Императрица не несколько дней затворилась в своих покоях, не выходя и никого не принимая. Наконец, она появилась на дне рождения Великой княжны Анны. При дворе снова был бал. Императрица явилась со своей вечной улыбкой на устах; но в ее взгляде можно было заметить выражение глубокой грусти и негодования. Шведский король и его свита имели натянутый, но не смущенный вид. С обеих сторон чувствовалась принужденность; все общество разделяло это настроение. Теперь костюмы шведов и их шляпы, украшенные перьями, казалось, уже не пленяли своей грациозностью и словно разделяли общую напряжённость. Через два дня король со свитой уехал, и Петербург погрузился в угрюмое молчание. Все были изумлены тем, что произошло; не могли себе представить, что «маленький королек» осмелился поступить так неуважительно с самодержавной государыней всея России. Как поступит она теперь? Немыслимо, чтобы Екатерина II проглотила нанесенную ей обиду и не захотела бы отомстить! Это был предмет всех салонных разговоров в городе.
Однако же время шло, но ничего не происходило. Несмотря на наступающую осень, армия Суворова была отправлена походом на Рейн. Это обстоятельство меня крайне обеспокоило: во-первых, я ничего не слышал о походе Суворова против Франции в 1796 году; во-вторых, я считал эту войну ненужной; в-третьих, он нужен был мне в России!
И, что особенно было интересно, Екатерина, кажется, и не думала умирать! Я прекрасно помнил, что её кончина произошла в конце 1796 года; но он заканчивался, а шестидесяти шести летняя государыня не показывала признаков подступающей слабости. Страшная мысль поразила меня: неужели я своими действиями настолько всё изменил, что даже смерть императрицы теперь передвинулась на неопределённые сроки? В сущности, ничего невозможного тут нет: ведь в известной мне истории она скончалась от микроинсульта, возникшего от огорчения за свою внучку: и, хотя история полностью повторилась, возможно, моё предупреждение заставило её отнестись ко всему спокойнее и тем предотвратило печальный исход.
Блин. Многя лета ей, конечно же, но я-то на такое не рассчитывал! Весь план мой летит в тартарары!
В день тезоименитства Екатерины, 25 ноября, в Зимнем дворце вновь назначен был большой праздник. Императрица, кажется, была в этот раз весела более обыкновенного: смеялась, шутила с Зубовым и Кобленцелем. Это явно было неспроста; и по окончании праздника она неожиданно позвала меня в свои покои.
— Александр Павлович! Я, думается мне, поняла твою методу. Ты сызмальства вечно всё занят государственными делами; и в женитьбе, верно, желаешь соблюсти державный интерес! Раз так, я помогу тебе жениться на богатой наследнице! После нелёгких негоциаций добилися мы согласия на брак от французских Бурбонов — выше уже, наверное, некуда. Теперь к нам из Вены спешат его августейшее величество, христианнейший Людовик 16-й, супруга его, Мария-Антуаннетта, а с ними дофин и дочь, Мария-Тереза Французская. Ах, как я рада! Чрез несколько времени у нас тут будет настоящий Версаль!
Сердце моё упало куда-то к желудку. Да что ты будешь делать! Всё разваливается ко всем чертям!
— … и не вздумай в этот раз уклониться от исполнения долга! Клянусь тебе именем Господа Бога — если снова вздумаешь меня провести, уплывёт от тебя трон к Константину! Вот только появятся у них надежда на потомство…
— Я не могу жениться, бабушка — замогильным голосом ответил я. — Я уже женат…
— Чтоооо?
И столько возмущения, потрясения, и боли было в этом вопросе, что у меня потемнело в глазах. Я никогда не видел её в таком состоянии!
— На ком? — прохрипела она.
Я назвал.
Несколько времени она будто бы не могла говорить, подавившись костью; Лицо её побагровело, из груд и вырвался хрип. Затем глаза её закатились, и она грузно повалилась набок. Я подхватил её, но не смог удержать от падения на ломберный столик и бывшие рядом с ним стулья из Тюильри.
— Бабушка! Что такое? Захар! Захар!!!
Из горла Екатерины вырывался протяжный, нечеловеческий хрип. Губы её посинели, дрожь била полное тело.
— Врача! Врача, скорее! — в отчаянии прокричал Захар.
Вскоре явился доктор Роджерсон. В серебряную чашу хлынула тёмная кровь; императрице отворили вены. Но было, очевидно, поздно.
Она умирала.
С тяжёлым сердцем выйдя из её покоев, я подозвал своего охранника — измайловца, Дмитрия Волховского. С некоторых пор кто-то из верных и надёжных офицеров всегда находился при мне, выступая и телохранителями, и адъютантами.
— Немедленно сообщи Бибикову и Скалону, чтобы, взяв весь наличный состав измайловской охраны, срочно явились сюда. Полковнику Арбенёву поднять полк тревогою, один батальон выслать к Зимнему караулами, другой — направить на охрану Сената, третьим оцепить расположение конногвардейцев, четвёртый оставить в резерве. И послать за вице-адмиралом Нельсоном, — приказать ему немедленно вскрыть «белый пакет».
Так называлась секретная инструкция, в запакованном виде давно уже имевшаяся у всех командующих эскадр и портов, к исполнению которой Балтийский флот должен был приступить в преддверии смены власти.
Через час в кромешной тьме в Зимний дворец прибыл батальон Лейб-Гвардии Измайловского полка под командованием штабс-капитана Николая Бибикова.
— Нам нужно осмотреть документы императрицы на предмет секретных её распоряжений по случаю смены власти! — вместо приветствия сообщил я ему.
— Но это же значит… проникнуть в покои императрицы? — поразился он.
— Да, это значит, «проникнуть»!
Секунду Бибиков медлил, будто не верил своим ушам, затем взял под козырёк.
Поднявшись по массивным дворцовым мраморным лестницам, мы двинулись в сторону юго-западного крыла, где размещались личные апартаменты Екатерины. Паркеты гудели под каблуками наших сапог; попадавшиеся навстречу лакеи озадаченно переглядывались. Нервы мои были не пределе: если начнётся какая-то заваруха, то будет это именно сейчас!
На входе нас встретили кавалергарды.
— Простите, но доступ на сторону императрицы закрыт! — провозгласил мне командовавший ими поручик.
— Кем? — остро спросил я.
— По распоряжению Платона Александровича Зубова!
Я обернулся к Бибикову.
— Второй батальон от Сената — сюда! И всю артиллерию! Поднимайте морские экипажи!
Затем я перевёл взгляд на побледневшего поручика кавалергардов.
— Карл Карлович, сейчас здесь будет тысяча моих штыков. Вас едва ли две сотни. Вы решительно отказываетесь пропустить меня?
Юный поручик Левенвальде заколебался.
— Вас, Александр Павлович, я готов беспрепятственно допустить в любое время, но эти люди…
— Они со мною. Они со мною, и мы идём внутрь. Если вы против, доставайте свой палаш!
— Но граф Платон Александрович….
— Через час или два граф Платон Александрович станет «графом никто». Не допускайте его ошибок, поручик!
И, отодвинув в сторону растерянного кавалергарда, мы вошли в покои императрицы.
Она оказалась ещё жива. Доктора Вейкарт и Роджерсон пытались облегчить её страдания, прикладывая к ногам шпанские мушки, но надежды, по их словам, уже не было.
— Делайте своё дело, господа! — произнёс я сопровождающим. Офицеры, очевидно, испытывая неловкость от исполняемой роли, начали досматривать ящики и секретеры, бегло читая заголовки найденных бумаг. Наиболее важные сразу подавались мне.
За полтора часа были найдены документы, касающиеся наследственной доли графа Бобринского, проект возрождения Константинопольской империи, переписка с бароном Гриммом, секретные бумаги 3-го польского раздела, и ещё масса интересных документов. Но ничего, относящегося к наследованию власти, в покоях императрицы не имелось.
Остался последний секретер, ключи от которого найти не удалось.
— Ломайте! — коротко велел я, и вскоре треск благородного палисандра покрыл хрипы умирающей императрицы. Я ждал, нервно барабаня пальцами по стеклу окна, выходящего на недавно замощённую площадь перед Адмиралтейством.
— Александр Павлович, посмотрите! — произнёс Бибиков, поднося мне какой-то свёрток.
Внутри него лежали крохотные рубашечки, шапочки, пелёнки… Это были наши с Константином детские вещи, тщательно хранимые любящей бабушкой наравне с важнейшими государственными бумагами. Черт…
Я отвернулся к окну, уткнувшись лбом в стекло. Бибиков и Волховский растерянно ожидали, когда мои плечи перестанут сотрясаться от сухих, конвульсивных рыданий. Черт! Да не моя она бабка, не моя! Что, наконец, со мною!?
— Ваше высочество… Преображенский полк входит на площадь! Надо что-то предпринять!
Подняв глаза, я с трудом различил за стеклом, как на темную, как сама ночь, Дворцовую площадь входят отряды солдат в преображенских мундирах, ведомые обер-офицерами с факелами в руках. Похоже, сейчас начнётся!
— Вы нашли его? — не оборачиваясь, бросил я через плечо.
— Завещание найдено, Ваше Высочество! Оно соответствует воле императрицы, выраженной ранее: наследником престола провозглашаетесь вы. На вас возлагается обязанность выдать замуж сестёр ваших и заботиться об их будущности.
— Кажется, капитан, сейчас разговор пойдёт по-другому — кивнул я на выстраивающиеся перед дворцом ряды гвардейских солдат. — Эти ребята читать не умеют, зато хорошо стреляют и колют! Где второй батальон? Где моряки?
Мы спешно спустились вниз, выйдя в морозное тёмное ноябрьское петербургское утро. Перед входом во дворец стоял выстроенный в два ряда батальон измайловцев; преображенцев же было много больше. Хорошо, хоть семёновцев с ними нет!
Это выступление не было для меня большим сюрпризом. Я давно уже выяснил, что в самом деле запланировал Николай Иванович Салтыков, и почему так легко он отдал мне крайне важное Новороссийское генерал-губернаторство, не говоря уже про коммерц-коллегию и флот: потому что главным он считал контроль над армией. Имея на руках «большие батальоны», всегда заберёшь всё, что угодно, у того, у кого