ради Меня и слов Моих, тем, что мы называем очищением от страстей, бесполезных знаний, мечтаний, всего того, что служит продолжением нашего я-в-себе. Очищая себя, мы возвращаемся к тому первоначальному я, которое стоит перед Ликом Отца.
Стать одним из приносимых даров, одним от Твоих, по слову Евхаристического канона[187], — это и есть усыновление в имени. То, что человек не может видеть, предстоит нам, входит в нас, заполняет нас… Я видел Бога лицом к лицу, и сохранилась душа моя, — говорит Иаков после битвы с таинственным Посетителем (Быт. 32, 30).
Видевший Меня видел Отца: как же ты говоришь: «покажи нам Отца»? (Ин. 14, 9), — откликается Иисус. Но кто наделил нас зрением, способным взглянуть Ему в лицо? В век «затмений Бога», крушений веры, постхристианских философий все те вопросы встают перед нами…
Кто из нас готов назвать себя видевшим?
Открыть лицо Отцу?
Признать себя сыном?
Сын: тайна в пути
Но когда и где могли мы видеть Его?
На иконе? В воспоминаниях о том, где нас быть не могло? У святых Отцов? В учебниках богословия? Религиозном чувстве? Опыте, называемом мистическим?
Святой Григорий Нисский говорит, что сумма самых возвышенных идей о Боге и собрание самых прекрасных Его образов, созданных человеком в течение веков, может произвести лишь идола. Боюсь, что то же самое можно сказать и о «собрании» религиозных чувств или «коллекции» исторических воспоминаний. Может быть, незачем нам искать их, осваивать горы чужого опыта, бросаться за падучими звездами, а лучше довериться той единственной свече, которая освещает лишь горсть океана, вырывает из мрака какую-то малую добытую тобой истину. Стоит приблизиться к ее огоньку вплотную, пусть на мгновение, пытаясь разглядеть лик Бога Живого, который отражается в колеблющемся крошечном пламени, и Он окажется рядом, в этой горсти, перед нами, лицом к лицу.
«Всего дороже в христианстве для нас Сам Христос», — говорит старец Иоанн у Соловьева. Сколько людей жило и умирало в этом исповедании? Я не знаю почти никого из них, но Христос их жизни и смерти живет сегодня во мне. Да, и они принимали Его от отцов, и Он становился их Иисусом, чья жизнь была им ближе своей. Был Человек в земле иудеев, бродивший из города в город, учивший в Храме и в синагогах, исцелявший, воскресавший мертвых, осужденный по наущению синедриона и казненный римской властью, — сколько проповедников имело подобную биографию? Но именно Его существование, как молния, ударило в древо человечества, и оно вспыхнуло в нем и горит до сих пор. Когда свершилось, Он умер на Кресте, не осталось от Него иного наследства, кроме подаренной плащаницы, лежащей во гробе, да немногих фраз, запомнившихся ученикам, да ангельской вести: Его нет здесь, Он воскрес. Но от той вести, раздавшейся у пустого гроба, слова, сказанные Им когда-то, вдруг ожили, воскресли воистину как глаголы жизни вечной. И мы узнали их, ибо слышали от начала, ибо они уже где-то хранились в нас.
«Всего человечества сердце, что заброшено в нас»[188]. Ибо сердце глагольно, чревато именем, которое, открывая себя, становится человеком, чудом, силой Божией.
…а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи, — говорит Петр (Деян. 3, 6) И внезапно имя Иисуса становится для хромого исцелением,
как и возвращением зрения слепым;
и той встречей, которая сбрасывает Савла с лошади,
чтобы послать благовествовать;
и той властью, которая рассылает апостолов по миру;
требованием, ведущим мучеников на пытки и смерть;
правдой Креста, обнажающей зло мира;
обетованием, наполняющим целые эпохи ожиданием Царства;
освящением империй,
куполами и стрельчатыми арками соборов;
молитвами неисчислимых подвижников;
аскезой пустынников, умножением святых;
ежечасным невидимым приношением любви,
которое происходит вокруг нас;
тысячелетними спорами богословов;
пророчествами, снами, видениями;
обетованием, наполняющим все сущее;
таинствами, являющими Бога здесь и теперь;
свободой, куда имя Божие отпускает измученных…
…как отпустило и меня уже под 30 лет, вернуло к тому, что есть в человеке, поставив однажды лицом к лицу с непостижимой Реальностью. Какие слова можно было найти для нее? У меня не могло быть и малой части тех слов. Но с истаевающей благодарностью я принял тогда таинственные, молитвенные, учительные слова Церкви, которая не столько вложила в меня, сколько пробудила во мне Христа, облекла Его в тот образ, который стал навсегда личным, моим, оставаясь в то же время общинным, вселенским, древним, неисчерпаемым…
И все же из суммы всех этих превращений, из множества деяний, опытов, чувств, воспоминаний, прозрений, заповедных знаков, встреч невозможно ни вывести, ни определить Его присутствия среди нас. Однако присутствие это можно «сотворить», ему можно открыться. Ибо Господь, при-сутствуя, являет Себя, соединяется с нашей душой и плотью (вспомним брачные образы союза Бога с Израилем), устраивает в нас Свою обитель. Будучи невидим, невместим, Он в то же время — плод, созревающий на земле людей с их горнилами сомнений, уколами озарений, переплетениями страха и надежды, поползновений скрыться от лица Божия и решений встать лицом к лицу. Здесь Он становится событием, надевающим на себя наши душевные ткани, говорящим языком внутреннего, невидимого я. Событие Бога, со-бытие с Ним вовлекает нас в свой поток, который протекает через времена, толпы, дальние, не ведомые нам самим душевные хранилища. Вера — струя жизни, текущей из вечности; она вливается в поток нашего времени, вызывая, проявляя в нем Того, Кто вчера и сегодня и вовеки Тот же (Евр. 13, 8). Вчера — с ними при Понтийском Пилате, сегодня с нами в нашей вере, как бы ни была она мала, Тот же вовеки — в Царстве, где Он ждет каждого в отдельности. Он Тот, что и был, однако история каждого существования всякий раз становится новой Его судьбой на земле. Заслышав о Спасителе, еще не встретившись с Ним, посылаем спросить, как Иоанн Креститель из темницы:
Ты ли Тот, Который должен прийти,
или ожидать нам другого?
И слышим в ответ:
Слепые прозревают и хромые ходят,
прокаженные очищаются и глухие слышат,
мертвые воскресают
и нищие благовествуют (Мф. 11, 3–5).
Но не мог бы Он выразиться чуть яснее? Так, когда Он говорил о Себе в преддверии Голгофы: Все племена земные… увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою (Мф. 24, 30)? От неба мы ждем знаков, ясных и повелительных, но знамения извне нечасто даются нам. Ты ли Тот…? — ответ на наше вопрошание вырастает из него самого. Из отклика Ты. Из его разгадки, из глаголов, вспыхивающих в сердце. Из любви, которая приходит и не ищет своего, потому что отныне ищет Его. Из встречи-события, которое должно наполниться плотью и кровью нашего существования. Радостная весть уже возвещена. Благовещенье принесло свой плод. В ответ на наши вопрошания Иисус обращается к нам со Своим.
А вы за кого принимаете Меня?
Ответ на Его вопрос становится судьбой доброй половины человечества. Мы отвечаем, даже когда молчим, потому что вопрос сам ищет и находит нас.
«Если проблема Иисуса, — пишет французский философ Жан Гиттон, — свидетельствует прежде всего о метафизическом решении, тайна Иисуса ощущается всякой совестью. Она воспринимается той интуитивной способностью, которую Паскаль называл сердцем. И если сравнить содеянное сердцем в начале (скажем около 60 года нашей эры) с содеянным им за две тысячи лет, то, пожалуй, тайна Иисуса становится более различимой»[189].
Работа сердца имеет свою историю, ибо каждый святой (как в древности назывались все ученики Господа), который хоть малым усилием умножает Его наследие, участвует в раскрытии Его при-сутствия. С самого начала оно было дано уже целиком, но дано во «младенчестве», предназначенном к росту и раскрытию от ночного благовестия ангелов в Вифлееме до дня Второго пришествия и Суда.
Кто еще c основания мира получил столько истолкований, принимал столько образов? Начиная со слов Богоприимца: се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий (Лк. 2, 34). Или с исповедания Симона: Ты — Христос, Сын Бога Живого. Есть Единосущный Отцу, omousooius Символа и соборных определений, Новый Адам, отверзающий ум к разумению Писаний, поющий Давид и страдающий Иов, Спутник пустыни, Агнец, взявший на Себя грехи мира и Пантократор империй, Бог невидимой брани, Повелитель истории и агонизирующий Распятый, Спаситель, глядящий с икон, Сотаинник безмолвия, Излияние любви и Судия, грядущий со славой, Источник воды живой, Начальник тишины… Если бы тишина заговорила, то могла бы рассказать о «работе сердца» едва ли не всей семьи человеческой. Взыскуя лица Его, мы открываем собственное лицо, которое отражается в Нем. Поток воды, текущей в жизнь вечную, омывает и наше жилище.
Каждый из тех, кто решил следовать за Ним, пролагает свой путь заново, находит Его в себе. Один из неисчислимого множества даров Его — неисчерпаемость воплощений. Образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари (Кол. 1, 15), Христос принимает образ человечества, которое, разгадывая Его, обретает в Нем себя. То, что мы называем историческим опытом, «душой» или «судьбой» мира, запечатлено Его обликом. Удивительно: этот облик непрестанно, исподволь обновляется. Так, после почти 18 веков безнадежного разделения евреев и христиан, радикального нежелания посмотреть в лицо друг другу, вдруг стало ясно, что плоть и кровь Воплощенного Слова были плотью и кровью иудейской, в то время как евреи наконец узнают в Нем