— Станешь! Я помогу тебе! Не может же он посадить в тюрьму нас обеих. Мама, — с жаром заговорила Корнелия, — это ведь не то же самое, как если бы это был Нерон! Это всего лишь папа, это он так поступает с тобой.
— Дочь, послушай меня. Нерон ли это, заполненный людьми цирк или один человек — это не имеет значения. Я не отрекусь от своей веры.
Корнелия упала на колени и зарыдала, уткнувшись лицом в колени матери. И, гладя ее по голове, Амелия с удивлением подумала о том, что всего два года назад, в тот день, когда Корнелия рожала своего первого ребенка, она сама была женщиной, не имевшей веры. Теперь же веры в ней оказалось достаточно, и ей хотелось бы передать ее своей дочери.
— Иди, доченька, — прошептала она. — Позаботься за меня о семье. Приглядывай, чтобы у них все было хорошо. И маленький Люций… относись к нему как к брату, Корнелия, потому что он и есть твой брат.
Обнявшись и поцеловавшись, они попрощались, и Корнелия пообещала, что добьется освобождения матери. Амелия знала, что ничего не выйдет, — здесь Корнелий всесилен.
Не прошло и нескольких секунд после ухода дочери, как пришел Корнелий, поэтому Амелия заподозрила, что он стоял снаружи и ждал.
— В последний раз спрашиваю тебя, жена, отречешься ли ты от этой глупой прихоти? — спросил он, и, когда она отрицательно покачала головой, на его лице отразилось глубочайшее недоумение.
— Корнелий, мне кажется, что когда ты взял меня с собой в цирк, то хотел напугать меня, — сказала Амелия. — Ты, наверное, рассчитывал, что вид казни Рахили заставит меня отказаться от моей веры. Но вышло наоборот. Потому что из-за того, что я увидела… из-за того, что ты заставил меня увидеть, — ее голос окреп, — из-за того, что ты убил моих друзей, я, как никогда, укрепилась в своей решимости. Я никогда не назову имен своих братьев-христиан. И никогда не отрекусь от своей веры.
Он стоял, возвышаясь над ней в своей внушительной мантии, в одеянии, которое заставляло толпу расступаться перед ним, и глаза его сверкали гневом. Он не сказал ни слова, но, когда он, повернувшись на каблуках, вышел и дверь за ним захлопнулась, Амелия уже знала, что все кончено. Корнелий все равно добьется своего. Он хочет посмотреть, как она будет мучиться на арене цирка. И не только она: сначала он распнет Джафета, Хлои и всех остальных, а ее оставит напоследок.
Корнелий шел по сырым коридорам, поднимался по скользким ступенькам, вкладывая ярость в каждый свой шаг. В голове у него уже зародился новый замысел — как обратить себе на пользу эту неудачную затею. Он скажет Амелии, что ему удалось добиться ее освобождения, используя свое политическое влияние, а также свою славу и репутацию. Она непременно разболтает об этом своим друзьям, и в очень скором времени станет героем в их глазах.
Ему не терпелось приказать начальнику караула, чтобы тот освободил ее, как они заранее планировали. Но начальника не было на месте, вместо него был кто-то из подчиненных — он объяснил, что начальник куда-то ушел и унес ключи с собой.
— Так иди и найди его! — рявкнул Корнелий, который уже загорелся поскорее отпустить Амелию и возвыситься в глазах остальных.
А внизу, в темной камере, сидела дрожащая и испуганная Амелия. Ее бросало в пот и трясло с ног до головы. Она думала о непрожитых ею годах жизни, о своей семье, о внуках, которые уже стали подрастать, и о своем городском доме, даже их деревня вдруг стала ей безумно дорога. Ей хотелось увидеть, как торжественно наденут свои тоги Гай с Люцием, посмотреть, как выиграет в суде свое первое дело ее старший сын, хотелось понянчить новых младенцев своих дочерей, стать старой и мудрой и наслаждаться каждый закатом. Она всегда воспринимала это все как должное — свою жизнь, свою семью, тогда как должна была благословлять каждый новый рассвет, радоваться каждому новому дню!
Она молилась, как никогда в жизни, эта женщина, которая когда-то не имела веры, а теперь исполненная веры. Она молилась, чтобы Бог дал ей знак, что ей делать.
Она прислушивалась, надеясь получить ответ, но слышала только давящую тишину массивных стен, узницей которых она была, и крики заключенных. Она прислушивалась к биению своего сердца, отгоняя страхи, которые нашептывало ей сознание. Молилась и слушала. Наконец, обессилев от страха, голода и жажды, Амелия вынула из-за пазухи ожерелье и пристально вгляделась в голубой кристалл, в котором сгусток алмазной космической пыли приобрел вид распятого Спасителя. И тут же получила ответ.
Именно этот камень вновь заставил ее поверить в богов, и именно он укрепил ее веру теперь. Теперь она знала, что нужно сделать.
Трясущимися руками она стала извлекать камень из золотой оправы, и когда наконец вынула его и поднесла к тускло горящему факелу, то чуть не вскрикнула, пораженная его красотой. Из-за золотой оправы она не могла прежде видеть его восхитительную прозрачность, совершенную форму и отчетливый образ Иисуса внутри. Как странно вспоминать теперь, что когда-то она считала этот камень проклятым и думала, что внутри у него живет призрак. Конечно же, Корнелий именно этого и добивался — чтобы она так думала.
А потом она представила себе предстоящую боль, пытки, агонию и, наконец, бесславную смерть на арене. Она знала, что у нее не хватит сил не выдать своих друзей под пытками. Сердце бешено колотилось. Ей хотелось быть сильной духом, но она знала, что плоть ее слаба. Но, может быть, здесь и сейчас, пока пытки еще не начались, у нее хватит сил.
Она мысленно вернулась в тот день, восемь лет назад, когда Корнелий, решая вопрос жизни и смерти, сделал выбор в пользу смерти. Теперь с тем же самым выбором столкнулась Амелия. И, думая о загубленном невинном младенце, она выбрала жизнь — вечную жизнь.
И, теперь приняв решение, она почувствовала, что на нее снизошел какой-то странный покой и все тайны прояснились. «Может быть, — размышляла она, — когда Иисус говорил о конце света, то Он имел в виду, что тот наступит не для всех сразу, а что каждый будет встречать его в свой час, на пороге смерти и начала новой жизни. Значит, сегодня ночью для меня наступит мой конец света».
Затаив дыхание, она прислушалась. И услышала в дальнем конце коридора приглушенные голоса. Нужно действовать быстро, пока за ней не пришли.
Проглотить камень оказалось не так-то просто. Ее бросило в пот и затошнило, как только она положила его на язык. И она подумала о том, чем когда-то дорожила, — о красивом доме и о муже, который теперь хотел любить ее, начав все сначала. Но видела она лишь висящего на кресте Человека, простившего тех, кто его распял, и так изменившего ее жизнь.
Она пыталась протолкнуть камень глубже в горло, но так и не смогла его проглотить. Она стала давиться и испугалась, что ее сейчас вырвет или она потеряет сознание, и тогда стражники вынут у нее изо рта камень прежде, чем он сделает свое дело.
Давясь и согнувшись пополам от мучительной боли, она проталкивала камень все дальше и молилась про себя: «Господи, если можешь, прости меня за то, что лишаю себя жизни, но я так слаба плотью. Я не могу допустить, чтобы мои дорогие братья и сестры оказались на арене вместе со мной, хотя бы наша смерть и была смертью мучеников».
Потом в ней резко проснулся инстинкт самосохранения, и ее охватила паника. Сердце яростно заколотилось, а руки сами потянулись к горлу. Душой она жаждала умереть, но плоть протестовала. Она изо всех сил хватала ртом воздух, грудь пронзила режущая боль, ей казалось, что у нее вот-вот лопнет голова. Она упала на пол и забилась, как выброшенная на берег рыба. Легкие жгло огнем, в ушах раздавался оглушительный звон. «Господи, милосердный, закончи мои мучения!»
Наконец на нее снизошел небывалый покой — жизнь оставляла ее тело. И когда тьма уже начала поглощать Амелию, и она приготовилась умереть и воссоединиться с Рахилью и своими возлюбленными братьями, а может быть, и с погубленным ребенком, она вдруг подумала с радостным удивлением, что вещь, которой Корнелий хотел ее наказать, открыла ей путь к спасению.
Какое-то время спустя
Стражники не поняли, отчего она умерла. Тюремный врач сказал, что по внешнему виду госпожи Амелии можно предположить, что она умерла от сердечного приступа. Наверное, сказал он, она слишком испугалась предстоящих пыток. Корнелий вспомнил, как она сказала, что зрелище казни привело к обратным результатам. Она была права. Он действительно хотел ее напугать, но не до смерти.
А потом он заметил то, что не заметили другие, — из ожерелья исчез голубой камень, — и тут же понял, что она сделала.
Но он не стал привлекать внимание к пропаже камня, потому что не хотел, чтобы вокруг нее сложился ореол мученицы — пусть думают, что она умерла от трусости. Поэтому он никому ничего не сказал, а принял вид скорбящего вдовца.
Корнелия же обезумела от горя и обвиняла в случившемся отца. Она запретила ему кремировать мать и похоронила ее в роскошной гробнице, похожей на дом с поддельными окнами, дверью и садом, и каждую неделю Корнелия приходила туда, демонстрируя всем свое горе. Чтобы отомстить отцу, Корнелия приняла веру своей матери, хоть и не ощущала ее в себе, и открыто исполняла христианские обряды, превратив свой дом в домашнюю церковь, трубя об этом на всех углах, пока в один прекрасный день не осознала вдруг, что и вправду уверовала. С новым усердием она делала все, чтобы сохранить память о матери, добилась, чтобы христиане каждый год чтили ее мученическую смерть, а сама Корнелия в этот день произносила панегирики в честь Амелии, — как она бросила вызов миру и умерла за веру.
Первый ребенок Корнелии — родившийся в тот день, когда Корнелий вернулся из Египта и привез с собой ожерелье с голубым кристаллом, — вырос и стал ревностным христианином и известным церковным дьяконом, он велел изготовить серебряную раку для того, чтобы поместить туда останки своей бабушки, и в этот день, в присутствии сотен собравшихся христиан, завернутые в саван кости с великим благоговением вынули из гроба и переложили в раку, которую затем поместили в святилище, куда каждый мог прийти и помолиться.