— Работают? — переспросил дьякон придушенным голосом.
Горбун сделал вид, что не расслышал:
— Как сказала одна из них, — продолжал он, — да простят меня Бог и присутствующие, проститутке, что сапожнику: понедельник — день-бездельник.
Казалось, теперь уже и Альмида жалел, что вызвал его к себе. Он снова раскашлялся так, будто подавился рыбьей костью. Дьякон открыл рот, но молчал. Где-то мяукнул кот. Горбун мысленно улыбнулся. Как странно, подумал он, прислушиваясь к самому себе: страх и злость в его душе отступали по мере того, как он доканывал дьякона. Не все его рассуждения приходились по нраву собеседникам, и он, словно нарочно, с заметным удовольствием выискивал, подбирал и бросал им в лицо именно такие. Страх перерождался в извращенное удовольствие. Его слушатели снова беспокойно заерзали на стульях.
— Работают! Вы сказали, они работают! — кипятился дьякон, не в силах добавить ни слова.
Танкредо решил не обращать на него внимания. Дьякон приблизил к нему свое уже красное лицо. Мысль о том, что проститутки работают, не укладывалась у него в голове.
— Почему же они стали реже приходить? — запальчиво спросил он.
Видимо, нехватку проституток на обедах он собирался свалить на недобросовестность Танкредо.
— Приходят только самые старые, — не менее запальчиво отвечал Танкредо. — Те, которые живут независимо и работают от случая к случаю, наудачу. Те, кто сами себе хозяйки, вы понимаете, о чем я, — те, кто сами распоряжаются своим временем. В некотором смысле, свободные проститутки. И если в понедельник им нечего есть, они приходят. Они знают о добрых начинаниях нашего храма. И приходят бесплатно поесть, вот и все.
Ему показалось, что Альмида украдкой улыбается; возможно, он смеялся над ним, над его молодостью; или просто жалел его. Дьякон весь трясся:
— Почему же не ходят молодые?
— Потому что сидят взаперти. У них есть… хозяин… покровитель. Который не позволит им просто так посещать приходскую церковь. Это сложно. Кроме того, в еде они не нуждаются.
— Но как люди узнают об этих обедах? — продолжал свой допрос дьякон.
Уже сам его тон раздражал горбуна. Падре Альмида поспешно ответил:
— Танкредо взял на себя эту обязанность, — сказал он, — и лично разносит приглашения беднякам Боготы, а это, к сожалению, почти все ее население. Сами знаете, Селесте. Благодаря усердной и бескорыстной работе Танкредо мы можем рассчитывать на посещения беспризорников, слепых, стариков…
— Мне тоже хотелось бы в этом участвовать, — сказал, наконец, дьякон. — Если никто не возражает.
И снова ответил падре Альмида.
— С превеликим удовольствием, — сказал он. — Ваша помощь будет неоценимой.
— Да, — продолжал дьякон. — Именно здесь и кроется проблема: в посещаемости… я хочу сказать… возможно…
Он покраснел еще сильнее.
— У людей пропадает охота приходить именно в тот момент, когда они получают приглашение. Я вижу, что семена здесь не сеют, а бросают на пересохшую почву.
На черном письменном столе зазвонил телефон. Сабина протянула руку.
— Я сниму трубку в ризнице, — сказал Альмида и встал, прерывая разговор. — Селесте и Танкредо, с ближайшего понедельника вы будете согласовывать свою работу.
Телефон зазвонил снова. Падре все еще медлил.
— Танкредо, — сказал он. — Есть важная новость: сегодня я не буду служить мессу. Мы с Селесте должны уехать.
Телефон все звонил. Альмида и Мачадо окинули горбуна суровыми взглядами.
— Вместо меня приедет другой священник, — сказал Альмида. — Думаю, он не заставит себя ждать. Окажите ему всю необходимую помощь.
Он ушел в ризницу. Кот последовал за ним.
Дьякон закончил допрос с широкой улыбкой; его прозрачные глаза ни на кого не смотрели; «Отлично, тогда в понедельник», сказал он, «в шесть утра». Было заметно, что он с нетерпением ждет ближайшего понедельника. Для него начнется необычная неделя — возможно, ему даже казалось, что понедельник, этот важный для него понедельник, уже наступил, — и с заметным воодушевлением дьякон последовал за Альмидой. Танкредо остался в кабинете один, вернее, с Сабиной Крус.
Когда он уже собрался выходить, его окликнул тихий голос Сабины Крус. Сабина все еще сидела за черным письменным столом, не глядя на Танкредо. В руках у нее была пачка чистых листов бумаги. Танкредо подошел. «Тут разные объявления, их нужно раздать в нашем районе», сказала Сабина. Листы были чистые. Встревоженные глаза Сабины с белесыми, золотистыми на концах ресницами, метнулись в сторону двери, чтобы убедиться, что в комнате никого, кроме них, нет. И только после этого впервые посмотрели в глаза Танкредо. В голосе Сабины слышались упрек и досада.
— Вы ведь заметили, что на мне сегодня синяя косынка? — прошептала она. — Да или нет?
— Да.
— И в прошлый вторник я ее повязывала, — с трудом выговорила она. — И в прошлое воскресенье. Вы разве не видели, что на мне синяя косынка?
— Видел, — ответил Танкредо. — Она была синяя.
Стопка листов вдруг разом вывалилась из абсолютно белых рук Сабины и упала на стол, рядом с пишущей машинкой.
— Тогда почему вы не пришли ни в одну из этих ночей? — быстро спросила она. — Может, вы и сегодня не собираетесь приходить? Я не прошу вас, я требую, ясно? Вы меня поняли?
Она страдала, ее руки шарили по листам бумаги. Оба, и он, и она, то и дело поглядывали на дверь, боясь появления падре Альмиды или дьякона.
— Сабина, — прошептал Танкредо, — в воскресенье я к вам приходил, но в комнате для занятий наткнулся на падре Альмиду.
— В котором часу?
Сабина, похоже, решила устроить ему такой же допрос, как дьякон.
— Поздно, — сказал он со вздохом. — В три часа ночи. Я очень удивился, что падре так поздно не спит. Он тоже удивился, когда увидел меня. Я сказал, что пришел за книгой, и… мы до рассвета практиковались в латыни.
— А во вторник?
— Во вторник я почти вошел… но услышал шорох в комнате Мачадо. Он, видимо, не спал.
— В какое время? Тоже в три?
— Тоже.
— И что с того, что Мачадо не спал? — Сабина непроизвольно повысила голос. — Мы оба знаем, что этот негодяй глух, как стена.
— Глух-то глух, Сабина, но не больше, чем стена. И это не просто какой-то глухой, это ваш крестный, и не только крестный, но и сосед…
— Ах, вот что! — оборвала его Сабина.
И хрипло добавила:
— У меня тоже есть хозяин, как у проституток?
— Ради Бога, Сабина. Я только хотел сказать, что он мог услышать нас в любой момент.
— Да нет же! — лицо Сабины исказилось презрением, пальцы комкали и ворошили листы бумаги.
Ее душил не только гнев, но и страх. Она по-прежнему смотрела то на него, то на дверь.
— Для того я и кладу матрас на пол, чтобы не шуметь. Кровать скрипит, но мы же не пользуемся кроватью. Только матрасом. Что вы волнуетесь? О чем нам волноваться?
Она замолчала, испугавшись собственных слов. Девочка, объясняющая правила игры. Она надевала синюю косынку в знак того, что этой ночью ждет визита. Сабина жадно втягивала воздух.
— Я хочу, чтобы вы сегодня пришли, — отчеканила она, почти приказала. — Сегодня же, вы слышите?
Голос у нее сорвался. И мягко, словно умоляя, она добавила:
— Танкредо, приходите сегодня ночью, я вас прошу, ради Бога, вы мне нужны.
Ее дрожащие пальцы поглаживали пальцы горбуна. Желтые глаза смотрели прямо в его глаза. Чтобы прошептать все это, она привстала и вплотную приблизила лицо к его лицу. Войди сейчас Альмида или Мачадо, подумал горбун, не просто будет объяснить такую близость, обычно предшествующую поцелую.
— Нет, — сказал он, — я не приду.
— Но почему? — Сабина вспыхнула и в отчаянии рухнула на стул.
Ее руки уже не выпускали рук горбуна — он по-прежнему стоял спиной к двери, заслоняя собой их сплетенные пальцы на тот случай, если кто-то войдет. В саду уже наступила ночь. Бесцветные губы Сабины отважились на самое худшее: они исступленно целовали руки Танкредо. И в первый раз горбун содрогнулся от отвращения (в первый раз — от отвращения к Сабине), как будто снова соприкасался с холодной, склизкой старческой кожей.
— Вы должны сегодня прийти.
— Нет, Сабина.
— Но почему, ведь я вас прошу. Забудьте о приказе. Это мольба!
— Я не приду, не хочу.
Сабина открыла рот. Как в беззвучном крике. И выпустила его руки. Танкредо зажмурился.
— Я больше не приду.
Их прервала одна из Лилий. Она вошла с подносом, на котором стояли кофейник и чашки, и начала невыносимо медленно расставлять все это на овальном столе. Сабина Крус кусала губы. Танкредо мысленно поздравил себя с приходом Лилии, спасшей его от бессмысленного и опасного разговора.
— Падре Альмида и крестный в ризнице, — сказала Сабина старухе.
— Знаю, — ответила та и продолжала расставлять чашки, раскладывать ложечки и сахар.
— Отнесите им кофе в ризницу, — раздраженно приказала Сабина.
— Они будут пить кофе здесь, с вами, — ответила старуха. — А потом уедут.
Теперь она собирала рюмки с золотой каймой — наполненные по последнему кругу, они остались почти нетронутыми.
— Похоже, ореховая настойка вам не понравилась, — сказала Лилия и обернулась к ним с улыбкой. — Пропадает добро, коты не большие охотники до ореховой настойки. Придется приберечь ее для понедельничного обеда. Им-то она точно по душе.
— Им? — возмущенно переспросила Сабина. — Падре не разрешает подавать настойку на благотворительных обедах.
— Да ведь настойка-то волшебная, — оправдывалась старуха. — От нее и ребенку вреда не будет. Правда, приторная, что твой яд, но ведь лучше угостить людей, чем вылить в помои.
Ни для кого не было секретом, что на благотворительный стол шли все объедки, включая те, которыми пренебрегли церковные коты — шесть откормленных, изнеженных, апатичных животин. Сабина напрасно ждала, что старуха уйдет: та продолжала с улыбкой топтаться в кабинете, прикрывшись подносом, как щитом. Сабина в отчаянии сплетала и расплетала пальцы.