. 25), столько же существует образов, которые отсылают нас к Его Матери. Захотим ли мы — во имя чистого евангелизма — отвергнуть все эти невидимые дары, в которых Бог показует нам лицо Свое, открывая дверь Своего жилища на земле? Не было бы это безумием неблагодарности?
Вся сложнейшая символика, сложившаяся на протяжении многих веков, и есть плод взаимодействия Духа и людей, Церкви, узнающей себя в Матери Божией. И коль скоро Церковь — Тело Христово и Дом Господень, то, отражаясь в Марии, эти слова несут в себе множество смыслов. Из них можно выделить по меньше мере три: христологический, ибо Она была жилищем Того, в Ком обитает вся полнота Божества телесно (Кол. 2, 9), эсхатологический, ибо полнота Божества, выношенная Марией, стала залогом той полноты, когда Бог будет все во всем (1 Кор 15, 28); и наконец смысл сотериологический, ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись (Деян. 4, 12). Однако Мария остается чудодейственным храмом этого имени, где тайна Иисуса просвечивает в откровении о Богоматери.
Она заключает в себе и живоносный источник языка, на котором написана книга Премудрости Божией о творении. В Марии мы находим бесконечное разнообразие обращений к Богу, от лепета до литании. Дух и Невеста говорят нам в святых, в городах, чудесах, исцелениях, чудотворных источниках, как будто лоно Марии дает жизнь все новым ликам Слова. Имя Иисуса как Премудрости, сотворившей мир, содержит в себе все имена сотворенных Им вещей и множество образов благословения, посылаемых при участии Матери. Однако сама Она есть приношение рода человеческого Богу, и все изображенное, сказанное, открытое о Ней создано людьми и принято Духом, сотворившим из них Тело Христово.