ьи, и это, если я не ошибся в диагнозе, как раз ваш случай, видят, что жизнь — шутка и страдают из-за этого. Я тут наконец прочитал вашего Лермонтова, — и он процитировал по-русски: «а жизнь… такая пустая и глупая шутка»». По-русски я уже понимал и поэтому добавил: «Ему бы следовало еще приписать: грубая». — «Это ему наверняка приходило в голову, но тогда нарушился бы стихотворный размер». — «Эти третьи понимают вашу позицию». — «Да, но принять ее не могут». Голоса за перегородкой зазвучали отчетливо: официантка оставила дверь открытой. Я узнал вульгарные интонации Турека и его дружка Пфейфера. «Баб надо гнать из СС!» — возмущался Турек. «Вот именно! Он должен сидеть в концлагере, а не позорить военный мундир», — вторил Пфейфер. «Да, — вмешался еще кто-то, — но нужны доказательства». — «Их засекли вместе на днях у Машука, — сказал Турек. — Они сошли с дороги и углубились в лес, чтобы заняться своими мерзостями». — «Вы уверены?» — «Слово офицера». — «А если вы обознались?» — «Да Ауэ находился от меня на том же расстоянии, что вы сейчас». Все вдруг замолчали. Турек медленно обернулся и увидел меня на пороге. От его багрового лица отхлынула кровь. Пфейфер, сидевший напротив него, позеленел. «Досадно, что вы так легко бросаете на ветер слово офицера, гауптштурмфюрер, — бесстрастно и твердо выговорил я. — Так оно быстро обесценивается. Однако еще не поздно взять обратно ваши гнусные заявления. Я вас предупреждаю: если вы откажетесь, то мы будем драться». Турек вскочил, резко отбросив стул. Губы его нелепо кривились, и потому выглядел он еще более растерянным и неуверенным в себе, чем обычно. Он посмотрел на Пфейфера: тот подбадривающе кивнул. «Ничего я забирать не стану», — с усилием выдавил Турек. Пойти до конца он не решался. Меня трясло, но я продолжил спокойно и внятно: «Вы в этом уверены?» Я старался его спровоцировать, разозлить и отрезать ему пути к отступлению. «Меня не так просто убить, как безоружного еврея, уверяю вас». Обстановка накалилась. «СС оскорбляют!» — заорал Пфейфер. Мертвенно-бледный Турек молчал и вращал глазами, как взбесившийся бык. «Ну что же, прекрасно. Я скоро пришлю к вам своего человека», — подытожил я, щелкнул каблуками и вышел из ресторана. Хоенэгг догнал меня на лестнице: «То, что вы устроили сейчас, неразумно. Вам, наверное, Лермонтов голову вскружил». Я пожал плечами. «Доктор, я считаю вас благородным человеком. Вы будете моим секундантом?» Теперь пожал плечами он: «Если хотите. Но это глупо». Я дружески похлопал его по руке. «Не волнуйтесь! Все образуется. Не забудьте вино, нам оно понадобится». Хоенэгг повел меня в свою комнату, где мы и допили первую бутылку. Я рассказал ему о себе, о дружбе с Фоссом: «Фосс очень мне нравится. Удивительный человек! Но между нами нет ничего, даже отдаленно напоминающего то, что навыдумывали эти свиньи». Потом я отправил Хоенэгга с поручением в тайлькоманду, а в его отсутствие открыл вторую бутылку, курил и наблюдал, как закатные лучи играют на деревьях в парке и склонах Малого седла. Хоенэгг возвратился примерно через час. «Я вас предупреждаю еще раз, — он отхлебнул из бокала, — они затеяли грязное дело». — «Это как?» — «Я вошел в подразделение и услышал, как они спорят. Я пропустил начало, говорил толстяк: «Таким образом, мы не подвергаемся риску, эти люди иного и не заслуживают». Потом ваш противник — это тот ведь, что похож на еврея? — воскликнул: «А его секундант?» Ему ответили: «Тем хуже для секунданта»». Потом я вошел, и они замолчали. Мое мнение: они просто готовятся нас убить. А вы еще рассуждаете о чести СС». — «Не тревожьтесь, доктор. Я приму меры безопасности. Вы обо всем с ними условились?» — «Да. Мы встречаемся завтра в шесть вечера у выезда из Железноводска и отправляемся на поиски какой-нибудь укромной балки. В смерти одного из вас обвинят партизан, орудующих в окрестностях». — «Да, точно, пустовский отряд. Отлично придумано. Но не пойти ли нам поужинать?».
В Пятигорск я вернулся, наевшись и напившись до отвала. За ужином Хоенэгг был мрачен: я понимал, что он не одобряет моих действий и вообще всей этой истории. Я же находился в странном возбуждении, у меня словно груз свалился с плеч. Турека я убил бы с удовольствием, но следовало подумать, как избежать расставленной им и Пфейфером ловушки. Через час после моего возвращения ко мне постучали. Ординарец из айнзатцкоманды протянул мне бумагу. «Извините, что побеспокоил вас так поздно, герр гауптштурмфюрер. Но это срочный приказ из группенштаба». Я вскрыл письмо: Биркамп вызывал меня и Турека к себе в восемь часов. Кто-то проболтался. Я отпустил ординарца и рухнул на диван. Такое ощущение, что я проклят: мне как будто запрещено совершать благородные поступки! Мне казалось, что я прямо вижу, как старый еврей смеется надо мной в своей могиле на выступе Машука. Обессиленный, я разрыдался и уснул в слезах, даже не раздевшись.
Утром в назначенное время я явился в Ворошиловск. Турек приехал отдельно. В одиночестве мы навытяжку стояли рядом перед кабинетом Биркампа. Биркамп высказался прямо: «Господа! До меня дошли сведения, что вы публично осыпбли друг друга оскорблениями, недостойными офицеров СС, и решить ваш спор намереваетесь строго возбраняемым уставом способом, который вдобавок может лишить подразделение двух ценных и незаменимых членов. Потому что, не извольте сомневаться, оставшийся в живых незамедлительно предстанет перед трибуналом СС и полиции и получит высшую меру или срок в концентрационном лагере. Напоминаю, что ваша первостепенная задача — служить фюреру и народу, а не собственным страстям и амбициям: вы считаете, что вправе распоряжаться собственной жизнью, — отлично, тогда отдайте ее за Рейх. Итак, я пригласил вас сюда, чтобы вы принесли друг другу извинения и примирились. Я настаиваю, выполняйте приказ». Ни я, ни Турек не произнесли ни слова. «Гауптштурмфюрер?» — обратился Биркамп к Туреку, тот молчал. Биркамп повернулся ко мне: «А вы, гауптштурмфюрер Ауэ?» — «Я очень уважаю вас, оберфюрер, но я лишь отвечал на нападки гауптштурмфюрера Турека. Я полагаю, что ему следует извиниться первому, иначе я буду вынужден защищать свою честь, какие бы последствия мне не грозили». Биркамп вновь обратился к Туреку: «Гауптштурмфюрер, правда ли, что ссору затеяли вы?» Турек до скрипа стиснул зубы: «Да, оберфюрер, — наконец буркнул он, — это так». — «Тогда я вам приказываю извиниться перед гауптштурмфюрером доктором Ауэ». Турек крутанулся на четверть оборота, щелкнул каблуками и вытянулся передо мной; я сделал то же самое. «Гауптштурмфюрер Ауэ, — глухо, с расстановкой промолвил он, — я прошу вас принять мои извинения за несправедливые обвинения по отношению к вам. Я выпил лишнего и не владел собой». — «Гауптштурмфюрер Турек, — сердце у меня застучало, — я принимаю ваши извинения и тоже прошу у вас прощения за свою несдержанность». — «Отлично, — сухо сказал Биркамп, — теперь подайте друг другу руки». Я пожал влажную ладонь Турека. После этого мы повернулись к Биркампу. «Господа, я не знаю, что вы наговорили сгоряча, меня это не интересует. Я рад, что инцидент исчерпан. Но если подобное повторится, я отправлю вас обоих в штрафной батальон ваффен-СС. Ясно? Идите».
Я покинул кабинет Биркампа и пошел к доктору Леечу. Фон Гильса сообщил мне, что самолет разведки вермахта облетел Шатойский район и на сделанных им снимках видно множество разрушенных деревень; однако в IV воздушном корпусе утверждали, что их летчики не совершали налетов на Чечню, и разрушения объясняли бомбардировками советской авиации, что как раз и подтверждало слухи о подавлении масштабного чеченского восстания. «Куррек уже высадил в горах парашютный десант, — сказал Лееч, — о котором с тех пор ничего неизвестно. То ли они дезертировали, то ли их убили или захватили в плен». — «Вермахт полагает, что мятеж в советском тылу способствовал бы успеху наступления на Орджоникидзе». — «Возможно. Но, по-моему, его уже подавили, если нечто подобное вообще имело место. Сталин так бы не рисковал». — «Безусловно. Не могли бы вы меня проинформировать, если поступят новости от штурмбанфюрера Куррека?» На выходе я неожиданно встретился с Туреком; опершись на дверной косяк, он беседовал с Приллем. Парочка прекратила разговор и провожала меня взглядом. Я вежливо поздоровался с Приллем и отправился обратно в Пятигорск.
В тот же вечер я увиделся с Хоенэггом, он совершенно не был расстроен. «Такова действительность, мой дорогой друг, — заявил он мне. — Это отобьет у вас охоту играть в романтического героя. Лучше пропустим по стаканчику». Но мне происшедшее не давало покоя. Кто же все-таки донес на нас Биркампу? Наверняка один из товарищей Турека, испугавшийся скандала. Или кто-то среди них, знавший о ловушке, хотел сорвать подлый план? Вряд ли совесть замучила самого Турека. Интересно, что они с Приллем замышляют теперь: определенно ничего хорошего.
Впрочем, бурно развивающиеся события вскоре отодвинули всю эту историю на второй план. III танковый корпус фон Макензена при поддержке люфтваффе атаковал Орджоникидзе; в конце октября наши войска сломили сопротивление советской армии и буквально за два дня взяли город. Танки двинулись дальше на восток. Я заказал машину, чтобы съездить сначала в Прохладный к Перштереру, а затем в Нальчик. Перштерер намеревался перевести штаб командования в Нальчик и направил туда форкоманду заниматься расквартированием. Город пал быстро, и нам удалось арестовать многих партийных функционеров и прочих неблагонадежных типов; кроме того, здесь было множество евреев и советских чиновников, как русских, так и местных. Я напомнил Перштереру правила поведения с кавказцами, выработанные вермахтом: ни в коем случае не портить с ними отношения и в ближайшее время создать Кабардино-Балкарский автономный округ. В Нальчике я заглянул в военную комендатуру, там кипела работа. Развороченные бомбардировками люфтваффе дома дымились под дождем. Я отыскал Фосса, разбиравшего стопки книг в каком-то пустом помещении; видно было, что он в восторге от своих находок. «Посмотрите-ка», — сказал он, протягивая мне потрепанную книгу на французском. Заглавие на обложке гласило: «Народности Кавказа, северно-черноморских земель и области Каспийского моря в X веке, или Путешествия Абу-эль-Касима», издано в Париже в 1828 году неким Константином Мураджой Оссоном. Я вернул ему книгу с видом живейшего одобрения: «Богатая у вас добыча?» — «Да, не жалуюсь. Бомба попала в библиотеку, но потери невелики. Зато ваши коллеги нацелились забрать ценные экземпляры для СС. Я пытался уточнить, что именно их интересует, но специалистов здесь нет, а сами они толком не знают. Тогда я предложил полку с томами Маркса по политэкономии. Но они ответили, что нужно проконсультироваться с Берлином. На том и расстались». Я засмеялся: «Мой долг — помешать вам». — «Да, наверное. Но вы же не станете». Потом я рассказал о ссоре с Туреком, Фосс счел ситуацию ужасно комичной: «Вы хотели драться за меня на дуэли? Доктор Ауэ, вы неисправимы. Что за чушь!» — «Не из-за вас: оскорбили меня». — «И доктор Хоенэгг согласился быть вашим секундантом?» — «Не слишком охотно». — «Я удивлен. Мне казалось, он разумный человек». Я несколько обиделся на Фосса; он, конечно, заметил, что я помрачнел, и захохотал: «Не дуйтесь! Помните, что грубияны и невежды сами себя наказывают».