Он лишь молча смотрел на нее, чувствуя себя глупцом, пытаясь припомнить всех своих женщин: торговок перьями, кочевниц, охотниц на бизонов, Фриду, племянниц Хададезера.
Она отвернулась от него и подкинула в печку еще травы.
— Десять потерянных лет! Мы с тобой прожили уже полжизни, Абрам. Твоя бабушка дожила до шестидесяти двух, но на ней было благословение богов. Никто так долго не живет. И все, на что мы можем теперь надеяться, так только на то, что проживем еще несколько лет сильными и здоровыми, пока не станем обузой для своих семей. А я буду обузой, потому что Богиня не дала мне детей. Я бесплодна, Абрам, а бесплодная женщина меньше, чем кто-либо другой, заслуживает пищу и кров. А теперь уходи. Жалей себя где-нибудь в другом месте. Здесь ты не найдешь жалости.
Он побрел назад, спотыкаясь, в темноте, потрясенный и смятенный. «Великая Богиня! — кричал он про себя. — Что я наделал?»
Его ноги привели его в то последнее место, которое он хотел посетить. Храм Богини стал меньше и скромнее того каменного дома, который он помнил, теперь он был сделан из дерева и травы и сообщался с хижиной, в которой жила жрица. Братья рассказали ему, что Рейна живет в большой бедности, хотя она все еще жрица Ал-Иари. Они рассказали ему, что ее изнасиловали кочевники, и она это очень переживала. Но самое главное — почти все отвернулись от Богини из-за того, что пропал синий камень, особенно после того, как на них напали кочевники, а потом налетела саранча, а потом выдалось засушливое лето, когда погибли все посевы. Люди обвиняли жрицу в том, что она неверно истолковала знаки, поэтому Рейне больше не приносили даров, как раньше, и она влачила жалкое существование.
Когда он вошел, она помешивала стоявшее на огне варево, добавляя в него травы. Волосы у нее поседели, но были аккуратно причесаны и заплетены в косы. Она больше не носила одежды из тонкого полотна, теперь ее худое тело прикрывала грязная юбка из ослиной шкуры. Она выглядела уставшей и разбитой. Абрам неожиданно растерялся. Он пришел к ней за утешением и советом, чтобы она вернула спокойствие в его жизнь. Однако жрица, видимо, нуждалась в помощи еще больше, чем он сам. Он не знал, что ей сказать, поэтому шаркнул ногой, чтобы она его заметила.
Она подняла голову, и у нее округлились глаза:
— Юбаль!
— Успокойся, госпожа жрица, — быстро сказал он. — Я не Юбаль и не его призрак. Я — Абрам.
— Абрам! — Взяв лампаду, она поднесла ее к его лицу. Он увидел темные круги вокруг ее глаз — печать возраста, которую наложили на нее прошедшие десять лет, — и впавшие щеки. Это его огорчило. Беды, постигшие это место, не пощадили даже жрицу.
Со слезами на глазах она всматривалась в каждую черточку его лица, внимательно разглядывала его длинные, заплетенные в косы волосы, его мужскую бороду, уже пробивающуюся на висках седину (хотя ему не было еще и тридцати). Она пожирала его глазами, рассматривая его широкие плечи и мощную грудь, потом снова подняла взгляд на его лицо, на мгновение задержалась на необычной татуировке и улыбнулась.
— Да, это Абрам. Теперь я вижу. Но как же ты похож на Юбаля! Я слышала про караван, но никто не сказал мне, что ты пришел вместе с ним. Заходи, мы выпьем, вспомним прошлое и возблагодарим Богиню за твое счастливое возвращение.
Она не спросила его, ни почему он ушел, ни где он был, ни почему вернулся. Казалось, она потеряла интерес ко всему. А может, думал он, за десять лет невзгод она научилась принимать все как есть и не задавать лишних вопросов. У нее не было вина, а пиво было разбавленным и пресным, но он принял его с благодарностью и сел подле нее у дымящей жаровни, потому что летняя ночь становилась все холоднее.
Рейна выпила, и его поразило то, что перед этим она не сделала возлияние Богине.
— Как приятно снова тебя видеть, Абрам, — произнесла она с теплотой в голосе. — Такое ощущение, как будто это Юбаль вернулся. Я ведь была влюблена в него.
Он был в замешательстве.
— Я не знал.
— Это было моей тайной. И хотя мы никогда не были близки, желание всегда жило внутри меня, поэтому, наверное, Богиня и наказала меня за то, что я нарушила свой обет целомудрия. После того как меня осквернили кочевники, физическое влечение и к Юбалю, и к другим мужчинам умерло во мне, и я поняла, что наслаждение, которое дарят друг другу мужчина и женщина, совсем не наслаждение, а боль.
Он смотрел в свой деревянный кубок, в котором осталось чуть-чуть пива с плавающими на поверхности соринками, и чувствовал, как сердце замерло у него в груди.
— Мне так жаль, — прошептал он, ощущая себя одиноким, как те пустоши, в которых обитал народ Бодолфа. — Как же так вышло, что наш народ постигло столько бедствий?
Она покачала головой.
— Я не знаю, я не могу даже сказать, когда это началось. Может быть, это началось с какой-то мелочи — кто-то наступил на чью-то тень или чья-то служанка разбила горшок, или кто-то оскорбил память предков.
— Я убежал, — сказал он.
Она кивнула, не отрывая взгляда от небольшого огонька масляной лампады.
— Я увидел нечто, что неправильно истолковал, и как последний трус…
Рейна подняла покрытую мозолями руку.
— Что было, то прошло. А завтра может вообще не настать. Так что надо жить сегодняшним днем, Абрам.
— Я пришел просить прощения.
— Мне не за что тебя прощать.
— Не у тебя, а у Богини.
Она удивленно посмотрела на него.
— Разве ты не знаешь? Богиня покинула нас. — Она сказала это просто, без малейшего Признака гнева, как будто он давно оставил ее. Это напугало его сильнее, чем если бы она обрушила на него свою ярость, как это сделала Марит.
Внезапно он осознал всю глубину своего преступления. Не разбитый горшок и не оскорбленный предок навлек беды на это место. Во всем виноват он, Абрам, сын Чанах, из рода Талиты. Это из-за него здешних людей постигли все эти бедствия.
— Великая Богиня, — побормотал он, и на глазах у него развернулась ужасная картина: как он несправедливо осудил Юбаля и Марит, как украл кристалл, а потом трусливо сбежал на север.
Вынув из-под туники филактерию, он развязал ее и вытряхнул камень на ладонь. Он протянул его Рейне, свет от лампы отразился в кристалле, и он засверкал, подобно звезде.
Она ахнула:
— Ты вернул Богиню домой!
— Нет, — сказал он. — Это она вернула меня домой. Покажи камень людям, чтобы они знали, что Богиня вернулась к ним.
Она заплакала, упав лицом в ладони, ее худенькие плечи тряслись. Потом собралась и осторожно, как бы боясь разбить, взяла у него камень.
— Я пока не буду им ничего говорить. Потому что найдутся те, кто вспомнит, что камень исчез в ту же ночь, когда исчез и ты, и подсчитают, что вернулся он одновременно с тобой. Я выжду нужный момент, а потом расскажу им про это чудо так, чтобы это не бросило на тебя никаких подозрений. Я построю для нее большой новый храм, лучше прежнего. Я устрою пиршество и объявлю всем, что Богиня вернулась к нам.
Абрам сказал:
— Я думал, что научился чему-то за годы своих скитаний, потому что повидал мир и других людей. Но теперь я понимаю, что я ничему не научился, что я так же жалок, как в тот день, когда торговки перьями взяли меня с собой на север. Все эти бедствия постигли вас из-за меня. Что я должен сделать, чтобы искупить свою вину и вновь вернуть нашему народу удачу?
Она положила свою ладонь на его руку:
— Ты уже успел почтить Юбаля? Ты должен это сделать, Абрам. Сейчас же иди к нему и помолись ему. Юбаль был мудр. Он подскажет тебе, что нужно делать. И, — добавила она дрожащим голосом, — благословит тебя за то, что ты вернул дух Богини, потому что теперь он принесет своим детям процветание.
Он уже хотел было идти, но остановился и спросил:
— У Марит нет детей. Ты можешь ей как-нибудь помочь?
— Она приходила ко мне, и мы пытались из года в год. Я давала ей амулеты и снадобья, подсказывала молитвы и заклинания, она ела плаценту и вдыхала дым. Но месячные приходят у нее каждый месяц. — Рейна прижала кристалл к груди, и на ее лице засияла улыбка, совсем как в прежние времена. — Но, может быть, теперь можно надеяться на лучшее, ведь Марит еще молода и пока может иметь детей.
Абрам вернулся в шатер своих братьев и нашел там фамильную нишу, на которой стояли маленькие статуэтки предков. Статуэтка Юбаля была сделана в виде волка, и Абрам вспомнил о подаренном ему Юбалем волчьем клыке. И он сказал своему любимому авве: «Все те дни и ночи, что я убегал все дальше на запад, проходя через чужие враждебные места, я думал, что меня охраняет дух волка. Но теперь-то я знаю, что это ты, авва, был рядом со мной, направлял меня, оберегал меня. — Он взял в руки крошечного каменного волка и поцеловал его. — Я клянусь тебе, авва, пред твоей душой и пред душами наших предков, что я исправлю все то зло, которое навлек на наш народ».
Ему приснился сон, в котором с ним говорил Юбаль. Юбаль держал в руках синий камень Богини и говорил: «Ты должен построить укрепления вокруг поселения. Стену и башню». «Тогда я должен нарубить деревьев», — во сне ответил ему Абрам. — «Не деревянные. Укрепления нельзя строить из дерева, потому что дерево горит». — «Тогда из глины. Я немедленно примусь за работу». Но Юбаль только покачал головой: «Глина растворится под дождем». Он отдал синий камень Абраму: «Вот из чего ты должен их построить. Стены должны быть такими же прочными, как сердце Богини».
Проснувшись, Абрам знал, что он должен делать.
Позавтракав хлебом с пивом, он надел меховые штаны и ботинки, оставшись голым по пояс. Затем, не дожидаясь, когда солнце поднимется над восточными утесами, он взял с собой ослов Хададезера и поднялся на ближний холм. Небо заволакивало тучами, и дул холодный ветер. Абрам работал весь день. Он голыми руками разрывал землю и, пыхтя от натуги, вытаскивал тяжелые камни и валуны. Час за часом он усердно вырывал камни и грузил их в корзины, висевшие на боках у его ослов; вернувшись же в поселение, он сразу же направился к источнику, где высыпал содержимое корзин на землю. Затем, не сказав ни слова изумленным зевакам, развернулся и пошел обратно в горы.