того, что им не удалось никого обнаружить.
Уинифред, спрятавшаяся на лесах, крепко сжала в руке голубой камень, глядя, как предводитель викингов ворвался в часовню и стал внимательно ее осматривать. Это был самый громадный мужчина из всех, которых ей когда-либо доводилось видеть, с огромными, как дыни, мускулами, и яркими, как огонь, волосами. Схватив серебряную раку Амелии, он сорвал с нее крышку и вытряхнул из нее кости, раскидав их ногами. Обшарив алтарь, обыскав исповедальню, заглянув в каждую щель, где могла бы спрятаться женщина, он сунул ковчег под мышку и в ярости выбежал из часовни.
Уинифред осталась стоять как стояла. От неудобного положения, которое она заняла между перекладинами, у нее ныли все мышцы и суставы, но она старалась не шевелиться, молясь, чтобы захватчики как можно быстрее закончили свое разрушительное дело и ушли. Она чувствовала, как пот течет по ней ручьями. Ладони тоже вспотели. Вдруг голубой кристалл выскользнул из влажных пальцев и упал вниз прямо под ней.
Она прикусила язык, чтобы не вскрикнуть, и стала молиться изо всех сил, чтобы никто из датчан не зашел больше в часовню. Но, к ее ужасу, предводитель викингов вернулся, как будто забыл что-то или почувствовал, что что-то здесь не так. В страхе она смотрела, как рыжий великан в рогатом шлеме медленно прошелся по центральному проходу к подножию алтаря. Здесь он повернулся и задел камень ногой.
Уинифред затаила дыхание.
Датчанин посмотрел вниз, поднял сверкающую драгоценность и огляделся, помня, что минуту назад его здесь не было. Он поднял лицо кверху и стал вглядываться в тени под потолком, где висело громадное сооружение из досок, подкосов и опор. Он смотрел туда довольно долго. Уинифред видела цепкие голубые глаза, но не знала, видит ли он ее.
И вдруг его взор остановился, и их взгляды пересеклись. Она перестала дышать, еще крепче прижавшись к прогнившей древесине и стараясь не потревожить ни пылинки.
Секунды шли, а стоявший внизу дикарь смотрел, не отрываясь, на перепуганную монахиню.
Затем он крикнул своим людям какое-то приказание, и через верхнее окно Уинифред увидела, как они стали собирать награбленное. Когда в часовню вошли двое с факелами, он что-то рявкнул им и жестом показал, чтобы они вышли. Когда они выбежали и он вновь посмотрел наверх, — в его глазах загорелись искорки, он что-то говорил. Возможно, кто-то другой решил бы, что солдат таким образом отдает должное мужеству и изобретательности старой монахини, Уинифред же увидела в этом действие силы святой Амелии.
Она ждала еще довольно долго, прежде чем спуститься. Кости ее скрипели, когда она пыталась изменить неудобную позу, и она чуть не оступилась, спускаясь вниз. Потом она поспешно взбежала по узкой лестнице на колокольню и выглянула наружу. И услышала в отдалении грохот копыт — то люди Освальда гнались за убегавшими захватчиками. Затем грохот утих, и снова воцарились мир и покой.
Она стала звать сестер, помогая им вылезать из их неудобных убежищ, куда совсем недавно они с такой ловкостью забрались, и все они направились в капитул на молитву. И когда они рассказали ей, как им удалось спрятаться так, что их не нашли — каждая в своем месте, — и Уинифред вспомнила о лесах, которые построили пять лет назад, чтобы починить крышу, и как она все эти годы проклинала их, а сегодня они спасли ей жизнь; думая о том ужасе, который наводил на Одлин колодец, о нужнике, отравлявшем жизнь Эдит, и о листьях больного дерева, засыпавших могилку бедного Джонни, она поняла: леса, нужник, больной вяз, колодец — все, что раздражало или разрывало сердце, — все это было не случайно. Это предназначалось для нашего спасения, если бы у нас хватило мужества воспользоваться им. Такого же мужества, какое было у Амелии.
Уинифред вспомнила о голубом камне, который подобрал датчанин, втайне надеясь, что с вместе с ним он обрел благодать святой Амелии и что она рано или поздно озарит своим светом сердце варвара.
Аббат ехал на своем откормленном коне и размышлял о том, насколько удобнее было иметь аббатству новый монастырь. К сожалению, викинги полностью его уничтожили, а вот Святая Амелия каким-то чудом уцелела. А уцелев, осталась единственным женским монастырем в Портминстере. Частица от Истинного Креста погибла в пожаре вместе с монастырем, так что мощи Амелии снова стали единственной святыней на всю округу. Аббат знал, что здесь произошло чудо. Почему викинги не сожгли и это место? Все говорили, что их остановила святая Амелия. Но, помня неукротимый нрав матери Уинифред, он думал, что, возможно…
Со времени чудесного спасения от датчан в этом месте произошли перемены. С кухни, где леди Милдред тушила рагу в своем необъятном горшке, стали доноситься дивные ароматы. Снаружи у колодца дежурил парень, который таскал воду для госпожи Одлин. Еще один подросток сгребал листья с маленькой могилки. Повсюду кипела бурная деятельность, монастырь вновь процветал.
Но сегодня настоятель прибыл не для того, чтобы поздравить монахинь Святой Амелии. Он приехал, потому что до него дошли тревожные слухи. Мать Уинифред не учит лично молодых послушниц искусству расписывать манускрипты, она возложила эту задачу на плечи пожилых монахинь. А чем же в это время занимается сама настоятельница? Она расписывает алтарь!!!
Что же, он раз и навсегда положит этому конец. Он больше не потерпит непослушания этой женщины.
Он думал, что Уинифред сама, как обычно, встретит его у ворот, но ошибся. Его встретила сестра Розамунда, которая жила теперь в Святой Амелии, сложив с себя должность матери-настоятельницы, хотя, по-видимому, это не особенно ее расстроило. Она была помощницей настоятельницы и с удовольствием занималась устройством в обители странников, учениц и гостей, кроме того, под ее руководством происходила реставрация строений, она следила за разведением коз, овец и кур, а также за тем, чтобы обеденный стол всегда ломился от еды.
Розамунда приветливо проводила аббата на новый чердак, где трудилась мать Уинифред. И только он открыл было рот, как его взгляд упал на ее работу и он утратил дар речи. А потом он заметил нечто такое, что сразило его окончательно: мать Уинифред улыбалась!
Он тихо сел, а она продолжала работать. Уинифред создала прекраснейшее изображение святой Амелии, которое излучало сияние и смирение, которая помогала бедным и распространяла слово Божие. На последней доске нового запрестольного образа была изображена святая Амелия, которая поднесла ко рту руку с лежащим на ладони голубым кристаллом. Аббат не понял, что это могло означать, но образ был прекрасен и настолько захватывал, что у него сжалось сердце.
Послушница принесла отцу Эдману эль. Рассеяно поднося его к губам, аббат решил, что не только позволит Уинифред закончить алтарь, он уже обдумывал будущие картины, которые закажет ей, и перебирал в уме покровителей, которые заплатят за них недурные деньги.
Какое-то время спустя
Когда аббат увидел, как великолепно Уинифред расписала алтарь, он тут же переменил свое отношение к ее занятию на прямо противоположное и стал повсюду расхваливать ее, а потом заказал ей триптих для собственной церкви. Он так и не стал епископом: умер два года спустя, подавившись рыбной костью, за третьей порцией пасхальной трапезы.
Мать Уинифред прожила еще тридцать лет, создав за эти годы невероятное количество изумительных по красоте икон, запрестольных образов и миниатюр, на которых она изображала Мадонну, Распятие и Рождество Христово и авторство которых можно было установить по наличию голубого камня, потому что в те времена художники не подписывали свои работы.
Вскоре после набега викингов господин Абу-Азиз-ибн-Джаффар в последний раз вернулся в Святую Амелию, чтобы поблагодарить мать Уинифред за то, что она в тот день отговорила его от поездки в тот день в монастырь, потому что, согласившись поехать в Мэйфилд, он избежал встречи с викингами и сохранил таким образом свою жизнь. Мать Уинифред, позабыв о кельтских предках, отнесла это на счет святой Амелии и пригласила странствующего торговца погостить в монастыре, сколько он пожелает. Он решил остаться здесь и уйти на покой, поселившись в маленьком домике с клочком земли и отправив верную Шешку доживать свои дни на выгоне. Симон Левит время от времени помогал в монастыре, он приобрел известность среди посетителей и паломников и по-прежнему оставался другом и советчиком матери Уинифред. У них — у еврея Симона Левита и монахини Уинифред — вошло в привычку встречаться каждый день для дружеской беседы. Симон умер четырнадцать лет спустя, и, хотя он так и не обратился в христианство, она настояла на том, чтобы ее старинному другу воздали последние почести и похоронили в могиле.
С годами руки матери Уинифред утратили былую твердость, а глаза — зоркость, и она порой, отрываясь от работы, вспоминала викинга, унесшего с собой голубой камень, и размышляла о том, как он распорядился силой святой Амелии.
А произошло следующее: когда викинги вернулись на берег, они обнаружили, что их корабль горит, потом солдаты Освальда из Мерсии окружили датчан и вырезали всех до одного. Освальд лично учинил мародерство и, обыскивая трупы, нашел удивительный, неправдоподобно красивый камень. Он украсил им рукоятку своего меча, с которым позже отправился в плохо для него закончившийся крестовый поход в Иерусалим, где камень выломали из рукоятки и отправили в Багдад в подарок халифу, и какое-то время он украшал его любимый тюрбан. В минуту слабости халиф подарил кристалл одной из наложниц, которая танцевала перед ним, вставив камень в пупок, но однажды ночью сбежала со своим тайным любовником. Кристалл носили в карманах и кошельках, он попадал в разные руки, его продавали, покупали и выкрадывали, пока однажды он не вернулся солдату, добывавшему его в крестовых походах. Солдат потерял зрение в сражении при Иерусалиме и теперь отправлялся вместе с группой паломников в Кентерберри в надежде получить исцеление. На них напали разбойники, продавшие затем свою добычу где-то на севере. А там некий молодой человек вставил кристалл в крышку перламутровой шкатулки для драгоценностей, надеясь таким образом завоевать внимание одной молодой леди. Но молодая леди отвергла предложение руки и сердца своего поклонника, и он отправился в Европу, поклявшись убить себя, как только найдет подходящее место. Там он встретил человека из Ассизи, которого звали Франциск и который как раз создавал новое братство монахов, и удрученный молодой человек под влиянием момента вступил в орден, раздав все свое имущество, в том числе и злосчастную шкатулку.