Забавно, что изначально эта идея зародилась совершенно в других условиях: когда Россия и Франция еще были союзниками. Давным-давно я предложил Сийесу переселить немцев с берега Рейна в Новый Свет, чтобы Франция могла спокойно закрепить за собой эту границу, заметно ослабив Германию — самого опасного нашего соперника в будущем. Теперь, когда ситуация резко изменилась, я сам стал еще и германским императором, проект не был свернут, лишь изменилась риторика. Отныне переселение немцев в Луизиану подавалось как мое благодеяние новым подданным, как способ решить их социальные проблемы и дать им новую родину под скипетром Романовых-Гольштейн-Готторпов. Но глубинная цель сохраняется прежней — ослабление САСШ.
Надо сказать, идея «Европы в Америке» вызвала огромный резонанс. В европейских столицах — от Стокгольма до Неаполя, от Берлина до Лиссабона — возникли бурные дебаты. Перспектива масштабного заморского «филиала», колонии, не требующей больших затрат на завоевание и освоение, казалась невероятно соблазнительной даже для самых маленьких и не требовала сильного удержания флота.
Зато в соединениях США разразилась настоящая буря негодования! Американцы мгновенно поняли суть моего маневра. Газеты Бостона, Филадельфии, Нью-Йорка пестрели гневными заголовками: «Европейские тираны лезут в американские дела!», «Америка для американцев!». Они быстро осознали, что реализация моего плана отрежет их от главного источника роста — иммиграции — и поставит крест на их мечту о «явном предначертании» — экспансии от океана до океана.
Особым болезненным заболеванием для американцев был вопрос контроля над Новым Орлеаном и Миссисипи. Этот порт был маленькими воротами для вывоза продукции всей любви Среднего Запада. Потеря свободного доступа к морю приведет к удушению фермеров Огайо, Кентукки, и Теннесси.
Однако пока американское возмущение выливалось лишь в газетные статьи и гневные высказывания в Конгрессе. Реальных рычагов давления в России в САСШ не было. Армия — слабая и малочисленная. Флот — несколько отличных фрегатов, но не способный кабриолет мощи даже испанской, не говоря уже о русской или британской эскадре. Они могли только протестовать и надеяться, что европейские дела отвлекут русского короля от его американских проектов.
Но я не собирался отступать. Наоборот, решил ковать железо, пока горячо. Нужно было не только развивать наши колонии, но и активно внедрять внутреннюю политику САСШ, используя их собственные противоречия.
В Америке уже существует пусть и небольшая, но растущая партия нативистов — противников неограниченной иммиграции, опасающихся размывания «американских ценностей» и конкуренции на рынке труда. Почему бы не оказать эту поддержку через наших агентов негласную финансовую и информационную поддержку? Пусть они громче кричат о «засилье инородцев», требуют ограничения на въезд. Это будет играть с нами на руку, тормозя приток населения в США.
Но главный внутренний раскол Америки — рабство! Противоречия между промышленным Севером и рабовладельческим Югом уже были очевидны. Нужно было подливать масло в этот огонь. Внимательно наблюдая за действиями будущих аболиционистов на Севере, одновременно намекая южным плантаторам на возможность сохранения их «особого уклада» в случае большей сговорчивости с Россией И все для той же цели — не допустить превращения САСШ в чудовищную по военной и финансовой мощи сверхдержаву, какой она стала в моем мире.
Да, это была опасная игра. Игра на чужом поле, полная риска. Но альтернатива казалась мне еще хуже.
Глава 19
Вот уже 2 недели граф Строганов томился в одиночной камере следственной тюрьмы в здании Министерства полиции на острове Ситэ. Со свойственной молодым людям гибкостью он уже успел привыкнуть к скверной пище и грубости охраны. Каждый день здесь был похож на предыдущий; но сегодняшнее утро обещало нечто особенное.
Министр полиции хочет видеть вас сегодня. Приведите себя в порядок, месье! Время ключами проворчал капрал Грегье, седоусый инвалид Национальной гвардии, помнивший еще поля и холмы Вальми.*
Действительно, после обеда за ним пришли. Министр фуша всё также сидел за своим необъятно огромным столом в полутемном, тщательно задрапированным тяжёлыми, дорогой ткани портьерами кабинете. Заслышав шаги арестанта, министр поднял голову и ласково ему улыбнулся, жестом приглашая сесть.
— Рад видеть вас, сударь! Как протекает ваше заключение?
— Чудесно, просто чудесно! Ни разу ещё мне не приходилось жить в бесплатном отеле! — усмехнулся Павел Александрович.
— Наш предыдущий разговор, граф, — хмурясь, проговорил Фуше, — был неправильно начат и скверно завершён. Право же, я сожалею об этом; ведь более всего мне хотелось бы стать вашим другом. Знаете, у меня есть идея: давайте забудем всё это и начнём разговор, скажем так, с «чистого листа». Ведь мы же оба — просвещённые, здравомыслящие люди, Ну а тот факт, что в прошлом оба мы состояли в якобинском клубе — должно сблизить нас, побудить ещё лучше понимать друг друга! Вы со мной согласны, месье?
— Как и мой император, я всецело стою за дружбу наших народов и всеобщее взаимопонимание! — Дипломатично ответил юноша, гадая в душе, каких ещё гадостей приготовил ему министр за истекшие две недели.
— Прекрасно! Так считайте же себя моим гостем! Хотите вина? Какое вино вы предпочитаете в это время суток? У меня есть прекрасное Шабли, достойное мозельское, бургундское…
— Простите, но неужели в этом подлунном мире существует приличное мозельское вино? — иронически приподняв бровь, спросил Павел Александрович.
— Кто знает, месье, кто знает… — туманно отозвался министр. — В действительности громкие марки нечего не стоят, всё это — дело вкуса, а о вкусах, знаете ли, не спорят. Некоторые предпочитают рейнвейн — странный выбор, на мой взгляд. Все знают, что виноделы Рейнской долины решительно ни на что не способны! Другое дело — вины Австрийской империи. Я знаком с немалым числом любителей токая, (по слухам, в их число их входит и наш министр Талейран). Могу его понять — чудесный, богатый вкус! Тем более что в Вене осело немало французских эмигрантов, великолепно разбирающихся в хороших винах…
Павел Строганов сдержанно улыбнулся: он сразу же понял игру министра и решил поддержать ее.
— Право же, в наше время любителю хорошего вина нужно прежде всего запастись достойными денежными средствами! Тоже касается меня — уверяю вас, я равнодушен и к рейнвейну, и к токаю; не назовёшь меня и любителем портера.
— Неужели вы пьёте водку? — притворно ужаснулся Фуше.
— Что вы, что вы — просто я столь длительный срок проживая в вашей прекрасной стране, стал совершенно разделять вкусы её уроженцев, и теперь предпочитаю всему старое доброе Жевре-Шамбертен!
— Увы, месье, у меня есть другие сведения. Похоже вы на самом деле предпочитаете вину плебейское пиво! Так, например в конце прошлого года вы совершили деловую поездку в Гессен. Что вы там делали, месье?
Строганов надменно ухмыльнулся. К этому вопросу он был готов.
— Да, действительно, в тот год я совершил поездку во Франкфурт, равно как и ещё более двух десятков различных вояжей. По поручению господина Моркова я занимался там закупкой тканей и галантерейных товаров для магазина «Русский дом».
— И вы преуспели во Франкфурте?
— Увы, нет: война сильно повредила деловой жизни в этом городе!
— Однако вы успели встретиться там с несколькими французскими высокопоставленными офицерами! Скажите — с какой целью вы сделали это?
— Право, не помню. Возможно, мы просто играли в карты!
Глаза министра сузились, отчего благообразная внешность его вдруг приобрела зловещие черты.
— В карты вы, конечно, играли. Но при этом вели очень интересные разговоры, компрометирующие высшее военное руководство французской армии. Не соблаговолите пояснить, почему вас, уважаемого коммерсанта, вдруг заинтересовал вопрос, столь далёкий от обычных предметов вашего профессионального интереса? Напомню, речь шла о некоем утерянном имуществе гессенского курфюрста.
— Отчего же вы считаете, что негоциант не может интересоваться чужим имуществом? — любезнейшим образом улыбнулся юноша. — Курфюрст Вильгельм известен своим тонким вкусом. Наверняка среди его вещей имелось немало самых занятных штуковин, которыми можно было бы украсить интерьер любого дворца! Признаюсь, меня крайне интересовала возможность приобрести что-нибудь эдакое из его имущества. Картины, фарфор, серебро — ну, вы понимаете. Когда-то, на заре карьеры, я прикупил немало различных безделушек из интерьеров Тюильри — ах, какие вещицы там попадались!
Жозеф Фуше, поняв, что одним издеваются, потемнел от гнева.
— Сударь, вам следует научиться быть со мной откровенным! Иначе ваше пребывание в стенах нашего Министерства может очень сильно затянуться. Я бы даже сказал — фатально затянуться! Где месье Орлофф?
«Гм. Они не поймали его. Значит Алексей Григорьевич благополучно достиг границы и теперь, вероятно, находится в княжестве Эвер. Интересно, смог ли он разгадать интригу Талейрана?» — промелькнула в голове юноши быстрая мысль.
— Право, не знаю! — ответил он вслух.
— Довольно!
Фуше резко встал и дёрнул за шнур звонка.
— Наш русский друг, кажется, готов злоупотребить нашим гостеприимством! — сообщил он капралу Национальной гвардии, явившемуся на вызов. — Отправьте его в самую скверную из наших камер!
И презрительно ухмыляющегося Павла Александровича увели.
Исход боёв за Заасфельд вызвал в стане французов уныние. Гибель Ланна произвела на всех самое гнетущее впечатление — генерал был очень популярен среди солдат, известен и любим всеми, кому приходилось бывать под его началом. Кроме того, это был очень лояльный, доверенный военачальник, сыгравший немалую роль во время последнего переворота, приведшего к власти троицу консулов. Несмотря на антипатию к покойному, Жубер близко к сердцу принял его гибель, но еще неприятнее было крушение плана ударить во фланг и тыл Кутузова. С уничтожением моста у Заасфельда нечего было и пытаться преодолеть Заале, чьи берега оказались слишком обрывисты, а течение слишком быстро для наведения