тов от Ост- Индской компании и ещё 400 000 от банков Бэрринг и Барклайз. Кроме того, он получил и более трёх миллионов франков, захваченных до того англичанами в разных местах — от Мартиники до Пондишерри.
Спустя ещё две недели Мейер Ротшильд сошёл с борта парохода Меркурий в Эвере, откуда в карете приехал в Амстердам. Здесь, усилиями его сына Амиша, уже всё было подготовлено к операции. Обосновавшись в парижской конторке Ротшильдов, он развил бурную деятельность, тайно скупая франки.
К тому времени бюджет Директории уже трещал по швам, не справляясь с грузом многочисленных военных расходов. Франк теоретически был конвертируемый валютой его можно было обменять частично на золото, а частью — на различные легко реализуемые товары. Однако военные потребности заставляли правительство вновь и вновь печатать новые выпуски ассигнаций, И оборачиваемость французской валюты становилось всё более призрачной. Что-то должно было случиться… И это случилось. «Это» оказался Мейер Амшель Ротшильд, снабжённый английскими деньгами и надлежащим образом проинструктированный императором Александром.
Затем Майер сел в свою видавшую виды карету и через пять дней оказался в Амстердаме.
Первый визит он нанёс в Амстердамский банк.
— Господа! Я хотел бы взять у вас крупный займ! — обрадовал он к директорам банка.
— О какой сумме идёт речь? — почтительно осведомился один из директоров.
— Десять миллионов франков!
— О-ла-ла! Для такого займа необходимо надлежащее обеспечение! — произнес председатель совета директоров Джакоб Лодевейк Ван Рейн.
— Она у меня есть. Полмиллиона фунтов стерлингов!
Директора задумались. Операция сулила прекрасные барыши. К тому же залог в виде английской валюты мог почитаться очень надёжным обеспечением…
И Мейер получил свой франки.
Далее его карета пересекла городскую заставу Антверпена.
Здесь Мейер Амишель посетил Городской Банк Антверпена, где получил очень краткосрочный кредит в шесть миллионов франков под залог двадцати четырёх тысяч ящиков чая, находящихся в пакгаузах княжества Эвер (о чём был представлен надлежащий коносамент*). Кредит предусматривал чудовищные условия в виде 24% годовых — немыслимый процент по тому времени — но Мейер совершенно спокойно принял это условие.
Одновременно его сыновья — Натан, Амшель, Соломон, Кальман и Якоб — объезжали другие города по Верхнему Рейну, Вестфалии, Фландрии и «новые департаменты» Франции, всюду добывая франки — всё равно, наличными или в виде вексельных расписок. Так они собрали более ста двадцати миллионов франков, и обрушили их на один-единственный город.
На Амстердам.
Утром несколько голландских газет сразу напечатали сообщение что в париже произошёл государственный переворот и идут уличные бои. Одновременно Ротшильд начал выбрасывать на биржу Амстердама огромные партии франков, скупая всё подряд.
Трейдеров охватил ужас. Эта страна еще помнила крах Тюльпанной лихорадки, и много наслушалась о падении Компании Южных Морей и Миссисипской компании. Началась биржевая паника — все срочно избавлялись от французских денег! С биржи страх перекочевал на улицы Амстердама, где люди были готовы избавиться от франков на любых условиях; особенным спросом пользовались золотые, серебряные монеты и любые, даже бумажные, фунты Английского банка.
Из Амстердама истерия вылилась на другие города Батавской республики, а за ними — и на территории Франции. Люди всячески избавлялись от бумажных денег пытаясь найти вместо них иные активы, и фунты Английского банка казались им буквально манной небесной.
Какое-то время Мейер Амишель выжидал, давая людям возможность наделать побольше ошибок. И затем, в нужный момент, когда франки, казалось, вот-вот начнут летать по улицам, как осенние листья, он начал скупать их….
А ещё через несколько дней возле конторы почтенного амстердамского нотариуса Ван дер Шпиер остановилась большая нарядная карет, которую сопровождали несколько огромных фургонов и добрый эскадрон вооружённой стражи.
Из кареты вышел невысокий горбоносый господин в орденах, надменно кутавшийся в роскошную песцовую шубу. Оглянувшись на своих людей. он постучал тростью в дверь и вошёл, не дожидаясь, когда слуга отворит ему.
— У вас тут нотариальная контора, милейший? — надменно-покровительственным тоном спросил он по-французски.
— Именно так. Шпиер и Хазенберг — старейшая в Амстердаме! — гордо ответил владелец, Джеронимо Ван дер Шпиер. Что из нотариальных услуг нашей конторы вас интересует? Протест векселя, удостоверение сделки?
— Прекрасно, прекрасно… рассеянно проговорил господин, осматривая мрачноватые интерьеры. — Надеюсь, у вас есть достойное хранилище для депозитов?
— Да, в подвале.
— Я хочу поместить у вас удовлетворение кредиторов по кредиту иностранного государства. И, надо признать, размеры его довольно-таки значительны…
— И сколько же?
— Шестьдесят четыре миллиона франков!
От услышанной суммы почтенному нотариусу стало дурно. Но взяв себя в руки и немного отойдя от потрясения, он начал выяснять подробности дела.
— Речь идёт о заимствованиях Российской империи, совершённых в достославное царствование Екатерины Великой. Тогда в несколько приёмов было занято семнадцать миллионов гульденов. Часть суммы была погашена соглашением наших правительств о поставке кораблей и торговых клиперов; теперь же мы намерены внести в депозит остаток долга, дабы любой, располагающий доказательством наличия у него долговых облигаций Российской державы, мог явиться к вам в любое время и взять причитающиеся ему деньги!
— Ну что же, это понятно — довольным тоном произнёс нотариус, подсчитывая в уме, какую комиссию он получит за такую услугу. — Но почему вы привезли сюда франки?
— Видите ли, согласно трёхстороннего соглашения между Россией, Батавской Республикой и Францией, все обязательства иностранных государств и частных лиц, номинированные ранее в талерах, гульденах или форинтах, теперь пересчитаны в франки. Вот, ознакомьтесь!
Гость протянул стряпчему текст договора.
Ван дер Шпиер, взяв бумагу, начал читать и онемел. Согласно договора, обмен талеров на франки произошёл по номиналу, существовавшему в 1795 году и расходившееся с реальным соотношением почти в четыре раза. Голландские, немецкие, фламандские держатели русских облигаций, несомненно, понесут теперь чудовищные потери!
— Простите — пролепетал бедный нотариус — но когда эти люди… кредиторы императрицы Екатерины… когда они явятся за своими деньгами и поймут, как жестоко их надули, они разнесут мою контору на мелкие куски!
— Ну что же — равнодушно ответил гость — ваше вознаграждение достаточно велико для того, чтобы нанять охрану. К тому же можно заранее уведомить муниципалитет, чтобы они держали городских стражников поближе к вашему дому. Итак мы договорились? Выгружайте!
Последние слова посол Колычёв (а это был именно он), обратил к своим сопровождающим, тут же принявшимся споро таскать в подвал нотариуса запечатанные кожаные мешки.
Почти два дня помощники стряпчего осуществляли пересчёт французских банкнот. Степану Алексеевичу пришлось даже снять для себя и своих спутников гостиницу неподалёку. Но рано или поздно всё заканчивается (по крайней мере — хорошие вещи; и только ужас может длиться бесконечно), и к исходу второго дня, подписав огромный акт приёма-передачи денежных купюр, русское посольство покинуло подворье амстердамского нотариуса. Когда последний воз скрылся за поворотом оживлённый амстердамской улицы, Ван дер Шпиер, вздыхая, спустился в подвал.
Здесь он открыл сейф с личными документами, и, немного покопавшись там, вынул несколько бумаг. Это были русские облигации правительственного займа на общую сумму 26 тысяч гульденов.
Нотариус грустно провёл ладонью по разноцветной гербовой бумаге. приобретаю эти займы 20 лет назад, он рассчитывал передать их в наследство сыновьям, чтобы те смогли быстрее встать на ноги. Теперь же от этих денег, даже с учётом процентов, остаётся не более трети первоначальной суммы!
«Будь прокляты эти французы. Всё из-за них! Сохранилась бы у нас, как прежде, обычная голландская монета — такого никогда бы не могло произойти!» — подумал он и уныло поплёлся обменивать свои облигации на бумажные франки, вписав эту операцию в журнал под номером «один».
Интерлюдия.
За два месяца до этих событий.
— Но согласитесь, это странно — такой валюты, как голландский талер, давно не существует, а наши долговые обязательства номинируются именно в них. Мы таким образом не можем оплатить наши долги перед добрыми голландцами! Раз уж в Батавской республике в ходу теперь франки — значит, и долги наши надо номинировать во франках!
Степан Алексеевич Колычёв, русский дипломат, понтировал против французского министра иностранных дел Талейрана. Шарль Морис держал банк, и, надо сказать, не без сердечного волнения ждал следующего хода своего оппонента. Играли в баккара.
— Возможно, вы правы, — задумчиво произнёс бывший епископ, вновь и вновь перебирая карты. — Право же, Директории дела нет до этих сквалыг-селёдочников; но для установления в государстве надлежаще-правильного хода дел было бы полезно… ах, вот вы как? Вы опасный человек, Этьен! Но у меня есть для вас ответ… Вот так! Итак, у вас четыре, у меня — пять, и я выиграл. Ну что же, значит, следующий тур… Делайте ставки, господа!
Беседа на некоторое время затихла, уступив место игре. Но затем Колычёв вновь заговорил о Голландии, заходя теперь с другого бока.
— Послушайте, Шарль! Вся Европа понимает, что Голландия — это на сегодняшний день всего лишь один из ваших департаментов. Но поскольку Директория в своей неизбывной мудрости решила сохранить гордым батавам внешние признаки государственности, то получается, что они находятся в вашей епархии. Или епископате? — пошутил русский, намекая на положение Талейрана до революции. Шарль-Морис, которому шутка не понравилась, лишь вежливо улыбнулся; но у остальных участников игры она имела шумный успех.