— Разумеется! — охотно заявил Карамзин и тут же бросился перечислять:
— Вот скажем, эти паровые машины, что поставили на Тульских казённых заводах; ведь они по сю пору не работают. Так может быть, они не столь хороши, как полагало правительство, когда приобретало их? — с самым невинным видом спросил он и выжидающе уставился на меня.
Тут, надо признать, он заставил меня поморщиться, как от зубной боли. Стопроцентное попадание! Чёрт побери, вот бывают же личности, что умеют задавать самые неприятные вопросы!
История с тульскими паровыми двигателями не давала мне покоя уже несколько месяцев. Полгода назад мы поставили в Тулу несколько новейших станков с паровым приводом, и приказали срочно ввести их в дело. Тула должна была переходить на производство ружей нового типа: казнозарядных, с нарезным стволом, уменьшенным калибром и совершенно иным типом кремневого замка. Новые станки должны были способствовать освоению этого сложного в производстве изделия, от которого я ожидал больших преимуществ. Но, увы — на заводе никто даже не почесался, чтобы ввести оборудование в дело! Прибывший с ревизией на завод инженер Технического центра сообщил, что паровые машины и станки всё еще стоят в заводской упаковке на дворе завода, где их мочат дожди, покрывает их пыль, и ветер волнует над ними ковыль!
Услыша такое, я вдруг почувствовал, как на плечи мне опускается невидимая шинель Иосифа Виссарионовича, и выгнал взашей всё руководство завода. Но новый управляющий, увы, тоже не спешил приступить к монтажу злополучных котлов и цилиндров!
При изучении вопроса оказалось, что Тульский завод работает очень своеобразно. Вообще, вся Тула — это как бы один большой завод; сотни и тысячи кустарей производят различные детали оружия — стволы, замки, ложа — и получается, что новые станки лишают их работы. И вот эти кустари скидываются по рублю, идут к мастеру, и тот за мзду саботирует установку нового оборудования! Вот такая вот фигня… Русские луддиты, мать их за ногу!
Короче, я приказал снова сменить управляющего, и подготовить завод к продаже в частные руки; при этом, понимая, что на одну лишь Тулу полагаться нельзя, и начал прорабатывать вопрос устройства нового завода. Я прекрасно помнил, что оружейные производства кроме Сестрорецка и Тулы имелись в Ижевске и Коврове, и теперь размышлял, выбирая между этими вариантами, у каждого из которых были свои преимущества и недостатки.
Но этот сукин сын Карамзин совершенно неправильно ставит вопрос; в его тоне надменно сквозит: «вы, дураки, купили неправильное оборудование, и его на заводе не ставят». А между тем правительство всё сделало правильно, и не его вина, что в Туле всё так затянулось. Ну, то есть, это не мы дураки! Это они дураки, там, на заводе!
— Паровые машины, приобретённые для Тулы, — наконец, произнёс я, — это самое лучшее произведение, какое только может выпустить наши Завод Бёрда и Балтийский завод. Мы продавали их и в Англию, в Вестфалию, в Данию и Швецию: несколько таких механизмов работает сейчас в Калифорнии. Возможно, в Англии делают машины лучше, но отечественное производство не может выдать иного. При этом хочу заметить, что частные предприятия, приобретшие паровые машины, всегда тут же ставят их и наискорейшим образом запускают в дело. Полагаю, в Туле проблемы с руководством — я решил, что завод этот в ближайшее время будет выставлен на торги и продан из казны в частные руки!
Губы Карамзина скривились — видно, моя идея ему не понравилась.
— Но, Ваше Величество, разве не стоит разобраться в деле, и сохранить для казны этот старый, заслуженный завод, чем простораспродавать всё налево и направо — недоумённо спросил он.
— Конечно, стоит. Но некогда! У меня слишком много обязанностей чтобы разбираться во всём. И уж конечно я решительно не собираюсь ехать в Тулу и самолично контролировать установку этих механизмов. Поэтому-то я постоянно и говорю, что самодержавие не работает!
— Ваше Величество! — буквально взвился Карамзин — не говорите так! Вспомните, как правили московские государи, справедливо награждая и карая своих подданных! Отчего нельзя сделать это сегодня? Неужели не можете вы найти на Тульский завод одного-единственного честного управляющего? Ужели на всю Россию столь трудно отыскать пятьдесят честных губернаторов?
Услышав такие, по детски наивные рассуждения, я лишь внутренне усмехнулся. Эх, Николай Михайлович, как же у вас все просто!
— Вообразите себе: нет, не могу, даже и одного! — жёстко отрезал я, придав лицу максимально циничное выражение.
Услышав такой внезапный и категоричный ответ, Николай Михайлович на мгновение оторопел и не нашёлся, что говорить.
— Самый честный человек, попав в определенную среду, — пользуясь его замешательством, пояснил я, — вскоре ею развращается. Увы, наш государственный аппарат весьма этому способствует; особенно плохо обстоит дело в судах, реформою коих мы сейчас занимаемся. Но дело даже не в этом: главное, одной лишь честности государственному человеку недостаточно! Кроме этого, несомненно, важного качества, и нужна еще деловая хватка и желание (да, именно желание) творить добро. А у нас система бюрократическая — кто ничего не делает, тот и ошибок не совершает, чем гарантирует себя от гнева начальства. Человек честный, но наивный, попав на высокий пост, неминуемо будет обманут своими вороватыми подчиненными, а потом, пожалуй, во всем окажется сам виноват и подставлен под гнев закона. Потому я и говорю вам, дражайший что самодержавие невозможно, и надобно развивать самоуправление!
— Но, Ваше Величество! — с досадой вскричал Карамзин, — отчего же не воспринять наших древних республиканских учреждений? Во всех городах наших было вече: там избирался тысяцкий, и сии республиканские учреждения не мешали Олегу, Святославу, Владимиру самодержавно управлять Россией!
— Древность — это было в древности. Во-первых, о вече мы ничего толком и не знаем — кто там собирался, как голосовали, какие решения принимали — теперь уже доподлинно и не выяснить. А В отношении «самодержавия» — говорю вам определённо — того образа правления, что было у нас еще даже 100 лет назад, теперь невозможно. В былые времена всё население наше составляло 2–3 миллиона голов, а дворянство — несколько десятков тысяч. Теперь же всё умножилось многократно: население близко уже к 40 миллионам, дворянство насчитывает сотни тысяч. Умножились и территории, и отрасли государственного управления: ранее это были только военное дело, суды и сношения внешние: ныне это и образование, и народное здравие, и призрение убогих, и дома военных инвалидов, и картография, и землемерное дело, и торговые отношения, и промышленные заведения разного рода, и… да всего и не перечислишь. И это всё очень непростые предметы, в них надобно вникать и разбираться, и всё это помножьте ещё и на наши необъятные территории и население. Невозможно управлять всем этим самодержавно, ни в масштабе России, ни даже в отдельной ее губернии. Тот, кто говорит теперь про самодержавие, под словом этим прячет совсем иное понятие: бюрократия! Только чиновники будут в действительности править от имени царя, сам же государь не сможет войти толком ни в один предмет в силу их многочисленности и разнообразия. Так что самодержавие, как таковое, обречено; вопрос лишь в том, заменим ли мы его народной волей, самоуправлением, разумными местными обычаями и правилами, или на всё положит свою мертвящую длань чиновник. Вы называете самодержавие истинно нашей системой управления, но это совсем не так. Многие государства Европы прошли через подобное: тот же Людовик XIV был вполне самовластным правителем. Каждый народ проходит этот этап, пользуюсь его преимуществами, пока недостатки не перевешивают его плюсов.
Между тем, сейчас в Конституции нашей установлено всё очень целесообразно: государь может принять в своё ведение любой предмет, и заниматься им вдумчиво и со тщанием. Смотрите сами, Николай Михайлович: ныне в самодержавной власти находится военное дело и флот; и что же? Пять непрерывных побед в Пруссии, и страна эта совершенно лежит у ног русского солдата. Победа над флотом английским, доселе непобедимым. Что вам еще нужно, какие доказательства, чтобы вы поверили в благоразумие текущего управления, в правильность курса правительства? Судите по делам, по результатам их, и будет вам счастие!
Николай Михайлович какое-то время молчал, делая в своем блокноте пометки моих мыслей. Я терпеливо ждал, понимая, что обязанности журналиста требуют от Николая Михайловича зафиксировать все для публикации. Затем, закончив, Карамзин начал атаку на меня с другой стороны:
— Да, успехи нашего воинства воистину замечательны! Соображения Вашего Величества по поводу самодержавного правления тоже не лишены своей значимости; но что же делать с законодательством? Теперь, я знаю, готовится новое Гражданское уложение — и принятие его будет иметь для народного духа последствия воистину катастрофические! Давайте взглянем в глубь веков: ведь законодательство наше имеет долгую историю! Ещё Ярослав Мудрый издал полный свод законов; затем, долгое время законодательство молчало во время татарского рабства, но уже Иоанн III издал новые гражданские уставы, а внук его, Иоанн IV — полное Уложение, коего главное отличие от Ярославовых законов состоит в введении торговой казни, неизвестной древним независимым россиянам. Наконец, при Алексее Михайловиче получили мы полное Уложение, принятое Земским Собором. Зачем же мы сейчас воспринимаем чуждые нам законоустановления? Римское право хорошо и искусно, но подходит ли оно нашему народу? В нашем новом Уложении Гражданском множество непонятных слов, незнакомых народу учреждений и правил, доселе неведомых. Кстати ли начинать, например, русское Уложение главою о правах гражданских, коих, в истинном смысле, не бывало и нет в России? У нас только политические или особенные права разных государственных состояний; у нас дворяне, купцы, мещане, земледельцы и прочие, а общего нет, кроме названия «русских»!