Луиза в отчаянии оглянулась на сестру. Возможно, ее взгляд придал ей сил продолжать наш спор.
— Император, но я вызываю к вашему милосердию! Моя семья полностью лишилась каких-либо доходов. Мы совершенно разорены! Семья моей сестры, княгини Турн-унд-Таксис, тоже испытывает невыносимые лишения. Власти Северо-Германского союза конфисковали почти всех их лошадей, а почта, сотни лет находившаяся в ведении этой благородной семьи, переходит ныне в управление вашего Меркурианского общества!
— Теперь идёт война, и лошади крайне нужны для армейских обозов. Несомненно, князь получит соответствующую компенсацию. Что касается почтовой деятельности — никто не воспрещает князю продолжать ее на прежних основаниях. В Союзе принята свободная конкуренция. Так что князь может совершенно спокойно соперничать с Обществом Меркурий, или же напротив слить своё дело с этой компанией, получив соответствующее количество его акций.
В глазах княгини Терезы я заметил огонёк некоторого интереса к такому предложению. Зато королева Луиза просто расплакалась.
— Боже мой! Неужели вы лишены всяческих чувств? Разве не любили вы свою жену? Разве не страдали вы, когда она погибла? Неужели вы испытав такой удар судьбы можете желать сколь гибельных последствий для других династий? Как мне быть? Посмотрите на меня! Я несчастнейшее существо на всём свете! Климат Пруссии отвратительнее, чем это можно выразить. Моё здоровье полностью разрушено!
Тут я почувствовал, как кровь забурлила в жилах. Упоминание о гибели Наташи больно ранило меня, поэтому я ответил, наверное, резче чем следовало бы:
— Сударыня, мне неудобно про это говорить, но… Но вам стоило бы поменьше рожать. Тогда ваше здоровье было бы крепче! Что касается Вест-Пруссии, то я видел там философа Канта, подходящего к рубежу восьмидесяти лет. И это несмотря на то, что в обычае этой страны употреблять в пищу такую дрянь, как жареные вороны! Вас еще не угощали подобным образом? Жуткая гадость, не советую даже пробовать! А еще вы явно не были в Сибири. Вот где климат — так климат! А ведь там тоже живут люди…
При упоминании Сибири Луиза страшно побледнела, и я сразу понял, что допустил бестактность.
«Ну вот. Завтра же все будут рассказывать, как император Александр пугал бедную женщину ссылкой в Сибирь!» — корил себя я, заметив, как растерянно переглядываются королева Луиза с княгиней Терезой.
— Ваше Величество, люди живут и в пустынях, и в жаре Борнео, и даже на краю света, среди вечных льдов — однако это не значит, что я должна или готова повторять их подвиги! — вся покраснев от гнева, произнесла Луиза. — Что же касается моих детей — рожая их, я исполняю свой долг перед Отечеством и супругом. Право же, не стоит считать меня легкомысленной самкой!
— Сударыня я ещё раз говорю вам — с досадой отвечал я — или Европа (и вы в том числе) примите мою точку зрения на государственное устройство современных держав, или равнина Германии будут залиты кровью её сынов и дочерей, а гильотина или её будущий аналог будет работать у вас без передышки. Или я, или якобинцы — другого выбора у вас нет! Возможно, вы этого сейчас не понимаете, но поверьте: когда это станет очевидно для всех и каждого -будет уже поздно! К тому времени вы обнаружите себя стоящей на эшафоте в окружёнии тысяч своих бывших подданных, с ненавистью выкрикивающих одно только слово: смерть!
Вот что вам действительно стоило сделать — так это предотвратить ту несчастную войну 99-го года, когда ради английских денег ваша страна оказалась низвергнута в прах. Ведь мы не нападали на вас — вы сами позвали казаков в Берлин, а жолнежей — в Познань, Варшаву и Лодзь! Вот объясните мне, как же Пруссия позволила себе такую неосторожность напасть на Россию, да еще и в то время, когда мы ничем не угрожали вам?
— Увы, Ваше Величество… Я не принимала такого решения. Война — это мужские дела.
— Но вы говорите здесь от лица всего дома Гогенцоллернов! Именно поэтому я могу требовать от Вас ответа!
Лицо Луизы приняло упрямое выражение.
— Что же, Ваше Величество! Если говорить от имени нации — скажу одно: с лава Фридриха Великого ввела нас в заблуждение по поводу наших средств!
Услышав такое, я окончательно взбеленился.
— Чёрт побери! Что вы такое несете? Средства — это одно, а намерения — другое. Вот я сейчас могу свернуть вам шею, и мне за это ничего не будет. Но у меня нет такого намерения. Вы что, действительно считаете, что для нападения на другую страну достаточно лишь способности вашей стороны одержать над ней победу? Раз так, то, пожалуй, Россия может в несколько лет сделаться хозяйкой всей Европы! Понимаете ли вы это? Понимаете ли вы, что если бы не ваше нападение на мою страну, я находился бы сейчас в Петербурге, занимаясь совсем другими делами, а моя жена…. Моя жена была бы жива! И вот теперь, когда мертва она, мертвы десятки тысяч русских, поляков и сотни тысяч пруссаков, (и всё это лишь потому, что вы сочли себя способными победить Россию) и вот теперь вы мне заявляете «Ах, ну раз мы проиграли — так давайте передвинем границу на 10 вёрст и будем вести дела как обычно!» Нет! Нет и еще раз — нет! Пруссия напала на Россию — и все, Пруссии более не существует! Иное стало бы оскорблением для сотен тысяч погибших в этой войне!
И поверьте мне, французам повезло в том, что они объявили войну Северной Германии, а не России. Напади они прямо на нас — я не сложил бы оружие до полного уничтожения их государственности!
Кажется, я говорил это слишком эмоционально. Кажется, на глазах моих даже выступили слёзы…
Луиза покинула меня, уткнувшись в носовой платок. Тереза посматривала в мою сторону с некоторым изумлением и даже сочувствием; баронесса фон Фосс кинула напоследок истинно змеиный взгляд.
Но что-то подсказывало мне: разговор этот — совсем не последний…
Глава 5
Тем временем стали подтягиваться мои гражданские министры и дипломаты. Первым приехали Иван Богданович Барклай-де-Толли, министр промышленности, и Александр Строганов, министр финансов. Последний, как оказалось, находился в Потсдаме, и, узнав о моем прибытии в Эрфурт, безо всякого вызова поспешил навстречу.
Граф Александр Сергеевич Строганов был старейшим членом моего кабинета — ему шел уже седьмой десяток. В прошлое царствование он запомнился большими расходами, делаемыми из любви к искусствам и меценатства, и в то же время — исключительным умением вести дела. Екатерина Великая, представляя его австрийскому императору, когда-то изволила пошутить: «вот человек, что весь век свой хлопочет, как бы ему разориться, да никак не может в сём преуспеть».
Тем не менее, подробный его отчёт показал, что дела наши обстоят очень и очень неоднозначно.
Прежде всего, в империи снизились налоговые поступления. Более 800 тысяч крестьян в последние три года переселились из своих родных мест в Тавриду, Новороссию, Поволжье и предгорья Северного Кавказа. Все эти переселенцы, естественно, уже не платили подушную подать по месту своего прежнего жительства, а на новых землях для них действовали налоговые послабления. Более того, свободный режим перемещения привёл к тому, что многие крестьяне покидали деревни ради подработки в городах, да так и пропадали там, исчезая из поля зрения фискальных органов. Конечно, в рамках волости действовала «круговая порука» на уплату подушных податей, но практически это влекло лишь рост недоимок.Это был крайне тревожный знак. Конечно, недоимки случались и ранее — когда я пришел к власти в конце 1796 года, только по подушным платежам пришлось простить 7 миллионов недоимки. Но то, что в мирное время казалось лишь досадным недоразумением, во время войны с первоклассной европейской державой становилось совершенно недопустимо!
— Пусть волости конфискуют у таких крестьян земельные наделы, выводят их отдельным клином и продают с торгов! — рассвирепев, приказал я.
— Ваше Величество — втянув голову в плечи, сконфуженно произнёс АлександрСергеевич, — но по действующему Основному закону такого рода решения есть привилегия Верховной Думы и Правительствующего Сената!
Чёрт. Я и забыл, что теперь законы такого рода надо проводить через представительные органы. Сам себе создал этакий геморрой, сам об него и спотыкаюсь….
— Инициируйте процедуру принятия законопроекта! — недовольно отрезал я. — Что у нас далее?
Оказалось, последний год, к тому же, сильно сократились таможенные поступления: после вступления в силу договора с Англией о беспошлинной торговле большая часть товаров поступала в Империю без какого-либо обложения. И это, в свою очередь, проделало изрядную дыру в бюджете.
Конечно, последние годы мы получили немалые средства за счёт удачных сделок с Англией, доходов от чайной монополии и многого другого. Поступила нам и часть прусской контрибуции. Но всё это разовые суммы, они растворяются без следа в общем потоке расходов. Большая же часть контрибуционных денег теперь обращена на формирование армии Северо- Германского союза; а часть суммы была по политическим причинам прощена. Это всё означало, что новых поступлений из Германии ожидать не приходилось.
Спасало нас теперь только одно: уральское золото. Налаженная несколько лет назад добыча россыпного, «песошного» золота нарастала с каждым годом и в 1800 году составила уже более тысячи четырёхсот пудов; это, без малого, двенадцать миллионов рублей. Немало добыли в Калифорнии, но эти средства до Петербурга никогда не доходили — они были задействованы в торговле с Китаем, а еще применялись для финансирования наших тихоокеанских проектов.
Итак, с финансами дела обстояли сильно «не очень», а война с Францией не обещала быть ни быстрой, ни лёгкой.
Ещё через две недели в Эрфурт в одном экипаже прибыли господа Кочубей, Модерах, и адмирал Мордвинов.
Адмиралбыл вызван мною первым. Не откладывая дела в долгий ящик, я сообщил, что именно его вижу на посту канцлера.
С Николаем Семеновичем я уже был знаком по своим делам в качестве президента Морской Коллегии, и знал его как вполне толкового администратора и военачальника. Конечно, оставалось только гадать, каков он будет в качестве главы правительства; ведь такой должности он никогда ещё не отправлял. Впрочем, рассуждал он очень грамотно и дельно: как мне донесли, именно пылкими речами либеральной направленности адмиралу и удалось убедить наших свежеиспечённых «парламентариев» в своей дееспособности как потенциального канцлера Империи. Причём в некоторыхотношениях он казался даже более смелым и заходил дальше, чем я сам!