ожет быть уточнена этнографическими и историческими данными, но без значительных её перемещений. На таких основах мы можем договориться о союзе против Пруссии.
— А Австрия?
— Французы весьма успешно действуют против них. Думаю, в ближайшее время их ждёт заметное ослабление! Так что, пан Костюшко, подумайте над этаким вариантом. Понимаю, моё предложение трудно назвать щедрым, но зато оно реалистично и отвечает интересам и поляков, и русских.
На этом мы раскланялись.
Я уже покинул Мраморный дворец, когда братья Чарторыйские догнали меня на набережной.
— Принц Александр! — обратился ко мне старший из них, Адам. — Прежде всего, благодарю вас за откровенный разговор на столь важную нам тему. Мне представляется, что в теперешней ситуации вы — единственная надежда на возрождение нашей страны! И, в надежде на вас, я готов помогать и служить вам. Позвольте рассказать вам о том, чему сам я много раз был свидетелем: в манежах и экзерциргаузах Конногвардейского полка давно ходят слухи о заговоре в пользу вашего отца, Павла Петровича. Говорят, как только появятся сведения о смерти или сильной болезни государыни, как в Гельсингфорс будет послан курьер, уведомляющий о том короля Павла. Он сразу же двинется на Петербург со своими войсками, а в городе его притязания поддержит гвардия…
Вот это да! Конная гвардия замешана в заговоре! Это очень серьёзно: надо продумывать контрмеры!
— Благодарю вас, князь, — слегка поклонился я Чарторыйскому. — Эти сведения очень важны для меня.
Князь в ответ сделал жест, означающий, видимо, «Ах, не стоит толковать о таких мелочах между воспитанными людьми».
Одно непонятно. Почему он так откровенен со мною?
— Однако, князь, я право же, удивлён. Разве вы не презираете ремесло доносчика?
Адам Чарторыйский в ответ на это лишь приподнял высокомерно изогнутую бровь.
— Конечно. Но русских гвардейцев, так откровенно радующихся гибели моей родины, я презираю ещё больше.
Нда… Определённо, брать этих людей на службу было очень большой ошибкой!
Глава 32
К концу пребывания в Таврическом дворце, в этом, 1796 году, только и было разговоров, что о предстоящем вскоре визите к нам молодого шведского короля. Официально шведы приезжают, чтобы объявить о присоединении королевства к коалиции, образовавшейся против республиканской Франции, но в действительности их путешествие связано с другими обстоятельствами. Уже давно Екатерина лелеяла проект брака между шведским наследным принцем и её внучкой, старшей дочерью Павла, Александрой. Весь двор знал, что княжна воспитана была на этой мысли: однажды, когда она играла на коленях императрицы, государыня открыла перед ней альбом с портретами, предложив ей выбрать принца, за которого она хотела бы выйти замуж. Нисколько не колеблясь, девочка указала пальцем на Густава. Теперь наступил момент осуществить мечту десятилетнего ребенка: молодые люди теперь подросли, ей четырнадцать лет, а ему семнадцать. Правда, шведский король уже обручён с принцессой из Меклинбург-Шверинского дома; однако императрица проявила невероятное упорство в достижении своей цели, вплоть до того, чтобы силою оружия принудить Мекленбург-Шверинский двор расторгнуть помолвку! Императрица упорно стояла на своем, категорически потребовала официального расторжения состоявшейся помолвки и приезда в Петербург регента и будущего короля, чтобы просить руки Александры Павловны. Перед угрозой военной демонстрации, о которой были притворно отданы распоряжения, шведский регент обещал привезти короля в Петербург, ничего, однако же, заранее не обещая.
Я помнил, что с этой поездкой была связана какая-то скандальная история, которая повредила внешнеполитическому престижу России, и, кажется, способствовала преждевременной смерти императрицы. Я говорил об этом с «бабушкой», но та была абсолютно уверена в себе:
— Не беспокойся, Александр Павлович, граф Зубов и граф Морков твёрдо ведут это дело! Ты сам просто не хочешь жениться, и потому накликиваешь беду на нашу Александру!
Я не стал настаивать, памятуя, что внешняя политика находится в сфере действия Зубова. В конце концов, мое дело — предупредить.
Тем временем шведы приехали; императрица приказала великим княжнам и фрейлинам усовершенствоваться во французской кадрили, которая была тогда в большой моде при стокгольмском дворе. Все участвовавшие в придворных танцах занимались этим делом целыми днями. Шведские костюмы, похожие на древнеиспанские, производили прекрасное впечатление на приемах, балах и празднествах, дававшихся в честь молодого короля и его свиты. Казалось, все делалось только для них. Все внимание, вся любезность были устремлены на гостей, великие княжны танцевали только со шведами; пожалуй, никогда никакой двор не выказывал столько внимания иностранцам.
Все это время, пока в Зимнем дворце шли празднества, а в Таврическом ежедневно повторялись элегантно обставленные балы, концерты и катания с русских гор, шведский король был принят великой княжной Александрой, как ее будущий жених. Надо сказать, что сестра моя была очаровательна, и шведский король справедливо восхищался ею. Осталось утрясти последние формальности: дело это возложено был на Моркова, креатуру Зубовых Спустя несколько недель, проведенных очень весело и с большим блеском, наконец был назначен день обручения. Помолвка была назначена на 7 сентября, вечером, в Бриллиантовом зале, в присутствии митрополитов петербургского, Амвросия, и московского, Платона, после чего в тронном зале, конечно же, будет бал.
И вот, в 7 часов вечера, все приглашённые явились на церемонию, собравшись в Бриллиантовом зале. Пришла невеста, затем и императрица; мы ждали только молодого короля. Он медлил, и государыня начинала проявлять признаки нетерпения; вот проходит четверть часа, затем еще четверть часа, «а Германа всё нет»!.. Было уже поздно, когда стали замечать перешептывания между теми, кто имел возможность узнать, в чем было дело и беготню взад и вперед лиц, торопливо входивших во внутренние покои императрицы и возвращавшихся оттуда. Там чувствовалось сильное волнение. Я уже понял, что произошло, и с тоскою ждал развязки.
Наконец, появляется Марков и со смущенным видом и дрожащим голосом шепчет Екатерине что-то на ухо. Она делает вид, будто хочет что-то сказать, широко раскрывает рот, но звуки замирают на её устах. Видя происходящее, лакей Захар Зотов бросается к ней со стаканом воды, как делает это всегда в моменты волнения императрицы. Она делает глоток, а затем произошло нечто невероятное: резко встав, Екатерина в бешенстве дважды бьёт Маркова тростью! Несчастный стоял перед ней с круглыми глазами и не решался защищаться. Все окружающие прятали глаза — немыслимо было даже подумать, что всегда благосклонная государыня.
К императрице подбежали Зубов, Безбородко, но она, отталкивая всех, страшным голосом закричала:
— Я ему покажу, этому сопляку!
Зачем её слова как будто застряли в горле, и она тяжело упала в кресло. Наконец, после четырех часов томительного ожидания, всем объявили, что обряд не состоится; императрица прислала просить у митрополитов извинения в том, что их напрасно заставили явиться в облачении. Дамам, в пышных фижмах и всем собравшимся в богатых парадных костюмах было сказано, что они могут удалиться, ибо обряд отложен по причине некоторых неожиданных незначительных препятствий. Но скоро стало ясно, что все безнадёжно порвано.
Оказалось, что фаворит Зубов и его дипломат Марков взялись за щекотливое дело, не имея понятия о тех трудностях, которые оно представляло, а Екатерина, в свою очередь, напрасно доверяла таким безрассудным людям. В то время, как молодые люди обменивались нежными клятвами, умудрённым жизнью дипломатам нужно было бы выяснить условия заключения брака. Но граф Морков, легкомысленный и невнимательный благодаря гордости и презрению ко всему, что непосредственно его не касалось, был уверен, что все само устроится, и не позаботился о том, чтобы условия брака были выражены в письменной форме и своевременно подписаны! А когда дело дошло до подписи, возникли препятствия: Екатерина потребовала от Густова, чтобы будущей супруге его обеспечили полную свободу совести и религии. Но по шведской Конституции это было невозможно: в королевстве разрешалось лишь лютеранское вероисповедание!
Король Густав IV, в свою очередь, желал, чтобы русская княжна, будущая королева Швеции, перешла в лютеранство. Граф Морков не обратил на это обстоятельство особого внимания, и решил, что нужно двигать дело и поступать так, как будто бы все уже было обсуждено, не давая шведам времени для размышлений, в том расчете, что они не осмелятся отказаться от дела, которое зашло уже слишком далеко; он полагал далее, что прекрасная наружность великой княжны довершит все то, чего не могла достичь ловкость дипломатии. Но дела приняли не тот оборот, на какой рассчитывал Морков: молодой король был самым ревностным протестантом во всей Швеции, и категорически не хотел дать своего согласия на то, чтобы у его жены была в Стокгольме православная церковь. Его министры, советники, регент, боясь последствий оскорбления, наносимого Екатерине, советовали ему уступить ее желаниям и изыскать какое-нибудь среднее примирительное решение, но все было напрасно. Вместо того чтобы поддаться этим убеждениям, Густав IV в продолжительных беседах с молодой великой княжной старался склонить ее на свою сторону, и почти заставил ее дать обещание принять протестантскую религию; а все предложения графа Моркова им отвергались. Напрасно говорили Густаву, что он подвергает Швецию опасности войны с Россией, если, зайдя уже так далеко, откажется от брачного союза перед самым его совершением. Все было тщетно.
Это упорство молодого короля по отношению к требованиям России и ее могущественной властительницы вначале обеспокоило, затем испугало шведов, но, в конце концов, им понравилось; их тщеславию льстило, что король выказал столько характера. Оживление, вызванное в Петербурге появлением шведов, с их королем во главе, на следующий же день после описанного события сменилось мрачным безмолвием, разочарованием и неудовольствием.