Действительно, английские линейные корабли — 98-пушечный «Сент-Джордж», а также 74-х пушечные «Уорриор», «Нортумберленд», «Ахилл» и «Ардент», выдвинулись, дабы подавить береговые батареи и разогнать канонерские лодки. Казалось, поначалу им сопутствовал успех: береговая батарея замолчала, а одна из русских канонерок была потоплена. Нечастые попадания русских ядер не вызывали особой тревоги… пока на Ахилле не начался вдруг сильнейший пожар. Корабль покинул линию; весь экипаж бросился на борьбу с огнём. Но в это время загорелся «Уорриор», а на «Сент-Джордже» возникло подозрительное задымление.
— Чёрт побери, да что сегодня не так с нашими кораблями? — взъярился контр-адмирал.
— Может быть, стоит до выяснения покинуть сферу огня канонерок? — предложил кэптен Харди.
— Вероятно, вы правы, Том! — откликнулся сэр Катберт, не отрываясь от подзорной трубы, в которую он пытался высмотреть калильные печи русских. — Поднимайте сигнал на отход!
И линейные корабли отошли подальше от берега, чтобы спокойно потушить разгорающиеся пожары. Однако, несмотря на полную исправность помп, сделать это оказалось крайне непросто: огонь просто отказывался гаснуть! После упорной борьбы с пламенем, удалось спасти только на флагманский «Сент-Джордж»; а Уорриор и Ахилл были через четверть часа покинуты экипажами. Весь флот наблюдал, как два прекрасных линейных корабля, не раз задававшие перца французам и испанцам, пылали чудовищными факелами, всего лишь получив несколько попаданий от канонерских лодок; впечатление от этого зрелища произвело гнетущее впечатление на личный состав всех кораблей.
Между тем, достигший берега английский десант, не встречая сопротивления, начал поджигать склады и прибрежные портовые сооружения. Казалось, дело идёт на лад; но вдруг, как по сигналу, всё резко переменилось. Сначала вновь ожила русская береговая батарея, открывшая по морским пехотинцам в красных мундирах беглый огонь картечью; затем русские канонерские лодки, дрейфовавшие у берега, развернулись и начали расстреливать шлюпки англичан, как будто отрезая им путь к отступлению. Потом на берегу появились отряды русских ополченцев; начались короткие разрозненные стычки, жестокая резня среди грабежа и пожарищ; а огневой поддержки флота у морпехов уже не было!
Адмирал Паркер, видя бедственное положение десанта, не мог ничем ему помочь; из-за дымов цели на берегу стали почти непросматриваемы. Решив, в конце концов, «сделать хоть что-нибудь», Паркер приказал обстрелять порт с дальнего расстояния. Два часа длилась канонада; но затем марсовые заметили на горизонте приближающиеся отряды канонерских лодок. Это был ревельский отряд из 30-ти судов, прибывший на поддержку отряда Балтийского порта. Паркер, понимая, что дуэль с этими суденышками чревата новыми неожиданными и болезненными потерями, приказал Коллингвуду отойти в открытое море.
Лишь немногие пехотинцы смогли вернуться обратно.
На следующий день был послан разведывательный куттер, выяснивший, что количество канонерок в порту выросло почти до сотни (это подошёл Рижский отряд). И, не желая нести новые неоправданные потери ради уничтожения нескольких сараев, адмирал приказал отойти к прусским берегам, сначала к Кольбергу, а затем — к Штеттину.
После этого рейда адмирал Хайд Паркер оказался в крайне двусмысленном положении. Его эскадра даже после потерь превосходила силами и русский Балтийский флот, сильно уменьшившийся после выделения части сил на Мальту и ещё не восстановивший ни своей численности, ни выучки; превосходила она и датский флот, и уж тем более — шведский; но, объединившись, эти три эскадры могли бы нанести ему поражение. При этом адмирал почти не мог действовать против вражеских баз на Балтике из-за относительной мелководности большинства портов.
Зато удалось выяснить причину столь неожиданных возгораний на кораблях Его Величества. Оказалось, русские используют новые брандкугели, — удлиненные, с хвостовым оперением, как у стрелы, и начинённые каким-то тёмно-серым порошком, дающим невероятной силы пламя. Попадая в корабль, такие снаряды застревали в силовом наборе или в обшивке и поджигали их, причём. как правило, пожар удавалось обнаружить, когда он уже распространился настолько, что его невозможно было потушить.
Некоторое время Паркер осуществлял крейсирование в открытом море; затем была организована дальняя блокада шведских портов Сельвесборг и Карлскрона, не давший заметного результата. Проблема англичан заключалась в мелкосидящих каботажных судах шведов, спокойно уходивших от них по мелководью. Но самое главное было даже не это: ведь армаду из 29 линейных кораблей направили в Балтику не для блокады второстепенных портов, а для решительных действий! Пока же все предприятия Паркера иначе как «мелкотравчатыми» назвать было нельзя.
Первое время эскадра Паркера попросту обозначала присутствие в прусских портах, демонстрируя флаг и единство союзников. Но затем, когда случились первые серьёзные поражения пруссаков и стало ясно, что базы на балтийском побережье у Англии может попросту не остаться, а блокада Зундов становилась всё прочнее, вновь произошёл военный совет, где срочно пришлось решать — что делать?
Коллингвуд на этот счёт высказался совершенно определённо.
— Полагаю, нам надо прорываться обратно, в Северное море. Пока это ещё возможно, пока русско-шведско-датский флот не превзошёл нас окончательно! Я сильно опасаюсь, что при переходе через Зунды нас вновь обстреляют этими проклятыми «зажигалками», и мы оставим в проливах половину флота!
Поначалу, однако, Паркер медлил. Вернуться, потеряв шесть кораблей и не одержав ни однйо победы, означало крах его карьеры. Но после того, как поступили верные сведения о страшных поражениях пруссаков на сухопутном театре военных действий, адмирал скрепя сердце согласился с мнением своих вице-и контр-адмиралов. Поняв, что скоро он может потерять вообще все базы на побережье Балтики, Паркер в конце концов принял окончательное решение идти на прорыв.
И, покинув ранним ноябрьским утром якорную стоянку близ Штеттина, английская эскадра вышла в море.
Вскоре разведывательные куттеры сообщили Паркеру, что Эресунн защищают береговые и плавучие батареи, а также огромное количество канонерок; а вот Большой Бельт обороняет в основном линейный флот — русские, датские и шведские корабли — и небольшое число канонерских лодок. Хайд Паркер, посовещавшись с вице-адмиралами и кэптенами, решил, что при всех недостатках Большого Бельта всё-таки лучшим решением будет прорываться через него. К счастью, ветер был попутным, и это внушало адмиралу надежды на успех.
В ожидании поступления отчётов разведывательных клиперов Фёдор Фёдорович Ушаков нетерпеливо прохаживался взад и вперёд по шканцам своего флагмана — новейшего восьмидесятипушечного линейного корабля «Св. Александр Невский». О том, что грозная английская эскадра пришла в движение, ему уже было известно от агентурной разведки: от нашего резидента в Штеттине в посольство в Дании прилетел голубь с соответствующим донесением. Однако направление движения англичан оставалось неизвестным; потому адмирал, хоть и принял необходимые меры предосторожности — вызвал всех из увольнительных на берегу, отозвал корабли с набора пресной воды и пополнения припасов, собрал всех капитанов и проинструктировал их о предстоящих действиях — но до конца всё же не был уверен, что сейчас предстоит бой; и эта неизвестность тянула его душу.
Спустившись на минуту в свою каюту, адмирал помолился на образ святого Николая Мирликийского, покровителя путешественников и моряков, и на душе у него стало легче. Закончив молитву, адмирал хотел было вновь подняться наверх, но передумал и вместо этого решил пройтись по непривычно высокому опер-деку этого красивого, нового и такого необычного корабля.
Такого типа кораблей в Средиземноморской эскадре ему видеть не доводилось, и адмирал, лишь недавно принявший под командование Балтийский флот, никак не мог к нему привыкнуть. Скажем, те же самые «шканцы» здесь представляли лишь определённый участок палубы, никак не возвышаясь над корпусом корабля. Печь для каления ядер в трюме отсутствовала; вместо этого на вооружении находились новые, удлинённые «снаряды» с густым оперением, начинённые веществом под наименованием «термит». Фёдору Федоровичу ещё не приходилось видеть их действия, но артиллерийские офицеры и канониры, стрелявшие ими по лайбе, делали круглые глаза и в один голос говорили о невероятном эффекте от их применения. К тому же, большая часть орудий стояла не на обычных деревянных лафетах, а на рельсовых станках, дававший широчайший сектор обстрела и позволявших обходиться меньшим количеством матросов.
Рядом с орудиями лежали горки свинцовых ядер — уже знакомые Ушакову боеприпасы. Правда, раньше их держали только на фрегатах, чтобы компенсировать слабость их бортового залпа сравнительно с линейными кораблями, а теперь, видимо, выделили на флагман, дабы усилить его огневую мощь. При попадании эти ядра, пустые внутри, прежде чем проникнуть в корабельную обшивку, сплющивались в блин, и проламывали дерево, оставляя иной раз пробоину чуть ли не в сажень размером. «Всё-то у нас, не как у людей; пули чугунные, ядра — свинцовые» — вспомнил он любимую присказку русских офицеров на Мальте. Интересно, что бы сказал вице-адмирал Пустошкин, если бы ему довелось увидеть следующее поделие: оперённые, удлиненные чугунные «снаряды», разрезанные вдоль себя на четыре сегмента! По мысли конструктора сего чуда, при попадании в толстую обшивку английского судна такой снаряд должен «раскрыться», как цветок, и проделать в борту огромное крестообразное отверстие, что не сделать и четырьмя обычными ядрами. «Вот ведь в Петербурге разошлись; всё новые и новые пушки, снаряды, ядра; всё новые конструкции кораблей. Раньше в ходу у артиллеристов были простые чугунные шары, а теперь их днём с огнём не сыщешь» — подумалось адмиралу.
На самом деле простые ядра на корабле, конечно, имелись. Но они шли «про запас» и лежали в качестве балласта в трюме. И то, прежде чем пускать их в дело, надобно было сначала искупать их в ртути, пометив «лёгкую» сторону, а затем установить на неё деревянный поддон, и стрелять поддоном к пыжу; такие ядра летели в полтора раза дальше и много точнее! Чудеса, да и только.