очень высоко! Но две тысячи фунтов ежегодного жалования не позволяли ему иного ответа, кроме учтивого:
— Я непременно проинформирую вас обо всех деталях вкусовых предпочтений принца, мадам!
— Ну вот и славно! Завтра вас посетит мистер Уткин, с которым вы обсудите детали нашей дальнейшей работы. А я жду от вас записочку с сообщением о приглашении меня на приём с участием принца. Можете прислать прямо в русское посольство. Адью, месте Броммел!
И, покровительственно похлопав юношу по плечу веером, дама с царственным видом покинула его жилище.
Первым делом Бо, разумеется, навёл о своей таинственной посетительнице справки. Впрочем, «навёл» — это не совсем точное определение: стоило ему выбраться в свет, как его буквально засыпали сведениями об Ольге А. Жеребцовой, «которую русский царь, вы представляете, прислал теперь своим представителем, как будто женщина способна представлять что-то большее, чем крой изящного лифа»«. Никто не мог понять этого жеста правителя далёкой северной страны — то ли он насмехался таким образом над Сент-Джеймсским дворцом, то ли это было очередное проявление его непомерного либерализма. Но так или иначе, дама оказалась самым настоящим послом, и прежний посланник — элегантный Симон Воронцофф, считавшийся лондонским светом 'почти англичанином», уже передал ей свой кабинет и все документы.
Так что 2 тысячи фунтов в год оказались вполне себе реальны и достижимы!
Осознав это, Бо пунктуально встретился с названным госпожой «мистером Уткиным» и, вникнув в суть бизнеса Русского дома и свой роли в нём, через некоторых которое время развернул бурную деятельность.
Его задачей была разработка фасонов и моделей (тут Броммела не надо было обучать — он буквально жил этим), а также устройство пиар-компаний по продвижению нужных товаров.
И начал он с самого простого: личной презентации. К нему и ранее набивались друзья и знакомые просто на «посмотреть» как он утром облачается в свой костюм; теперь же он сделал и этого настоящее шоу. Утренний ритуал превращения обычного мужчины в эталон вкуса занимал 2 часа и становился светским событием типа театральных представлений, собирая в будуаре Броммела восхищённых зрителей и поклонников. Юноша считал, что хороший вкус и элегантность начинается с чистого тела, и проповедовал ежедневное мытьё в ванной, что по тем временам считалось весьма эксцентричным поведением.
Тогда ванны были далеко не у всех, и принимать их совсем не считалось нормой. В XVIII веке бытовало представление, что очищение тела происходит не благодаря мытью, а за счёт выделения пота; так что популярность в те времена плотных шерстяных тканей объяснялось во многом их способностью обеспечивать непрерывные потоотделение, а значит, они гарантировали их носителю отменное здоровье!
Ещё одним забавным поверьям было то, что холодная вода якобы полезнее горячий: считалось, что горячая вода вызывает шок у организма, открывая дорогу всяческим болезням. Однако же, в отличие от множества других джентльменов Броммел чистил зубы, брился и мылся ежедневно.
Частота была одним из слагаемых его кодекса мужской моды. Красавчик Броммел менял свои сорочки трижды в день, а грязное бельё отправлял на стирку за город, где солнце придавало ему белизну, а свежий воздух — неповторимый аромат. И оно Активнейшим образом стал пропагандировать ванны, сантехнику, душистое мыло и различные товары для гигиены, продававшиеся русской компанией.
Безупречные наряды первого денди Лондона стали результатом продуманного до мелочей и до блеска отшлифованного стиля, но при этом были относительно недороги, смотрелись просто и совершенно непринуждённо. Его утренний туалет составляли невысокие ботфорты либо сапоги с отворотами, узкие брюки со штрипками либо лосины из оленьей кожи, а также — непременный синий фрак и тёмно-жёлтый жилет. Вечерний туалет был чуть сложнее: он надевал тот же фрак, белый жилет, чёрные узкие брюки, шёлковые чулки в полоску и складной цилиндр. А главный атрибутом этого модника являлся накрахмаленный льняной галстук обязательно белого цвета.
Галстуки того времени по конструкции были довольно просты и представляли собою впечатляющих размеров льняное полотнище в один фут на пять футов, которое оборачивалось вокруг шеи несколько раз и завязывалось узлом. Дело это было совсем непростым: при небрежном повязывании эта штука выглядела ничуть не лучше обыкновенной тряпки. Браммел решил эту проблему с помощью небольшого количества крахмала; кроме того, при одевании, чтобы добиться безупречной небрежных складок он откидывал голову назад, затем обматывал галстук вокруг шеи и опускал подбородок очень медленно, пока накрахмаленный лён не складывался в идеальную гармошку. Ну если хоть одна складка оказывалась далека от совершенства — галстук летел на пол, а из внушительной стопки доставался другой. И хотя Браммел никогда не делал секрета из своей методики завязывания галстука, никому пока не удавалось повторить его достижение.
Искусство кройки и шитья было для него величайшим из искусств. Броммел был настолько щепетилен в вопросах покроя своих перчаток, что поручал пошив больших пальцев одному мастеру, а всего остального — другому. С его помощью специалисты компании Русский дом разработали такие модели и способы изготовления перчаток, что при массовом фабричном производстве они смотрелись как сделанные на заказ. Работая с лучшими лондонскими портными, Боизобрёл и ввёл в обиход комплекс более удобной и практичной мужской одежды изящных элегантных линий и спокойных оттенков, идеально скроенных и сшитых из лучших материалов. По сути он стал создателем современного делового мужского костюма.
Вскоре компания Русский дом выпустила серию галстуков новой формы из атласной ткани, и Бо Браммел благополучно перешёл на них. Надо отдать ему должное, как пиарщику: это был талантливейший человек, непревзойдённый в вопросах продвижения модных идей. Ему удалось создать вокруг этих мужских аксессуаров целую истерию: вскоре в Лондоне возник натуральный культ новых галстуков, некоторые из которых продавались по 50, 80, а то и по 100 фунтов за штуку. Зачем Бо переключился на пиар изящнейших носовых платков самый совершенной формы, с тончайшей вышивкой и хорошенькой бахромой по краям. Тёмно-синие фраки уступили место чёрным, потом — фракам цвета винной бутылки, затем тёмно-красным и, наконец, сиреневым; стоит ли спрашивать, кто каждый раз выступал застрельщиком нового стиля?
Обязательном спутником «Красавчика» была табакерка их у него была целая коллекция в настоящих модников бы имелись табакерок и на все случаи жизни и ко всем нарядам, а у некоторых и вовсе по одной на каждый день в году. Даже в этом у Броммела был свой стиль — он всегда носил табакерку в руке, чтобы она не оттягивала карман фрака и не сказала таким образом его безупречных линий. Крышку свою табакерки он всегда открывал одним большим пальцем левой руки, в чём ему подражал сам принц Георг. Надо ли говорить, что одним из крупнейших поставщиков таких табакерок самого разного вида — малахитовых, украшенных ростовской финифтью, пластинками моржового клыка или ценным тропическим деревом — стала фабрика петербургского придворного ювелира Араужио?
Уже вскоре Бо Броммел, ставший настоящим идолом мужской моды, совершенно завладел мыслями принца. Он превратился в строгого ментора наследника престола, его образец для подражания и проводник в мире моды и хорошего вкуса, на равных держась со столь высокопоставленной особой.
И разумеется, он сообщил Жеребцовой о предпочтениях принца решительно всё, что только знал…
* — Джордж Броммел устраивал из процедуры своего утреннего одевания представления для публики, пропагандируя изобретённые им предметы туалета.
Глава 6
— Гретхен! Эй, Гретхен! Да ты отзовёшься уже, старая карга?
— Чего тебе? — раздался на кухне сварливый голос старой кухарки.
— Хозяин приказал прислать ему бутылку портера! Давай, я отнесу!
— Чего?
От изумления Гретхен, долговязая фрау с тяжеловесным, типично немецким лицом и совершенно необъятным задом, распрямила сутулую спину, и, опершись на ухват, уставилась на вломившегося на её кухню слугу.
— Мартин, да ты в уме ли? С какой это стати профессор будет приказывать присылать ему эту заморскую дрянь, да ещё и так рано утром? Я чаю, врёшь ты мне⁈
Мартин Лампе, пожилой слуга, с кустистыми пышными бровями соломенного цвета и того же цвета растрепанной шевелюрой аж затрясся и покраснел с досады.
— Да как так? да чтобы я… да ни в жизнь!
— Конечно-конечно! А шнапс из рюмки, что не допил профессор третьего дня — её что же, мухи выдули⁈
Такие перепалки, увы, происходили у них регулярно. Слуги жили в доме профессора уже много лет, и каждый прекрасно знал, что и как надо сказать другому, чтобы достичь своей цели. Лампе настаивал, старая Гретхен возражала; но после нескольких минут препирательство чувство долга взяло своё, и кухарка, достав из-под необъятных юбок небольшой, с хитрыми выступами на бородке ключ, открыла огромный дубовый сервант, достала оттуда последнюю бутылку портера и, обтерев её от звездчатой мелкой пыли передником, тяжело переваливаясь, направилась к лестнице.
— Ну зачем тебе самой-то трудиться, Гретхен! — недоумённо пробурчал Мартин, с неудовольствием наблюдая за её намерениями. — Я бы сам отнёс!
— Нет уж. Старую ворону тебе не поймать, Мартин! Я вот сейчас поднимусь и спрошу профессора, правда ли он просит портера в семь утра; и ежели он ответит, что нет — придётся тебе кое-что мне объяснить!
— Ну, как желаешь! — с достоинством и обидой произнёс Лампе, демонстративно скрестив руки на груди.
Охая и вздыхая на каждом шаге, кухарка исчезла на лестнице. Проводив её взглядом, Мартин сказочно преобразился; став вдруг из совершенно статичной фигуры бойким и стремительным, как шварцвальдские «лесные братья», он бросился к серванту, мигом вытащил из кармана дубликат хитрого ключа, отомкнул потемневшие от времени дверки и, энергично выдернув издавшую звонкое «помм» пробку, хищно приник к кособокой пузатой бутылке с киршвассером. Сделав несколько громких аппетитных глотков, Мартин оглянулся на лестницу и, решив понапрасну не рисковать, торопливо захлопнул дверки серванта обратно.