— Прошу, госпожа, — сказал он, снова показывая, чтобы она зашла.
Амелии хотелось запротестовать, может быть, даже побежать. Но она понимала, что это бесполезно. В любом случае недоразумение вскоре прояснится. И она вошла в камеру с высоко поднятой головой.
Дверь за ней с грохотом захлопнулась, и она услышала, как в замке поворачивается ключ. Когда стих грохот шагов стражников, унесших с собой факел, Амелия оказалась в темноте, и ее тут же обуяла паника. Подбежав к двери, она вжалась в нее. Прямо у нее над головой было небольшое зарешеченное отверстие, до которого она не дотягивалась. Даже поднявшись на цыпочки, она не смогла заглянуть в него. Но от висевших на стенах в коридоре факелов просачивался слабый свет, и вскоре ее глаза привыкли к темноте.
В темной камере пахло плесенью и мочой, на стенах висели цепи, по углам лежали кучи гнилой соломы. На полу были видны засохшие пятна крови, через стены слабо доносились голоса других узников. Борясь с подступающим страхом, она попыталась рассуждать здраво. Конечно же, это какая-то ошибка! Но… стражники нашли ее на рынке; они узнали ее и назвали по имени. Значит, кто-то им сказал. Но кто? И, что еще более непонятно, зачем?
Внезапно ее объяло ужасное подозрение: а что, если они оставят ее здесь под замком навсегда? Она опустилась на каменный пол. Тьма сгущалась, от мерзкого запаха першило в горле. Она вскрикнула, почувствовав, как рядом что-то пробежало, задев ее ногу. Конечно же, ее родные хватятся ее и потребуют объяснений! Но она слышала, что бывали случаи, когда человек сидел этой тюрьме до конца своих дней, всеми забытый…
Она сцепила ладони и стала молиться.
Корнелий Вителлий прибыл в тюрьму в своей окаймленной пурпуром тоге, одеянии, которое дозволялось носить лишь избранным и которое он надел сейчас специально — не столько для того, чтобы произвести впечатление на стражу префектуры, сколько для того, чтобы напомнить Амелии о своем статусе и влиянии.
— Она там? — спросил он часового.
— Еще с первой смены, господин, — сказал начальник караула, коротко отсалютовав Корнелию: так наемные солдаты приветствовали важных гражданских чинов. — Вот уже десять часов.
— Без пищи и воды?
— Я не дал ей ни капли воды и ни крошки хлеба — в точности, как вы приказали. Правда, мы поставили ей ведро, чтобы она могла облегчиться. Сколько еще вы хотите ее там продержать?
— Я скажу. А пока ничего ей не говорите.
Начальник караула за годы службы научился понимать, что молчание — золото. Известный адвокат — а стражник лично выпил не один кубок подаренного Корнелием Вителлием пива — был не первым, кто сажал докучливого родственника под замок, чтобы как следует проучить его. Он подмигнул ему и снова засел за игру в кости.
Пройдя вслед за тюремщиком по зловонному коридору, Корнелий постоял минуту перед металлической дверью, как бы настраиваясь на нужный лад, как он часто делал перед заседанием суда. Наконец он подал тюремщику знак.
— О, боги, Амелия! — он ворвался в темницу, дверь с грохотом закрылась за ним.
— Корнелий! — она бросилась в его объятия.
— Я не поверил, когда мне сказали, что ты здесь!
— Почему меня отвели сюда? Меня что, арестовали? Никто не хочет мне ничего объяснять!
— Успокойся. Сядь. Очевидно, кто-то донес, что ты примкнула к христианам.
Она удивленно воззрилась на него:
— Но, Корнелий, это ни для кого не секрет. Кроме того, это не преступление.
— Боюсь, Нерон все еще продолжает мстить христианам, только тайно — ведь народ этого не одобряет. — Поняв, что она ему поверила, потому что побледнела и выглядела испуганной, он закивал. — Нерон разрешил мне переговорить с тобой, прежде чем начинать допрос с пристрастием.
— Ты хочешь сказать… пытку? — Во рту у нее так пересохло, что она едва смогла это выговорить.
— Амелия, отрекись от своей новой веры. Назови мне имена всех христиан, и тебя отпустят.
— А если я не назову?
— Что ж, тогда я ничего не смогу поделать. — Он сокрушенно развел руками.
Она подумала про людей, которые стали ей родными, — Гаспара с Джафетом, Хлои, Фиби… Ее начала бить крупная дрожь. Сможет ли она не выдать их под пыткой?
— И что… — начала она. — Что Нерон намерен предпринять?
У него опустились плечи — она много раз видела, как он делает это в суде. Движение более выразительное, чем любые слова.
— Корнелий, помоги мне! Я не хочу умирать! Я хочу увидеть, как вырастут наши внуки. Я хочу увидеть, как Гай наденет свою тогу мужчины. — Никогда еще ей не хотелось так жить, как в этот момент. И никогда еще она не испытывала такого отчаяния. — Корнелий, пожалуйста! Умоляю тебя, ради наших детей. Помоги мне!
Он взял ее за плечи.
— Я бы хотел, Амелия. Несмотря на все, что между нами произошло, этого я бы тебе никогда не пожелал. Но Нерон уперся. Скажи им то, что они хотят, и ты сегодня же уйдешь отсюда вместе со мной.
Она смотрела на него полными ужаса глазами.
— Я… не могу.
— Тогда скажи это мне, а я скажу стражникам. Они разрешат. Когда и где христиане должны собраться в следующий раз? И кто туда придет?
Амелия не могла знать, что Корнелию имена христиан были совершенно не нужны. Он не стал бы называть их стражникам, и никто не причинил бы ее друзьям никакого вреда. Она была убеждена, что с ними случится беда, поэтому молчала. Тогда он попробовал другую тактику:
— Амелия, отрекись от этой новой веры, и мы снова заживем, как прежде, как много лет назад, когда мы были счастливы. И я возьму тебя с собой в Египет. Ты ведь хочешь этого?
Она вглядывалась в лицо мужа при тусклом свете мерцающего факела, проникавшем из коридора через маленькую решетку в двери. Он выглядел по-настоящему расстроенным. Наконец она сказала:
— Нерон может убить мое тело, Корнелий, как он убил моих друзей. Но они не умерли. Над жизнью он не властен. Да и вообще, есть ли у него какая-либо власть?
Он внимательно посмотрел на нее. Она говорила про Нерона или это был намек на него самого? Нет, в ее взгляде не читалось никакого коварства.
— Раз ты так поступаешь, значит, ты не любишь ни меня, ни свою семью. Ты не думаешь о своих детях.
— Но именно о них я и думаю! — закричала она. — О, Корнелий, именно ради моих детей я и поступаю так!
— Амелия, если ты меня не послушаешь, то я и вправду ничего не смогу сделать. — Он собрался уходить.
— Нет! — крикнула она. — Не оставляй меня здесь!
— Амелия, выйти на волю так просто. Это ясно даже ребенку.
Она с ужасом спросила его:
— Ты что, и в самом деле оставишь меня здесь, в этом ужасном месте?
— Я уже сказал, что ничего не могу поделать.
Корнелий постарался сохранить на лице как можно более беспомощное и сокрушенное выражение, пока за ним не закрыли и не заперли на ключ дверь камеры, но, идя вслед за тюремщиком по коридору, он чувствовал легкое раздражение от того, что она не желает уступать. Он надеялся, что в последнюю минуту она начнет умолять его и рыдать, и тогда он победит. Поэтому он приказал начальнику караула, чтобы тот продержал ее там всю ночь без еды и воды. Потом ему в голову пришла мысль:
— Ты можешь сделать так, чтобы она услышала, как пытают других заключенных?
— Я могу сделать еще лучше, ваша светлость, — ответил солдат, который старался разнообразить свою скучную работу с помощью изощренных издевательств. — Я могу войти к ней в камеру с окровавленными руками. Безотказный прием.
Амелия проснулась от звука поворачивающегося в массивном железном замке ключа. Она медленно села, чувствуя мучительную боль во всех суставах — она спала на каменном полу. Тело ее было покрыто укусами; некоторые чесались, некоторые болели. И еще никогда в жизни ей так не хотелось пить.
— Корнелий? — произнесла она шепотом.
Но это оказалась ее дочь. Амелию удивил ужасный вид Корнелии.
— Мама, — вскрикнула молодая женщина и с плачем бросилась Амелии на шею. — Какой ужас!
— Ты не… — начала было Амелия. Ее поразила собственная слабость. — Можно мне попить?
Корнелия заколотила в дверь, громко закричав, чтобы принесли воды. Через минуту вошел тюремщик — не тот, что дежурил накануне, а другой — и принес кувшин с водой, зажженный факел и две табуретки. По его виду нельзя было сказать, что ему нравится его работа.
— Мне сказал Корнелий, — сказала Корнелия, имея в виду не отца, а брата. — Он приходил к своему клиенту в тюрьму и услышал, что тебя арестовали. Ох, мама, я не могу в это поверить! Почему ты здесь?
Амелия сперва утолила жажду, жадно глотая воду прямо из кувшина, с наслаждением чувствуя, как вода течет по ладоням и рукам на шею. Она, наверное, никогда в жизни не сможет отмыться. Наконец она пересказала ей свой разговор с Корнелием, спросив, почему он не пришел.
— Но, — сказала Корнелия, нахмурившись, — я не слышала ни о каких преследованиях. Нерон сейчас слишком трясется за свою жизнь, чтобы думать о ком-то другом.
И Амелия поняла. Поняла то, что она на самом деле уже знала в глубине души, что все это — дело рук Корнелия. Он хочет вновь сломить ее, заставив ее отречься от новой веры.
Через мгновение это поняла и Корнелия.
— Это папа, да? — прошептала она. — Почему? Почему он так тебя ненавидит?
— Раненое самолюбие. Когда-то я нанесла очень сильный удар по гордости твоего отца. Совершенно случайно. Толпа в цирке…
— Я помню! Все тогда обсуждали это не одну неделю подряд. Папа подумал, что чернь приветствует его, а на самом деле они приветствовали тебя. Так вот почему…
— Что, Корнелия?
Молодая женщина опустила голову.
— Я видела девочку. Она была здоровой. Но папа приказал ее выбросить. Мне было так страшно. Я не знала, что подумать.
— Твой отец был для тебя героем, но оказалось, что он — всего лишь человек.
— И он мстит тебе за это до сих пор. Не позволяй ему этого, мама. Сделай то, что он хочет, и тебя освободят.
Амелия покачала головой.
— Если я сделаю то, что хочет Корнелий, я никогда не стану свободной.