Завидев меня, внезапно выросшего на пути на громадном сером коне, немолодой возница в сильно напудренном парике и зеленой ливрее резко натянул поводья; Софи страшно побледнела.
— Maman, qui est-ce? Je crains! * —закричала девочка, пряча лицо в платье матери.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, не до конца веря своим глазам, как рассматривали бы восставшего из давно забытых могил призрака; затем Софи смутилась и опустила глаза. Возница, увидев, что я не собираюсь уступать дорогу, покраснел от гнева и поднял хлыст, злобно крича:
— Hé toi, écarte-toi! **
Я приготовился уже было принять неизбежный удар, подняв руку и натянув повод, чтобы Аргамак от неожиданной боли не выбросил меня из седла, но София, резко встав с сиденья, ухватила своего пожилого защитника за плечо.
Calme-toi, chérie. Ce monsieur ne sait tout simplement pas comment manier un cheval. Il va nous quitter maintenant! ***
Я все смотрел на нее, не отрывая взора. Она почти не изменилась; разве что чуть округлились черты лица. Элегантное и простое, фиолетового бархата платье с белоснежной газовой шалью чудесно оттеняло ее полностью раскрывшуюся красоту. На ней не было никаких украшений, кроме пары бриллиантовых сережек, и она явно не нуждалась в бриллиантах, чтобы выделиться из толпы.
— Ну здравствуй, любимая. — наконец произнёс я по-русски. — Как давно мы не виделись, правда?
Софи сидела в ландо, кусая губы и потупя взор. Мимо нас, болтая и смеясь, проходили любопытные горожане, но мы чувствовали себя совершенно уединённо: никто из них не смог бы понять ни слова из нашей беседы.
— Ты нашёл меня, — наконец произнесла она, глядя куда-то в сторону от меня. — Однажды это должно было случиться…
— Ты замужем?
Она бросила на меня острый взор; мне показалось, будто это под действием скрытой пружины отравленная иголка вырывалась из коварно подаренной шкатулки.
— Ты же наверняка уже всё знаешь, не так ли? — с вызовом спросила она, уже не пряча глаз.
— Нет. Ты слишком сильно веришь в пронизывающую силу моего взгляда. Увы, но глядя на тебя, я могу только представлять, какова ты под одеждой; а вот мысли твои для меня остаются сокрыты!
— И, право же, слава богу! — ледяным тоном произнесла она. — В остальном вы вольны отдаваться своим фантазиям: меня это совершенно не трогает.
От этих слов меня охватило раздражение:
— Отчего ты так холодна? Я не сделал тебе ничего плохого! Вообще, почему ты говоришь со мною так? Ведь не я тебя бросил и сбежал в Швейцарию!
Взгляд Софи вдруг стал презрительно-насмешливым, будто я вдруг превратился на ее глазах в несмышлённого ребенка.
— А у меня был выбор? Ты действительно так думаешь? Неужели ты мог вообразить, что мой отец мог упустить такой случай? Или ты полагаешь, покойная императрица могла допустить наш брак? Ты погубил меня, погубил также верно, как если бы выстрелил мне в грудь!
Я глядел в ее холодные глаза, и лишь теперь постепенно начинал понимать, что случилось. Она никогда не любила меня; могущественные люди вынудили её ответить мне взаимностью, дабы достичь своих целей. Отец Софии — достичь вожделенного княжеского титула, а императрица — «подсадить» на сладострастные контакты с женским полом, дабы ускорить заключение так желанного ею династического брака.
Чёрт, как же это тяжело! Я вдруг почувствовал себя оказавшемся на птичьем дворе слоном, каждое движение которого давит утят и цыплят. Чёрт! Я не виноват, что не имел тогда опыта, необходимого для цесаревича, чтобы понимать все эти «политесы»!
Несколько секунд мы молчали; только мой конь усиленно вытягивал шею и тихонько призывно ржал. Атласные ноздри его раздувались; похоже, его привлекла в упряжке ландо одна из лошадок, вороная красотка с крутым крупом и стройными бабками.
Собравшись с силами, я отвечал,
— Я был влюблён. И не видел препятствий. Уверен, что мы многое могли бы преодолеть. Ты же знаешь, я много раз совершил то, что считалось невозможным. У нас бы всё получилось…
Она продолжала смотреть мне в глаза; взор её был холоден и пуст, и лишь циничный холод плескался где-то на дне этих, когда-то любимых мною, глаз.
— Что получилось? Что должно было получиться? Мой отец вдруг стал бы фельдмаршалом?
— Не говори так! Ты до сих пор дорога́мне!
— И что же, право? Мне следует приехать в Петербург и стать твоей фавориткой?
— Ты вольна поступать так, как тебе вздумается. Но право, я не заслужил твоей холодности!
Она сосредоточенно смотрела куда-то мимо меня, будто что-то взвешивая, потом едва заметно кивнула в такт своим мыслям и холодно произнесла:
— Monsieur, pourriez-vous s'il vous plaît laisser passer notre équipage? ****
Итак, разговор был закончен; я тронул носками сапог плотные бока Аргамака, натягивая правый повод, и конь послушно отошёл в сторону, тоскливо кося глазом на красотку-кобылку. Кучер взмахнул вожжами, ландо тронулось, медленно проплывая мимо меня. Переставшая бояться девочка во все глаза смотрела на меня; её скуластое, широкое лицо с тонкой румяной кожей и вздёрнутым крохотным носиком выражало теперь крайнее любопытство. Послав Аргамака вслед за экипажем, я увидел, как девочка оглянулась; белокурые кудрявые волосы рассыпались по плечам, ниспадая из-за украшенного цветами аккуратного чепчика.
— Как ее зовут? — громко выкрикнул я. Софи вздрогнула, вполоборота повернувшись ко мне.
— Её?
— Да. Её.
— Для тебя это важно?
— Она ведь моя, не так ли?
— Нет! — отрезала она, отворачиваясь.
— Так как ее зовут? — прокричал я ей в спину; но она больше не обернулась. Подобрав поводья, я долго смотрел ей вслед; ландо давно уже скрылось за поворотом, аллею заполнили дамы с шалящими, смеющимися детьми, а я всё стоял, пока не услышал сзади деликатное покашливание Антона Антоновича.
Отойдя от оцепенения, я повернулся к генералу Скалону. Антон Антонович участливо дотронулся пальцами до околыша фуражки, ожидая распоряжений. На мгновение мне стало стыдно — ведь я использую сейчас мощь Российской империи для своих сугубо личных, можно сказать, половых интересов. Аааа… чёрт бы всё это побрал! Долг, служба, честь — я уже наверное на всём этом свихнулся! К чёрту всё — сейчас я не император, а мужчина.
Мужчина, который хочет знать правду.
— Бригадир, вот та дама в ландо… да, вот то, оливковое. Узнайте, кто она, где живёт, давно ли появилась в Женеве, замужем ли, откуда у нее ребенок… В общем, узнайте всё!
Внимательные глаза Скалона, казалось, просканировали меня насквозь. Затем он послушно кивнул, произнёс «есть!» и отъехал. Я же в задумчивости поехал в свою резиденцию — осматривать достопримечательности мне расхотелось.
Вечером я знал всё. София Всеволодская была замужем за французским эмигрантом графом де Воллансьен. У неё один ребёнок.
Девочку зовут Анна. И судя по возрасту, это была моя дочь.
*- Мама, кто это? Я боюсь!
** — Эй ты, убирайся с пути!
***- Успокойся. Этот господин просто не умеет управляться с лошадью. Он сейчас оставит нас!
**** — Господин, не могли бы вы пропустить наш экипаж?
Здравствуй, Вена, столица вальса и наслаждений, которая танцует в сторону баррикад и Гражданской войны 1848. Коста в гуще событий, но роковая дата приближается.https://author.today/work/411579
Глава 22
В конце октября от агентов Фуше стали поступать доклады об активности Барраса. На заседании 1-го ноября заговорщики пришли к выводу, что «блистательный», обеспокоенный долгим молчанием Жубера, готов к действиям против них. Дальше ломать комедию не получится, с Баррасом пора было «что-то решать»; но только вот что именно? Сийес предложил откупиться, на что Жубер высказал сомнение, — пойдет ли богатый и влиятельный директор на такое?
— Я хорошо его знаю, — успокоил сомнения генерала бывший аббат, — поверьте мне, речь пойдет не о том, согласен он или нет, а лишь о сумме отступного!
На следующий день, 2-го ноября, Сийес, предварительно уведомив Барраса запиской, приехал к нему с визитом. Баррас догадался о цели визита аббата и с нетерпением ждал от него предложения возглавить заговор. Какого же было его удивления, когда, по мере того как его коллега-«директор» в своей витиеватой манере говорил намеками и полунамеками, очень издалека подступаясь к делу, он постепенно осознал, что «друзья свободы» не только не хотят дать ему главенствующую роль, но вообще не собираются принимать его в свою компанию! В конце длинного, красочного монолога, который Баррас выслушал не перебивая, Сийес, наконец-то, выложил, что «патриотические» силы высоко ценят вклад гражданина директора в его неустанной работе над величием Республики, что Франция никогда не забудет своего верного сына и, что они готовы еще выше оценить его заслуги, если гражданин директор будет столь любезен и «поймет цели и задачи патриотического движения».
Это было приглашение к торговле. Выслушав, Баррас ответил, что ему надо подумать.
— Думайте, мой друг, — сказал Сийес, пожимая плечами, — я подожду в гостиной. Спешить мне сегодня некуда!
Оставшись один, Баррас понял, что его обманули, провели как мальчишку. От досады Баррас кусал себе губы: он ведь прекрасно знал, что в деле Сийес, с которым нужно быть вдвойне, втройне осмотрительным. Но каков Жубер! Какую комедию он разыграл с Сийесом! «Не ожидал я этакой прыти от прямого, как аллеи Версаля, вояки», — думал Баррас.
«Ну хорошо, — рассуждал он дальше, — допустим. Допустим, я подниму шум и изобличу заговор, который, кстати, еще нужно доказать. Они от всего откажутся и правильно сделают. Но даже если допустить, что у меня есть ещё время и я соберу доказательства — кто воспользуется ситуацией? Только якобинцы; а я за свою благородную глупость попаду под огонь двух враждующих партий. А ведь у меня и так уже столько врагов, что не хватит двух жизней, чтобы разделаться со всеми. И потом, что лично я выиграю? Через полгода по конституции я должен буду уступить свое место. Даже если заговор будет подавлен, нет никакого шанса остаться дольше на вершине власти. Зачем бороться против антиконституционного заговора, победить его, а через несколько месяцев оставить свой пост…. после чего бесчисленные враги мои возьмутся за меня со всех сторон! Как не крути, а следует принимать предложение этих негодяев. Лучше сейчас взять деньги и уехать в Америку, чем через полгода оказаться наедине с разгневанными месье, которым я отдавил хвосты во время термидора! А там, глядишь, времена переменятся, и я смогу вернуться, как когда-то сделал Талейран».