Несколько лет назад я рассказал Самойловичу всё, что знал об опытах Пастера, и он с огромным рвением приступил к созданию вакцины против этого заболевания. В отличие от большинства микроорганизмов, с которыми приходилось иметь дело ученому до этого, вирус бешенства не обнаруживался в микроскоп и к тому же мог существовать сам по себе — возбудитель жил лишь в клетках мозга. Как получить ослабленную форму вируса, подобную «коровьей оспе», что служит основой для прививки от оспенной болезни? Этот вопрос волновал нас всех. Впрочем, я помнил о существовании «живых» и «мёртвых» вакцин (спасибо КОВИДу — в пандемийные времена волей-неволей пришлось несколько просветиться по поводу основ микробиологии). Самойлович дни и ночи проводил в лаборатории, заражая кроликов бешенством и препарируя затем их мозг. Иной раз он лично собирал слюну больных животных прямо из пасти; из высушенного мозга кролика он и создал вакцину против бешенства.
Уже вскоре мы начали проводить испытания на людях; дело в том, что заболевание считалось смертельным, и хуже пациенту всё равно не стало бы. И вот однажды, полгода назад, вакцину ввели молодой крестьянской девушке, покусанной бешеной собакой. Было понятно, что у неё не было шансов выжить, и ученый решился ввести ей вакцину. Девушка выздоровела. Затем благодаря вакцине удалось спасти четверых карельских крестьян, искусанных бешеным волком. После этого стало понятно: заработало!
Новость о победе над столь опасным. доселе неизлечимым заболеванием произвела настоящий фурор. Учёные не могли поверить, что такое стало возможно; разумеется, им было предложено всё проверить и увидеть своими глазами.
Пришло время принятия решений. Собравшись в общем зале, участники конференции приняли голосованием единое употребление более двух соен научных терминов, чтобы облегчить взаимопонимание учёных разных стран при общении на научные темы. Также было решено рекомендовать правительствам своих стран принять метрическую систему; причем было решено развивать единую систему измерений. Возможно, система СИ будет принята много раньше, чем в «моей» истории!
Много дискуссий вызвал вопрос о едином научном языке. Традиционно в европейской науке применялась латынь, но было понятно, что этот мёртвый язык уже не отвечает требованиям международного научного общения. Французы всячески пропагандировали свой язык, напирая на его распространенность среди образованных людей по всей Европе, а также огромный вклад французских учёных в современную науку. Англичане, само собой, предлагали английский, указывая на его простоту и быстрое распространение по всему миру; немцы, разумеется, предлагали немецкий, утверждая, что в важнейших научных дисциплинах — философии и химии — именно немецкие открытия являются доминирующим.Я в итоге решил не ставить этого вопроса на голосование, инициировав дискуссию в будущем международном научном журнале «Вестник Афины»; но в целом я склонялся к отказу от применения какого-либо национального языка, дабы не создавать никому односторонних преимуществ.
Затем конференция проголосовала за создание в Европе сети «прививочных станций». Идея была в том, чтобы учёные, вернувшись в свои страны, обратились к своим правительствам с предложением открыть в крупных городах кабинеты. где каждый мог бы получить вакцину от бешенства. Учёные сдержали обещание, и вскоре во многих странах мира были созданы «прививочные станции», где хранились запасы вакцин. Одной из первых такое хранилище открыла Франция; и спустя четыре месяца, 1 марта 1800 г., на заседании Парижской академии наук Луи-Николя Воклен, химик и фармацевт, объявил об успешном лечении по «русской методике» уже 350 пациентов! К концу того же года число лиц, получивших прививки от бешенства, возросло до 2 400. В России прививки от бешенства получали тысячи людей ежегодно; и смертность потихоньку пошла на спад. Среди привитых от бешенства умирал лишь один из двухсот!
Наконец настал день закрытия конференции. Все учёные обменялись адресами для переписки; большинство их вступило в «Общество Афины» и получило фирменный значок с профилем богини.
Когда последний прощальные речи были произнесены, и дымящий пароход уже стоял у пристани, ко мне приблизился Уильям Хайд Волластон.
— Ваше Величество! Благородство целей и задач, решаемых вами в интересах жизни и здоровья миллионов людей, заставили меня пересмотреть своё мнение. Я раскрою вашим учёным свои секреты получения ковкой платины. Надеюсь, однажды и английские подданные смогут воспользоваться платиновыми иглами для шприцев, наши медики — хирургическим инструментом, а английские химики — платиновой посуды для опытов, проводимых в интересах всего человечества!
— Это прекрасно, мистер Волластон — растроганно произнёс я, обнимая его сухопарую фигуру. — Только знаете или платиновое дело не ограничивается! Есть множество тугоплавких металлов, которые можно получить только в тигле. На самом деле вы могли бы остаться здесь — в России, в Пелле, и проводить эксперименты по получению всех этих материалов. Подумайте, насколько усилится успех, во сколько крат умножится взаимная польза от такого благородного сотрудничества! Для вас не будет никаких секретов; вы будете пользоваться самыми лучшими лабораториями, новейшими муфельными печами; вы видели наше оборудование — согласитесь, сейчас это лучшее из всего, что есть в Европе!
Уильям Хайд Волластон обещал подумать.
Вернувшись в Лондон, он затеял переписку с нашей Академией наук, и через два года приедет в Пеллу в длительную творческую командировку. Здесь он откроет способы получения палладия, вольфрама, родия, титана, тантала, ниобия, магния, йода и брома. Вернувшись в Англию через 10 лет он до конца жизни будет безуспешно добиваться открытия в Лондоне научного центра, подобного Пелле.
Кроме того, англичанин Гершель согласился изготовить по нашему заказу гигантский 200 кратный астрономический телескоп, обещая самое наивысшее качество линз. Телескоп этот станет основой для давно задуманной мною Пулковской обсерватории. Французские химики во главе с мосье Вокленом разработали способы промышленного получения никеля, хрома, работу с полиметаллическими рудами Урала, а также способы очистки от примесей меди, цинка и других металлов. И ещё множество учёных со всего мира внесли свой вклад в развитие науки, работая в лабораториях Пеллы и публикуя результаты в специальном издании: журнале «Вестник Афины».
Глава 15
Надо сказать, что вступление Пруссии в войну с Данией не стало для нас особенной неожиданностью. У пруссаков (и, если шире — у немцев) к Дании давно был счёт за Шлезвиг и Гольштейн. Эти провинции давно уже принадлежали Дании, хотя Гольштейн был германоязычным, а в Шлезвиге применялись и датский, и немецкий языки с преобладанием последнего. Принц Людовик Прусский, брат действующего короля Фридриха-Вильгельма III, принимал большое участие в судьбе этих провинций и много хлопотал о присоединении их к Королевству Пруссии. И Форин оффис посредством принца стал склонять Берлин к выступлению против датчан.
Пруссия, долго воевавшая с революционной Францией, не горела желанием ввязываться в новую войну. Но англичане предложили огромную субсидию и возможность овладеть Шлезвигом, Гольштейном и Шведской Померанией в придачу. Более того, для соединения территорий Шлезвиг-Гольштейна и Пруссии англичане пообещали поступиться частью территории Ганновера! К тому же, война против Дании, да ещё и в союзе с Англией, обещала быть лёгкой. А о том, что у Дании есть секретный договор с Россией, пруссакам никто не сообщил…
В начале августа корпус герцога Браундшвейгского вступил в Шведскую Померанию, а армия под общим командованием самого молодого короля Фридриха-Вильгельма III при поддержке английского корпуса генерала Маккензи пересекла датско-прусскую границу и двинулась на Киль. Датская армия, имевшая втрое меньше сил, сосредоточилась на обороне крепостей. Крепость Фридрихсорт, форты Холтенау, Прис и Ребсдорф были заняты войсками. Через несколько дней началась долгая осада Киля.
По доходившим до меня разведывательным данным, уже в датском походе пруссаки стали испытывать трудности. Прусская армия хорошо умела отбивать шаг на плац-парадах, но была совершенно не подготовлена к реальной войне. Это был насквозь сгнивший механизм, который не только утратил боевую мощь времён Фридриха Великого, но ещё и деградировал. Огромное внимание уделялось внешней форме армии: содержанию в уставном порядке кос и буклей солдатских париков, за неправильную длину кос пороли нещадно. Зато, когда достали из арсеналов ружья, многие из них оказались непригодны. У оружия, имевшегося в войсках, от регулярной чистки кирпичом настолько истончились стенки стволов, что ружья не выдерживали стрельбы боевыми патронами и массово разваливались в руках. У солдат не было ни шинелей, ни жилетов, ни кальсон, летом — даже суконных брюк. Процветало дезертирство. Солдаты постоянно дезертировали (особенно отличались этим этнические поляки), в обучении процветали шпицрутены и мордобой.
Солдаты жили впроголодь. Обычно прусский воин получал паек из 2 фунтов плохо пропеченного хлеба ежедневно и 1 фунта мяса в неделю. Противоположность этому представлял мир господ-офицеров. Они и на войне ни в чём себе не отказывали. Войска сопровождал огромный офицерский обоз. Все, что было привычным для них в мирное время, они возили с собой: один — молодую любовницу, второй — искусного повара, третий — фортепиано. Бесконечный обоз, разрешенный им уставом, офицеры ещё и увеличивали телегами и экипажами, в которых часто возили семьи с обслугой. Таким образом, громоздкая, неповоротливая, обремененная бесконечными обозами, прусская армия передвигалась с медлительностью, которая представилась бы удивительной даже для XVII столетия. Как постановила Высшая военная коллегия: «…лучше несколько больше обременять себя на марше, чтобы с большей уверенностью победить врага, чем идти налегке и затем потерпеть поражение». Поэтому едва прусская армия начала движение, она начала трещать по всем швам. И исправить это было нельзя