одолел огромную толпу бунтовщиков, отказавшихся подчиняться своим господам!
— Такие случаи ещё будут, с этим ничего не поделаешь. Но это всё равно лучше, чем пугачёвшина. Конечно, крестьяне хотят землю, и, по справедливости, надо было дать её им! Надобно направить распоряжение губернаторам поручить помещикам уладить отношения с бывшими крепостными на основе аренды, не допуская повышения их повинностей! Нельзя допустить, чтобы введение арендных платежей стало поводом к увеличению крестьянских тягот!
Воронцов поклонился, затем продолжал, одним глазом заглядывая в свой доклад.
— Это не всё. Очень большие волнения возникли на казённых и частных заводах. Нерчинский и Воскресенско-Колыванский завод практически остановлены, Гороблагодатские заводы почти полностью не работают! Приписные крестьяне отказываются работать дальше, поскольку их повинности теперь якобы не существует!
Вот это да!
— Это какая-то ошибка. Освобождены пока что только частновладельческие крестьяне, про государственных в манифесте ни слова!
— Вы правы, Ваше Величество! Однако же неграмотные работники поняли смысл манифеста совершенно превратно, и устроили бунт. Когда они увидели, что частновладельческие крестьяне теперь получают жалование, и могут уходить теперь с приисков и рудников, они захотели того же самого!
Черррт! Промышленность останавливать нельзя!
— Надо навести там порядок, но без жестокости. Михаил Михайлович, отпишите генерал-губернатору, (кто там у нас? Пестель?) что надобно разъяснить работным людям о том, что положение их манифестом никак не затронуто. Однако же, с этими крестьянами тоже придётся что-то решать…
Сперанский немедленно занёс моё распоряжение в блокнот.
— Ну а самое главное, Ваше Величество: теперь непонятно, как же нам собирать подушную подать! Ранее за крепостных платили помещики, а теперь что будем делать?
— А с казённых крестьян как сейчас собираются подати и оброчные деньги? — спросил я.
— У них подушную платит мир, сиречь община; притом все казённые крестьяне охвачены «круговою порукою». То есть, за крепостных крестьян отвечает их помещик, а за казённых — сами же крестьяне.
— Как интересно… И что, есть затруднения во введении того же порядка у крепостных?
— В общем, никаких затруднений быть не может. У них есть такие же «миры», как и у казённых!
— Замечательно. Так давайте же…
Но тут я задумался. А зачем наваливать дополнительные обязанности на крестьянскую общину? В будущем она станет тормозом развития!
— … давайте же сделаем так: мы сделаем «волостные правления», и поручим сбор подати волостным старшинам. Пусть как хотят, так и собирают.
— А что за «волостные правления»? — удивился Александр Романович. — У нас нет таких установлений!
— Будут. Волостных старшин пусть избирают крестьяне и прочие жители волости. Голосовать будут все, кто платит подушную подать или иные налоги, в сумме, большей, чем размер подушной подати.
— Но, Александр Павлович! Вы таким образом уничтожаете влияние дворянства! Ведь они налогов не платят!
— Никто не мешает им внести добровольный взнос в один рубль в казну. И сразу же можно будет голосовать! — отвечал я.
— Надо признать, — продолжил Воронцов, — ваш манифест уже вызвал изрядное недоумение во многих дворянских собраниях. В прошлое царствование российское дворянство постоянно получало от верховной власти разнообразные льготы и привилегии, а также иные знаки внимания; дворянство же отвечало беззаветной верностью. Новые порядки составляют очень значительный контраст со временами Великой Екатерины!
— Да, времена меняются. Я намерен жаловать не только дворян, но и всех своих подданных; это значит, что в сферах, где права дворянства нарушают интересы иных сословий, придётся проводить некоторые изменения, не всегда в пользу благородного сословия. Здесь для нас главное — не утратить нить руководства: если дворянам что-то не нравится, пусть пишут ходатайства, жалобы, челобитные и всё такое, главное, чтобы не составляли при этом тайные общества. А для этого надобно полностью ликвидировать цензуру и открыть свободу печати — пусть жалуются друг другу в газетах, а не на тайных сходках!
— Начнутся волнения!
— Возможно. Но это лучше чем заговоры. Кстати, что там с вашим конституционным проектом?
— Он, в целом готов!
— Давайте его, я посмотрю за обедом, и мы его сразу же обсудим!
Конституция очень занимала ум Воронцова — настолько, что он даже вызвал из Англии своего брата Семёна, дабы вместе проталкивать нужные позиции. При этом авторитет Воронцовых в дворянской среде вырос неимоверно: каждый день Александр Романович принимал в своём доме дворянских делегатов то от одной, то от другой губернии.
Я, в целом, не против был рассмотреть все эти конституционные дела, но, надо признать, пока я читал проект Воронцова, всё отчётливее выяснялось, что наши с Александром Романовичем взгляды на будущий Основной закон расходятся радикально.
После обеда Семён Романович прибыл во дворец, и мы в непринуждённой обстановке сели поговорить. На этот раз неутешительные новости оказались у меня:
— Александр Романович, по поводу вашего конституционного проекта… Ознакомившись с ним, хочу выразить большие сомнения в его правильности и справедливости!
— Вот как? Что же вас в нём обеспокоило, Ваше Величество?
— Ну, вот смотрите — я открыл наугад первую попавшуюся страницу: — здесь вы пишете: «Дворяне имеют право собственности на принадлежащее им земельные угодья»… Дальше: «Дворяне имеют на праве собственности недра, расположенные под их имениями, как родовыми, так и благоприобретёнными… Дать дворянству полную свободу жительствовать во всех частях государства, где пожелают… Подтверждаем и возобновляем все права и преимущества, данные дворянству прежними российскими государями, а наипаче указом императора Петра III, именуемым: „О вольностях дворянства“, и Грамоту дворянскую императрицы Екатерины II…».
— И что же здесь не так, Ваше Величество? — осторожно вопросил Александр Романович.
— Да всё не так, — воскликнул я, с хлопаньем закрывая папку. — Вот кругом, куда в ваш текст не ткни, всюду: «дворяне, дворяне, дворяне, дворяне», будто бы у нас иных сословий-то среди населения и вовсе нет, или они столь незначительны, что и упоминать о них не стоит! А промежду тем даже крестьянство наше и в армии служит, и налоги платит, и прочие повинности несёт; а им, по вашей же Конституции, всех прав выходит — шиш, да маленько! Нет, Александр Романович: конституцию надобно делать всесословную: не «дворяне имеют», а «все имеют», не «дворяне вправе», а «все вправе», и так далее и так далее.
Братья переглянулись.
— Ваше Величество! — граф начал защищать своё творение, — в нашей державе дворянство суть первейший класс, и это сложилося с незапамятных времён. Вполне естественно, что они получают понятные преимущества в такой деликатной сфере, как политика!
— Семён Романович, — обратился я, а Воронцову-младшему. — Вот вы многие уже годы служите послом нашим в Лондоне. А там есть привилегии у дворянства?
— Англия есть особое государство, там многое устроено не как на континенте, — любезно улыбнулся нам Семён Романович. — Однако, чтобы участвовать в политической жизни, там следует быть джентльменом!
— А кто такой «джентльмен»? Корона выдаёт патенты на джентльменство? Или любой может стать им, получив образование, манеры и некоторую собственность?
— Ваше Величество, Англия во многих отношениях не похожа на Россию, — обеспокоенно произнёс Воронцов-старший, чувствуя, что разговор идёт как-то не так, как следовало бы.
— Да, это очевидно любому. Но, вы же хотите, чтобы у нас всё получилось, как в очень непохожей на нас Англии, а те то, что было недавно в столь близкой к нам и похожей на нас Польше?
Братья озадаченно замолчали.
— Я, собственно, что хочу вам сказать: конституция — штука сложная. Хорошо, если выйдет, как в Англии; а ну как всё получится как в Польше? Мы все прекрасно понимаем, что именно сеймы и шляхетские привилегии погубили это государство. Потому надо брать за основу английские или американские образцы, где дворянства в нашем понимании нет вообще, чем негодные польские. Другими словами, конституция должна быть всеслословной!
— Ваше Величество, — возмущённо воскликнул Александр Романович, — не желаете ли вы совершенно уничтожить дворянские привилегии?
— Конечно же, нет. Сейчас это было бы несвоевременно, но когда-нибудь в будущем, может быть, лет через 100, несомненно, произойдёт правовое уравнивание всех сословий. И, чтобы облегчить эту задачу для будущих поколений, я не желаю закреплять дворянские привилегии в Конституции. Пусть они будут, эти привилегии, но лишь на основе жалованных грамот, манифестов, указов, или простых законов; а вот в верховный, основной закон мы этого тащить не будем! Ну а в будущем привилегии дворянства попросту распространяемы будут на все классы населения, не исключая и крестьян. Так что, Александр Романович, переписывайте, в том духе, как я вам сейчас обозначил.
— Ваше Величество! — вновь вкрадчиво начал Семён Романович, — а может быть, возложить обсуждение всех этих вопросов Сенату? Ведь господа сенаторы, привыкшие к разрешению сложнейших государственных вопросов, сами наилучшим образом во всём разберутся?
— Ах, Семён Романович! Вот в чём бы я не надеялся на Сенат, так это в устройстве нашего Основного закона. Вы, верно, так долго жили в Англии, что не знаете, что учреждение это ныне почти что несостоятельно. В нём насчитывается более 30 тысяч нерешённых дел; иные из них тянутся со времён Елизаветы Петровны! Надо сначала наладить порядок — изменить систему комплектования Сената, наладить работу, а уж потом наделят его некоей властью. А для наших практических целей это означает, что Сенат не сможет создать Конституции — это Конституция должна создать Сенат!
В общем, мы самым серьёзным образом решили переменить структуру государственной власти. «Правительствующий» Сенат, как назвал его когда-то Петр, давно уже не оправдывал своего названия: фактически он выполнял роль высшей судебной инстанции, дополнительно нагруженной ещё уймой всяких функций. Так, глава Сената, генерал-прокурор, соединил в своих руках обязанности министров юстиции, внутренних дел и финансов. При этом петровских берг-, мануфактур- и коммерц-коллегий уже не существовало вовсе, ибо были упразднены, а задачи их переданы Казённой палате;