Сон сразу же пропал — ни в одном глазу! Это её фирменное «Саша, послушай» обычно бывает предвестником не самых приятных вопросов и всяческих беспокойств.
— Да? Что ты желаешь, ангел мой?
— Саша, я хотела бы больше участвовать в твоей жизни. Мы видимся всё реже. Ты уходишь, когда я ещё сплю, и приходишь так поздно…
Вот тебе и раз! Впрочем, этого следовало ожидать…
— Друг мой! — попытался я урезонить супругу. — Моя жизнь — управление делами России. Тебе придётся участвовать во многих скучных вещах, смысл которых будет тебе непонятен…
Но Наташу эти увещевания совершенно не впечатлили. Когда ей надо, она бывает чрезвычайно упорной. Как-никак — суворовская кровь!
— Может быть, я разберусь? У меня были хорошие успехи в Смольном!
— Хорошо. Если желаешь, я пойду сегодня осматривать последние достижения Технического центра — их выставляют в Вольном Экономическом обществе. Хочешь пойти со мною?
— Конечно, это же так интересно!
— Ну и славно. А ещё…
Я призадумался, пытаясь на лету придумать, чем бы её занять. Купить спа-салон? Увы, их ещё не придумали, хотя идея недурна, да… Благотворительность? Праздники? Да, точно! Ведь скоро же Новый год, Рождество и всё такое!
— Вот что, Наташа. Для тебя есть первое задание: надобно устроить в Зимнем «Новогодние праздники».
— Как здорово! А что это будет? Бал? Машкерад?
— Да, непременно. Но прежде всего — новогодняя ёлка.
— Ёлка?
— Да, ёлка. Это символ Рождества в Германии. Ставят посреди залы красивую ель, украшают её специальными игрушками гирляндами (кстати, их срочно надо изготовить), водят вокруг хороводы, кладут под неё подарки. Одну поставим в Аванзале, а другую — прямо на улице.
— Разве этим не может заняться обер-шталмейстер?
— Может. Но он будет тратить чужие деньги, а ты — наши. Понимаешь?
— Да! А ты расскажешь, как это сделать, а то я никогда ничего подобного и не видела!
— Конечно.
Супруга прильнула ко мне потеснее.
— Саша, слушай. А правда, что то, что мы сейчас делали — это грех?
Ну, вот, здравствуйте!
— Отчего же, милая?
— Ну, в Библии сказано, что мужчине и женщине следует возлечь для того, чтобы родить. А то, что мы делали сейчас, — от такого родить никак не получится! Это скорее похоже на грех Онана…
Ндааааа… Начинается. После периода первой влюблённости у нас с супругой наступил более зрелый и чувственный период, когда стремишься познакомить любимую со всеми возможными гранями наслаждений. Но я уже замечал, что по поводу некоторых вещей Наташа испытывает некоторые моральные сомнения, мешающие ей в полной мере отдаться своим ощущениям. У меня уже были возможности убедиться, что моя супруга по природе своей — страстная женщина; но всё же, иногда наше общение проходит по рубрике «исполнить супружеский долг и баиньки».
— Не сказано такого в Библии!
— Ну как же, в «Послании к Коринфянам…»*
— Послушай. Ну что, право, за ерунда. Мы же с тобою никогда не уклонялись от нашего родительского предназначения, не так ли? У нас есть сын, прекрасный, крепкий мальчуган. Сейчас, пока ты кормишь грудью, у нас всё равно не получится зачать нового бузотёра, да и тебе надо восстановиться после родов.
— Детей надобно рожать, сколько Бог пошлёт!
— Ну, нет. Мало дать жизнь. Надо ещё выкормить и воспитать. А наше дворянство всё более уклоняется от этого. Младенцев сдают кормилицам и нянькам, и мать они видят раз в несколько дней, а отца — хорошо, если раз в несколько месяцев! Человек — социальное существо, его жизнь не ограничена биологией. Так что надобно соизмерять возможности, не только способность произвести детей, но и обиходить их. Ребёнок должен быть желанным, а не сваливаться на голову внезапно.
— Но ведь это Бог решает…
— Честно говоря, мы очень мало знаем про Бога, чтобы рассуждать, что он там решает, а что нет.
— Но святые отцы…
— Это всего лишь люди.
— Не говори так. Они разговаривали с Богом, видели ангелов…
— Это они так утверждали. Впрочем, даже если и видели, и разговаривали — а всё ли они правильно поняли?
— По всему вероятию, они знают и понимают больше, чем ты или я, -убеждённо заявила супруга.
— Ну, знаешь, не соглашусь. Ведь Бог, как известно, создал человека по своему образу и подобию. Так?
— Ну да, но…
— Так вот. Раз это так, мы можем судить о Боге, наблюдая за людьми. Не так ли, душа моя?
— Не знаю, — задумчиво протянула «душа». — Господь наш много сильнее и мудрее любого из людей, в силу чего для нашего слабого разума он загадочен и непостижим….
— Да, знаем мы о нём мало. Однако же, что нам о Боге достоверно известно — это очень-очень большой начальник. Он ведает всем и знает обо всём, и ничего не может произойти без его воли. И я, как это ни странно звучит — тоже большой начальник! Так что, у нас с Богом чуть больше общего, чем у других людей, а значит, я могу высказать своё мнение о нём. Так вот, любой большой начальник не обращает особого внимания на мелочи. Ему важно, чтобы дела в целом шли в правильном направлении, а деталями пусть занимаются подчинённые. Так вот, у нас с тобою в целом дела идут как надо. Мы повенчаны, у нас ребёнок, полагаю, ещё будут дети. А сейчас тебе надо отдохнуть, восстановиться, чтобы твой организм подготовился к следующей беременности. Не беспокойся по пустякам, я уверен — существо, заявившее «Кто из вас без греха, пусть кинет в её камень», не будет слишком строго наказывать нас из-за всяких мелочей!
— Фу, какой ты скептик и матерьялист!
— Конечно. Пока мы в рассуждениях стоим на твёрдой материальной почве, мы можем быть уверены в выводах. А стоит уйти в высокие материи — всё, труба! Начинаются такие фантазии, что не приведи господи. И, как ярый эмпирик, я вижу, что предыдущие наши экзерсисы тебя не удовлетворили: иначе ты не стала бы затевать философского диспута в супружеской постели. Значит, надо пробовать по-другому. А ну-ка, скидывай рубашку!
— Погоди, погоди. На самом деле я хотела с тобою поговорить о важном деле!
— Это не может подождать?
— Очень боюсь, что нет.
Наташа, на скорую руку взбив подушку, села в кровати, опершись на высокое изголовье.
— Это уже не может ждать, Саша. Я про Константина Павловича и Аннет!
Тут я здорово напрягся. Костя последние пару лет совершенно отбился от рук. Он, конечно, занимался своими уланами (между прочим, уже четыре полка), ведал Конногвардейским и Лейб-Гвардии Казачьими полками, но главным его увлечением было волочиться за замужними дамами, повесничать и шпынять окружающих. Трактиры, бордели, попойки, скандалы — вот и всё, чем он был по-настоящему занят, причём придавался этому делу от всей души.
— Я говорила с Аннет… Она в полном отчаянии. Её брак ни на что не похож! Константин Павлович ведёт себя с нею совершенно непозволительным образом, совершенно не считаясь, что она — венценосная особа из высокородной семьи! Бедняжка по секрету рассказывает мне такие вещи… прости, я обещала, что буду нема, как могила, и не могу передать их тебе, но если ты питаешь ко мне хоть каплю доверия — просто поверь: там всё ужасно! Конечно, Аннет добрая христианка; но иногда я вижу, что в её положении наложить на себя руки было бы тем выбором, что я, разумеется, не одобрила бы, но вполне поняла!
Моё игривое настроение без следа испарилось. Чёрт! Костик идёт вразнос. Он давно уже повёлся с самой буйной гвардейской молодёжью, и теперь стремится перещеголять своих приятелей в разных идиотских затеях, обычно грубых, иногда — опасных, и почти всегда непристойных. Да, есть над чем подумать… хотя, честно говоря, по большому счёту уже, наверное, поздно.
— Я поговорю с ним! — наконец ответил я жене постным голосом, и разочарованно завалился спать.
На следующее утро я первым делом послал своего флигель-адъютанта, молодого князя Волконского, за братом. День обещал быть радостным: сегодня по плану я осматривал новинки науки и техники, разработанные Техническим комитетом, лабораторией Лавуазье, заводами Хорнблауэра, Бёрда и рядом других «кумпанств». Я старался постоянно контролировать их работу, подкидывая разные идеи и отсекая заведомо тупиковые проекты; дело это было из тех, что невозможно перепоручить кому бы то ни было другому.
Наташе ещё спала, и мне жаль было будить её. К счастью, уже бодрствовала мадам Гесслер — пожилые люди просыпаются рано. Старая гувернантка приветствовала меня книксеном и гордой улыбкой. Несомненно, англичанка считала меня в какой-то мере своим детищем, и радовалась за меня, как за собственного сына. И, надо признать, в этом мире, где половина детей умирает в младенчестве, вырастить здорового цесаревича — это действительно повод для гордости!
— Прасковья Ивановна, как Сашенька себя чувствует?
— Прекрасно, Ваше Величество! Правда, насморк ещё есть, но повышенная температура ушла, и он спал совершенно спокойно, просто как ангел!
— Чудесно. Будем надеяться, с ним и дальше всё будет хорошо. Можно мне посмотреть?
— Разумеется, только снимите ваши сапоги — они скрипят.
— Это паркет. Надо его уже перекладывать!
Тихонько войдя в детскую, я несколько минут глядел на младенца, лежавшего в орехового дерева колыбели под крошечным балдахином. Александр Александрович только что перенёс свою первую болезнь, а я — в полной мере ощутил, каково приходится родителям, когда никаких детских средств ещё не существует, и сама медицина бродит в потёмках, не ведая ни про вирусы, ни про микробы. Ну ничего — надеюсь, уже скоро исследования доктора Самойловича дадут свои результаты!
В приподнятом настроении я явился к зданию Вольного Экономического общества. Здесь выставлялись все наши достижения — и в механике, и в химии, и в прочих промышленных отраслях. Половина экспозиции находилась внутри, а часть, из наиболее громоздких машин — на площади перед ним.
Волконский уже предупредил всех, что я подъеду, и на крыльце небольшого особняка Вольного общества меня уже встречали президент Общества — Андрей Нартов, знаменитый его сопредседатель Иван Кулибин, и большинство членов Общества.