Плацдарм подвергался ужасающему обстрелу. Немецкие батареи были лишены многих
боеприпасов, имевшихся у русских, но на этом тесном, в полторы квадратных версты, целиком открытом пространстве французские войска были столь плотно расположены, что даже обычные ядра и картечь производили страшное опустошение.
Завидев консула, к нему тотчас же подскакал бледный генерал Сен-Сир. Мундир его был порван, лицо — забрызгано кровью.
— Консул, нам надо решительно, всеми силами атаковать неприятеля и сбросить его с холмов! Вражеская артиллерия буквально избивает нас!
Впрочем, и для самого Жубера с первых шагов по левому берегу Заале это стало совершенно очевидно.
— Стройте колонны и со всей стремительностью идите в бой. Я направлю вам конную артиллерию и кирасир. Пробейте их фронт! Надо расширить плацдарм, тут нет места, чтобы развернуться всей армии!
Вскоре на плацдарм прибыли две роты конной артиллерии и восемнадцать драгунских и кирасирских эскадронов. Сен-Сир почти весь свой корпус выстроил единой гигантской колонной, по фронту поставив шестьдесят орудий, а кавалерию разместив на флангах. Однако, несмотря на мощную канонаду выставленных вперед французских батарей, немецкая артиллерия не смолкала. Плотные французские колонны, выстраиваемые сразу за артиллерией, поражались немецкими ядрами, направленными против французской артиллерии, неся ужасные потери. Жубер в бешенстве наблюдал за происходящим, изо всех сил стискивая кулаки.
— Чёрт побери, сделайте что-нибудь с этими пушками! Заставьте их замолчать! — выкрикнул он адъютанту, и тот, взяв с места в карьер, понёсся к колонне Сен-Сира.
Генерал Сен-Сир и сам понимал, что вражеские батареи надо принудить к молчанию. Он решил выслать вперед стрелков, чтобы те своим огнём выбили бы орудийную прислугу немцев. Многочисленные вольтижёры бросились вперед, осыпая батареи Лестока и Иорка градом пуль. На этот случай у русско-немецкой армии имелся стандартный ответ — атака лёгкой конницы. Два немецких гусарских полка ринулись вниз, разя не успевших убежать французских стрелков. Сен-Сир буквально застонал, видя как рубят его людей.
— Кавалерия, вперед! Разгоните их! — приказал он.
Наконец, по сигналу эскадроны ринулись вперед, заставив немцев Лестока и Иорка перестроиться из стрелковых линий в каре. Тяжелые лошади с трудом несли кирасир вверх по склонам холмов. Некоторое время из-за перестроения огонь немцев оказался дезорганизован, но затем все шестьдесят пушек и все тринадцать каре стали громить кирасиров чуть не в упор. Неустрашимый генерал Мену даже произвёл немецкой батарее, военный салют, вскинув вверх сияющую на весеннем солнце саблю.
Вся летучая немецкая кавалерия вскачь вернулась в каре. Кирасиры не остановились ни на один миг. Чудовищный град картечи сократил их ряды, но не лишил мужества. Они были из породы тех людей, которые, истекая кровью, лишь крепче стискивают зубы.
Кирасиры ринулись на немецкое каре. Они неслись на всем скаку, отпустив узды, с саблями в зубах, пистолетами в руках, — вот какова была атака.
В сражениях есть моменты, когда душа человека закаляется до того, что он превращается в статую, когда тело становится гранитом. Германские батальоны под бешеной атакой не дрогнули.
Тогда наступило нечто страшное.
Все союзные каре были атакованы сразу; бешеный вихрь окутал их. Однако, эта хладнокровная пехота не зря полгода обучалась самим Суворовым: и батальоны оставались непоколебимой. Первый ряд, опустившись на одно колено, встречал кирасиров в штыки, второй ряд расстреливал их; за вторым рядом канониры заряжали пушки, фронт каре раздвигался, пропускал залп картечи и закрывался снова. Кирасиры отвечали, разя палашами и давя людей копытами лошадей. Их гигантские кони взвивались на дыбы, перескакивали через ряды, через штыки и падали, как колоссы, среди этих четырех живых стен. Ядра делали бреши среди кирасиров, кирасиры бешеным натиском пробивали бреши в каре. Целые ряды людей исчезали, раздавленные лошадьми; в ответ штыки вонзались в брюхо кентавров. Каре, терзаемые этой бешеной кавалерией, смыкались, но не подавались, производя опустошения в рядах атакующих своими неистощимыми запасами картечи. Казалось, каждое каре было вулканом, охваченным облаком; лава боролась с молнией и громом.
Наконец, натиск ослабел. Правое крайнее каре, более всего подверженное атаке, было истреблено почти полностью. Кирасиры, сравнительно немногочисленные, внезапно почувствовали, что их атакуют. С левого фланга на них неслась бригада Кульнёва, с правого — разряженный как петух Мюрат во главе своего Нижегородского драгунского полка. Мгновение, другое… и вот три силы столкнулись!
То была ужасающая свалка в тучах пыли и песка; какое-то бешенство, головокружительный вихрь храбрости, ураган сабель, как молнии сверкающих среди всеобщего смятения.
Эта борьба длилась почти час. Французской кавалерией было выполнено десять атак. Под Кульнёвым убили двух лошадей. Половина кирасиров осталась на плато: каре немцев продолжали держаться, но тут подоспела гигантская пехотная колонна Сен-Сира с польскими уланами и егерями генерала Лефевра-Денуэтта. Французские гренадеры пошли в штыковую, сбив немцев с гребня холмов, и, наконец-то, холмы к западу от Камбурга были взяты. Французские кирасиры дивизии д’Эспаля яростно рубили отступавшую пехоту Иорка и Лестока. В этой страшной сумятице они набрасывались на русских гусар, сцепляясь с ними врукопашную, не выпуская палашей из рук. Немецкие каре отступали, но продолжали держаться.
Продолжающиеся атаки поставили немецкие корпуса на грань поражения. Гренадёры Сен-Сира смяли центр немецких позиций. Генерал Бонапарт невольно любовался ими, показывая Аркадию Суворову и говоря: «Изумительно!» — вот его подлинные слова.
К четырём часам пополудни положение русско-немецкой армии ухудшилось. Французы уже уничтожили семь немецких каре из двенадцати, захватили и заклепали шестьдесят пушек, отняли у немецких полков шесть знамен, которые были принесены находившемуся в Камбурге военному консулу тремя кирасирами и тремя егерями конной гвардии.
Обе стороны почувствовали, что в сражении наступил кризис. Французская артиллерия, в большинстве находившаяся за рекой, уже не могла поддерживать огнём наступление, и Жубер, приостановив переброску на левый берег пехоты, приказал батареям сняться с места и передвинуться ближе к своим наступающим войскам. Генерал Бонапарт, видя истощение немецкий корпусов, решил ввести в бой русские резервы: вторую пехотную дивизию Эссена и четвертую — Милорадовича.
До захода солнца оставалось еще четыре часа. За это время должно было решиться — кто из сторон одержит победу.
Глава 21
Солнце клонилось к закату, а исход боя всё еще был неясен. Эта странная битва была как бы поединком между двумя остервенелыми ранеными, которые, каждый со своей стороны нападая и отбиваясь непрерывно, истекают кровью. Кто падет первый? Обе стороны словно пустили корни в эту каменистую почву.
Ослабление русско-германской армии казалось непоправимым. Потери были ужасны. Иорк, на левом крыле, требовал подкреплений, однако все резервы уже были введены в дело. «Их нет, — отвечал адъютантам Иорка бледный, но решительный Николай Карлович. Вы спрашиваете меня, что же делать? Пусть ваш генерал даст себя убить — и ему больше не придется ломать над этим голову!» Буквально через несколько минут прибыл адъютант Лестока и потребовал у Бонапарта пехоты, на что тот воскликнул: «Пехоты! А где я ее возьму! Не могу же я ее создать!»
Однако французская армия страдала еще сильнее. Бешеный натиск прямо на немецкие батареи, непрерывно изрыгавшие в лицо французам чугун и свинец, сыграл свою роль: корпус Сен-Сира понёс чудовищные потери. От некоторых полков остался лишь пустая оболочка, каркас. Бывало, что несколько человек, скучившихся вокруг знамени, обозначали место такого-то полка; многими батальонами командовали капитаны или поручики. Дивизия Альтена, и до того уже сильно пострадавшая у Иены, была почти истреблена; неустрашимые бельгийцы бригады Кюрье усеяли своими телами ржаное поле вдоль дороги на Ауэрштедт. Пожары в Камбурге и перерывы в переброске войск, вызванные необходимостью пропустить на левый берег артиллерию, привели к недостатку сил: и теперь исход боя, пришедшего к шаткому равновесию, буквально висел на волоске.
63-й Угличский фузилерный полк держался из последних сил. Его стрелковый батальон, цепью рассыпанный перед фронтом русских сил, уже дважды возвращался в тыл, расстреляв все свои боезапасы. Линейный батальон, колонною стоявший на холме, не сделал меж тем ещё ни одного выстрела, понеся уже серьёзные потери от ядер французской артиллерии.
Порутчик Епишев внимательно вглядывался в неприятельские позиции, пытаясь предугадать, как дальше пойдёт ход сражения. Отсюда, с возвышавшихся над долинную реки Заале холмов, прекрасно просматривалась вся французская позиция, и если бы не дым, густое пеленою окутывавший все поле сражения, поручик мог бы составить полное представление о ходе развёртывания всей Вюртембергской армии Жубера.
Французские пехотные колонны одна за другой мохнатыми гусеницами переваливались через неширокую реку, совершенно запрудивединственный на 10 вёрст окрест каменный мост. Перейдя за реку, они под непрерывным обстрелом русской артиллерии пытались развернуться, перестроившись из походных в боевые колонны. Было понятно, что как только у них накопится достаточно сил Жубер непременно перейдёт в наступление чтобы отбросить русские силы от берега реки; но непонятно было, когда именно это произойдет.
Между тем командир и вышестоящий начальник Епишева, аапитан Семёнов, наблюдавший картину боя через подзорную трубу повернулся к поручику и протянул ему свой наблюдательный прибор:
— Поручик, что скажите?
— Полагаю, капитан, уже в ближайшем будущем можно ждать атаку. Им там уже тесно у реки; а ведь им надобно переводить ещё много си