— Ну, господа, — холодно ответил я, — полагаю, никто не будет возражать, что польские земли должны отойти обратно к Польше. Ну а что касается Восточной Пруссии — рассматривайте ее как жертву, необходимую для урегулирования сложившейся ситуации!
— Ах, Ваше Величество! — просительно заглядывая мне в глаза, промямлил бургомистр Данцига, — прошу, пересмотрите решение Вашего Величества! Решительно никто из немцев не желает оказаться под властью Польши! Мы все единодушно предпочли бы правление Вашего Величества, будь вы столь добры, чтобы пожелать присоединить наши земли к Вашей благословленной империи!
— Простите, но этот вопрос решён! — отрезал я.
Общий вздох сожалении был мне ответом.
— Ваше величество, вероятно, не представляет себе, каково это — находиться под властью польской анархии! — помрачнев произнёс представитель Гумбиннена. — Ваша воля для нас — закон, но есть серьезнейшие опасения, чтотакое решение станет в будущем источником разного рода волнений и смут…
На это я промолчал.
— Ну а что же относительно судьбы самой Пруссии? — с тревогой спросил депутат от Шнайдермюля.
— Я собираюсь разделить ее на несколько провинций, придав им статус княжеств! И вы, если только будете вести себя разумно, сможете претендовать на достойные руководящие посты! — заверил их я.
Лица депутатов прояснились: по крайней мере, в отношении собственной судьбы они успокоились.
— Для вас, господа, пришла пора забыть свои королевства и княжества и как следует задуматься о более широкой общности — такой, как Германия! — пояснил я свою мысль. А Пруссия — это тормоз на пути объединения всех северогерманских земель!
Такой аргумент произвёл впечатление.
— Однако, Ваше Величество — вкрадчиво заметил бургомистр Данцига — на этом пути Вашему Величеству следует опасаться различного рода неповиновения! Пока его Величество король Фридрих-Вильгельм III с супругой и семейством пребывают в Ганновере в полном здравии, не отрёкшиеся от престола, надобно ожидать, что многие чиновники и офицеры будут бойкотировать ваши планы, а возможно, и оказывать им прямое неповиновение!
— Возможно, возможно… — рассеяно ответил я. — Но если и найдутся люди, желающие служить полностью обанкротившемуся прусскому двору, очевидно, они будут столь недалёки, что никак не сумеют противодействовать моим планам!
Однако, несмотря на внешне проявленное равнодушие, слова о преданности прежней династии не шли у меня из головы. Да, тот факт, что прусский король с семейством жив и на свободе, способен сильно помешать мне в планах переустройства Восточной Германии!
И чем больше я над этим думал, тем уверенней приходил к убеждению, что нужно уделить немцам много больше времени, чем я изначально планировал.
Германия, как ни крути — крупнейшая центрально-европейская страна. Да, сейчас она, как единое государство, не существует — есть лишь аморфное образованием под названием «Священная Римская Империя германской нации». Но я-то знаю, что где-то глубоко в подспудных толщах этого народа медленно, но верно зреет запрос на политическое объединение. Это не тот процесс, который России можно игнорировать — если отдать дело на самотёк, мы получим тот самый предельно милитаризованный Рейх, с которым моей стране пришлось столкнуться в 1914-м, а потом и в 1941-м. Нет, этого мне точно не надо…
А ведь, если хорошенько подумать, тот разгром Пруссии, какой мы учинили в прошлом году — он ведь сейчас запускает именно эти процессы! Немцы унижены громким поражением крупнейшего из своих национальных государств; а теперь их ждёт потеря территорий и полное переустройство Восточной Германии по воле иностранцев! Разумеется, у них начнутся реваншистские настроения, и наверняка недалёк тот час, когда в каждой немецкой казарме будет висеть плакатик типа «Помни Ружаны! Не забудем, не простим!».
Скверно!
Нет, надо что-то срочно с этим делать! Мы разбили прусскою военную машину на поле боя, а теперь нам предстоит довершить начатое. И задушить прусский дух… в дружеских объятиях!
И вот, я решил ехать в Берлин, вызвав туда Румянцева со специалистами Министерства Коммерции и Сперанского с канцелярией. От идеи самостоятельно, по праву победителя, перекроить немецкие земли я наотрез отказался. Нет! Нужно устроить общегерманский конгресс, который и определит судьбу Германии, по крайней мере, ее северной части.* Пусть все выглядит так, будто сами немцы решили все вопросы собственного послевоенного устройства! Нет, разумеется, я буду держать в своих руках все нити, в нужный момент направляя ход собрания в правильную сторону.
Ещё я написал в Лондон мадам Жеребцовой. Необходимо было так или иначе решить вопрос с этими несчастными Гогенцоллернами! Лучше всего будет, если Англия просто выдаст их нам. Но, если премьер Аддингтон на это не пойдёт, возможен и другой вариант… для реализации которого мне понадобится Антон Антонович Скалон, которого я вызвал в Германию из Петербурга.
Да, похоже, этот год весь уйдёт на внешнюю политику! Ну ладно, что поделать…
Твёрдо решив ехать в Берлин, я предложил Костюшко встретиться на полпути в бывшую столицу Пруссии, выбрав в качестве компромиссного населённого пункта городок Ландсберг-ан-дер-Варте
Дороги в Северо-Западной Польше, увы, оказались прескверными. Несмотря на все усилия, пруссаки не смогли серьезно улучшить их за то короткое время, пока они владели этими землями, поэтому в основном пришлось ехать верхом, ёжась под пронизывающим весенним ветром, неумолимо нёсшим на Восток низкие рваные тучи с Балтики.
Подъезжая к Ландсбергу, я мрачно раздумывал над теми доводами, что предстоит применить на предстоящих переговорах с Костюшко. Что не говори, а бэкграунд наших взаимоотношений с поляками оставался весьма скверным: в случившемся 5 лет назад разгроме и разделе Польши они обвиняли прежде всего нас. Надо сказать, в бытность свою в моём родном мире, я всегда удивлялся — почему? Всем известно, что инициатором разделов была Пруссия. При этом именно немцы — Пруссия и Австрия — разделили исторические польские земли, действительно населённые представителями «титульной нации», а нам достались украинские и белорусские территории (ну точнее то, что впоследствии стали «украинскими» и «белорусскими» — а в 18 веке это называли Литвой, Малороссией, Червоной Русью, Подолией, Вольнью и так далее). Однако поляки упорно продолжали считать главным виновником собственной гибели именно Петербург.
Только теперь, попав много ближе к месту и времени тех событий, я понял, отчего всё так случилось. Дело в том, что для поляков, действительно, выглядело всё так, будто все действия по разрушению их государственности предпринимала именно Россия. Именно русский посол Репнин выкручивал руки сейму, одобрившему в конце концов первый раздел Польши. При этом, по каким-то непонятным мне причинам он ещё и вёл себя совершенно хамским образом: не кланялся польскому королю, не снимал перед ним шляпу, и прочее в таком же духе. А пруссаки — инициаторы раздела — всегда держались в стороне. Затем, в преддверии второго и даже третьего разделов прусский посол Луккезини активно интриговал в Варшаве, делая вид, что Берлин хочет заключить с поляками союз против России. Это в то время, когда отношения Петербурга с Варшавой, несмотря на все усилия Потёмкина, постоянно ухудшались из-за вопроса о диссидентах — православных жителях Польши, которым категорически не хотели предоставлять в ней каких-либо прав. И опять же: на сейме, санкционировавшем второй раздел, ссе вопросы продавливали русские вельможи, а документы сейма составлял статс-секретарь императрицы Екатерины — Василий Попов. А затем, после Варшавского восстания, опять же именно русские войска разгромили основные силы инсургентов и штурмовали Прагу. А пруссаки немного покрутились в предместьях польской столицы, ничем особо себя не проявив.
Вот так и получилось, что, несмотря на инициативу Пруссии, ведущую роль в разделах всё-таки сыграла Россия, причём сделано это было весьма бесцеремонно. По здравому размышлению, следует признать, что Фридрих Великий здесь переиграл-таки бабушку Екатерину, умудрившись захапать отличные западно-польские территории, втрое увеличив площадь собственного государства, но при этом для всех оставшись как бы в стороне. А австрияки, получившие польские земли в виде «компенсации» за усиление своих соседей, и вовсе выглядели здесь невинными овечками.
И, тем не менее, с такими вот исходными данными нам предстояло каким-то образом налаживать взаимоотношения с новым польским государством, причём, в отличие от предыдущей итерации польской государственности, довольно сильным и дееспособным. И самым интересным вопросом, конечно же, был вопрос о границах.
Разговор с немецкими ландратами в Эльбинге не шёл у меня из головы. Да, я хотел отдать Восточную Пруссию, Померанию и Силезию Польше, примерно так, как это случилось в 1945 году. Но — а собственно, почему я должен это делать? Если восточная граница Польши будет устанавливаться путём волеизъявления населения — почему такого не должно произойти и с её западной границей? Просто потому, что Пруссия проиграла войну? Но ведь я хочу установить миропорядок, при котором право силы не будет иметь никакого действия, а все споры будут разрешаться наиболее справедливым образом! Если отнестись к немцам несправедливо — они ведь это запомнят!
Если я, русский император, и вся Россия в моем лице, говоря от имени «наций», признаём право белорусов или православных украинцев, русских, русинов, определять свою принадлежность голосованием, то почему мы отказываем в этом немцам? Ну, вот не хотят они жить в составе Польши — и что? Их за это убить, изгнать, или что сделать? Даже оставив в стороне моральную составляющую вопроса, нельзя не признать, что это просто глупо: оскорбляя немецкую нацию, мы подогреваем у них реваншистские настроения. Именно на таких вот унизительных для «дойчей» моментах играл впоследствии Гитлер; именно несправедливость тогдашней, основанной на завоевании и силе, по