литики заставила Бисмарка произнести своё знаменитое «не голосованием на конгрессах, но железом и кровью создаются великие империи»…
В общем, если просто отдать Польше немецкие земли, ничего хорошего прогнозировать не приходится. Да, немцы обозлятся на поляков, и будут взаимно точить ножи. Но они ведь прекрасно понимают, кто сейчас стоит за поляками, а учитывая легкомыслие моих новых союзников, вполне могут выкинуть следующий фортель: немцы стакнуться с поляками, совместно воюют со мною (первые — за Кенигсберг, вторые — за Киев и Смоленск), ну а потом, если им удастся скинуть фигуру России к поля, Доичланд успешно схарчит и поляков. По крайней мере, такое уже пытались провести десять лет назад с помощью маркиза Луккезини.
Вот и выходит, что немцев мне не стоит совсем уже обижать. И, в любом случае у них не меньше прав жить в своей собственной стране чему белорусов или поляков. Ну а раз так, из этого надо и исходить! А уж в военном или политическом смысле для России они важнее, чем когда-либо будут поляки!
Да, действительно, у меня были договоренности с Костюшко. Ну да, я ему кое-что обещал. Но, чёрт побери, здесь речь идёт о принципах мироустройства — а это много важнее наших частных договорённостей! К тому же, судя по всему, поляки уже сами потихоньку отходят от своих обязательств…
Короче, дожидаясь в Ландсберге Костюшко и компанию, я передумал исполнять ранее взятые перед ними обязательства. Нет, ни Восточной Пруссии, ни Силезии с Померанией я им, пожалуй, за просто так не отдам. Западная граница Польши должна определиться также, как и восточная — на основании плебисцита! Справедливость должна быть для всех, и пусть никто не уйдёт обиженным.
Наконец, польская делегация появилась в городе. Возглавлял ее Тадеуш Костюшко, вторым переговорщиком был Генрих Домбровский. Юзеф Понятовский, еще один член польского триумвирата, лежал после ранения в Варшаве.
В первые же минуты переговоров выяснилось, что позиции сторон разошлись широко в стороны.
— Несомненно, мы считаем, что нам следует вернуться к границе 1772 года, единственно законной и признанной сторонами! — заявил мне Домбровский. Я посмотрел на Костюшко — тот молчал.
Нда… Нет, я, конечно же, прекрасно понимал, что после победы польские аппетиты сильно возрастут. Но не до такой же степени! Определённо эти люди ничему не научились…
— А может быть, — издевательским тоном спросил я у Домбровского — нам следует вернуться к границе 1037 года? Она тоже была вполне законной и признанной сторонами!
Генрих, услышав это, побагровел; Тадеуш на такое предложение только вознёс глаза к небу.
— Ну, это слишком древняя история, чтобы в неё вникать!
— Так граница семьдесят второго года — это тоже история, и тоже довольно древняя. Но главная проблема даже не в этом. Каким образом появилась эта пресловутая граница 1772 года?
— В результате добровольного соглашения держав определивших её таким образом! — убеждёно заявил Домбровский.
— А добровольного ли?
— Конечно, ваше Величество. Ни на ваше, ни на наше правительство в это время никто не оказывал давления!
— Это неправда. И на ваши на наше правительство давление оказывали обстоятельства. Обе стороны были истощены многолетней войной. Обоим нашим державам угрожали соседи. Так что, увы — во время переговоров о границе обе страны находились под сильнейшим воздействием внешних обстоятельств и, если бы не они — наверняка и вы, и мы захотели бы совсем другие условия! Вы непременно бы требовали Смоленск (хотя он населён чисто русскими людьми), а мы бы хотели все земли, которые вы поэтапно отняли у нас после монгольского нашествия.
— Ваше Величество, — упрямо гнул своё Домбровский, — но отчего же мы теперь должны соглашаться именно на ваши условия? Не следует ли нам прийти к компромиссу?
— Ну, во-первых на сегодняшний день наша государственность много больше чем ваша зарекомендовала свою дееспособность. Не забывайте — всё, что происходит с восстановлением Польши, делается чисто по нашей милости. Далее: на самом деле я не хочу границу 1037 года. Мы должны определить район распространение вашей нации — той земли где преобладающим образом живут истинные поляки, — люди, разговаривающие на вашем, языке исповедующие католицизм и разделяющие ваши ценности.
— Таким же образом это может быть сделано? — спросил Домбровский, высокомерно поджав губы.
— Во-первых — этнографические и исторические исследования. А во вторую очередь — плебисцит, то есть голосование.
— Голосование кого? Холопов? — с непередаваемым презрением в голосе процедил польский генерал.
— Да. Голосование холопов. Хочу напомнить, что их этих холопов и собирают полки, способные крушить врага! Впрочем если вам что-то не нравится, я могу в любое время сделать их шляхтичами! Хоть сегодня! Хоть вчера!
— И как же это будет выглядеть, Ваше Величество? — спросил, наконец, Костюшко.
— Очень просто. Во всех спорных землях мы проводим голосование, где ставим два вопроса:
1. Считаете у себя поляком, и хотите ли вы жить в Польше
2. Считаете ли вы себя русским, и хотите ли вы жить в России.
Полагаю, это несложные вопросы, на которые даже самый тупой холоп сможет ответить однозначно. И вот, какой ответ наберёт большинство в том или ином повете** — к тому государству и отойдёт соответствующая территория!
Костюшко оставался спокоен, и даже почему-то выглядел довольным, а у Домбровского рот раскрылся от изумления.
— Но, Ваше Величество, это создаст столько затруднений! А если, например, в каком-то повете проголосует за присоединение к Польше, а в окружающих его землях — за Россию? Что же, это будет остров польской территории внутри русских земель? — наконец, спросил он.
— Нет, это ни к чему. С такой территории придётся осуществлять переселение с выдачей какой-либо возмещений, или в виде части приграничных территорий, или путём выдачи компенсации в денежной форме. Недовольное население можно также увезти в колонии, где выдать щедрые земельные пожалования.
Оба поляка сидели с вытянутыми лицами. Видимо, они прекрасно отдавали себе отчет ы том, что территория будущей Польше будет много меньше даже того, что оставили им после 2-го раздела.
— Простите, Ваше Величество, — вновь тихо спросил Костюшко, — но согласно нашим договорённостям, Польша должна была получить Восточную Пруссию с Кенигсбергом, Померанию и Силезию. Эти договорённости остаются в силе?
— Нет, — отрезал я. — Вы нарушили наш договор, восстановив прежнюю республику. Я поступлю также. Границы с немецкими землями будут установлены так же, как и с Российской Империей — плебисцитом!
— Ваше Величество! — тут же взвился Домбровский — но это совершенно не согласуется с вашей честью! Отказываясь от своих слов, Ваше величество уничтожит репутацию Вашего Величества среди населения Польши!
Слушая эту тираду, я про себя усмехался. Нет, дружок, «на слабо» ты меня не возьмешь!
— Генерал, прежде всего, меня не очень интересует моя репутация в Польше. Это «во-первых». Во-вторых, вы первыми нарушили наши договорённости. Они более недействительны. Это «во-вторых». В-третьих — я стремлюсь к справедливому мироустройству. К миру, где совсем не будет войн, или их будет много меньше теперешнего. Я мечтаю построить систему справедливого разрешения территориальных споров, применимую ко всему человечеству. Если я преуспею, удастся сохранить миллионы человеческих жизней. Моя репутация, моя честь, — ничто в сравнении с этой целью, как, впрочем, и ваши жалкие имперские амбиции. Вы понимаете меня, генерал?
Секунду мы с Домбровским смотрели друг другу в глаза; затем генерал, покраснев, схватил свою двууголку и вылетел из комнаты, как выпущенное «единорогом» ядро.
Некоторое время Костюшко молчал. Затем, виновато покосившись на дверь, где только что исчез его сотоварищ, спросил:
— Ваше Величество, у нас было вполне конкретное соглашение с Вашим Величеством. Честь Русской державы и сила данного слова требуют поддерживать наши права, наши, отстаивать интересы ваших союзников, понесших столь тяжкие потери в борьбе с общим врагом! Меня совершенно не устраивает положение, года вы сначала договариваетесь с нами об одном, а затем, встретившись с представителями более могущественных, чем мы, держав, за нашей спиной договариваетесь о чём-то совершенно ином!
— Вы не правы, Тадеуш, — мягко произнёс я. — Я ни о чём за вашей спиной не договаривался. Нет, ситуация совсем иная! Россия сейчас устанавливает новое, общее для всех правило международной политики: все должны ему подчиняться. И вы, и я в том числе! Это высшая ценность, она превыше всех наших частных договорённостей!
— Ваше Величество, наша договорённость была достигнута до появления этого правила. А раз так — она не должна ему подчиняться! К тому же, примите во внимание, что эти земли, ранее принадлежавшие полякам, кашубам, мазовчанам, славянским племенам пруссов, в последующем были насильственно онемечены. Да, сейчас жители этих мест, забыв свои корни, считают себя германцами, но на самом деле по крови они — славяне и поляки!
Тут я задумался: нельзя не признать — Тадеуш был во многом прав. Действительно, пруссаки довольно жёстко занимались онемечеванием доставшегося им польского населения, и не учитывать это тоже было нельзя. Ведь и Берлин когда-то был вполне себе славянским городом Бранибор.
— Возможно, в чём-то вы правы, Тадеуш! — наконец, произнёс я. — Конечно, в первую очередь наддо учитывать существующее положение дел. Мёртвых уже не вернёшь, а славяне, что населяли когда-то Пруссию, давно уже лежат в могилах, как, впрочем, и те, кто занимался их покорением. Ни к чему тревожить их прах — ни тех, ни других! Однако некоторую компенсацию за всё это Польша, и говоря шире — славяне, должны всё-таки получить. Я ведь не зря первым пунктом поставил этнографические и исторические исследования местности! Если на какой-то территории были этнические чистки — надо это учесть. Я предлагаю следующее: когда будет проходить плебисцит в Померании и Силезии, соотношение голосов будет установлено 40/60, а в Пруссии…