Вся кухня была заставлена пакетами с названиями английских торговых марок. Маргарета с Йораном стояли посреди всего этого бардака и распаковывали подарки. Виктор топтался рядом с плохо скрываемым нетерпением в ожидании обещанного водяного ружья на батарейках. Флора сложила руки на груди, облокотившись о дверной косяк. Маргарета подняла голову и заметила дочь.
— Привет, лапочка! Ну как ты тут без нас?
— Ничего.
Вопрос был задан обычным тоном — бодрым и радостным. Как будто ничего не случилось. Флора улыбнулась:
— Тихо, как в могиле.
Маргарета изобразила на лице подобие улыбки, продолжая разбирать вещи. Краем глаза Флора заметила, что отец посмотрел на нее с укором. Маргарета вытащила из пакета коробку и протянула ее Виктору:
— Так, это тебе...
Наморщив лоб, Виктор открыл коробку и достал из нее миниатюрную копию Гэндальфа. Он растерянно покрутил ее в руках. Разочарованию его не было предела. Флора посмотрела на ценник: 59.90. Фунтов стерлингов.
— Понимаешь, там были только, как настоящие, — объяснил Йоран, разведя руками. — Так что вот...
— Что «как настоящие»? — не понял Виктор.
— Ружья. Даже звук, как из настоящего ружья. Мы с мамой подумали и решили, что это чересчур. Вот и купили тебе Гэндальфа.
— И что мне теперь с ним делать?
— Как что? Поставишь у себя в комнате. Тебе что, не нравится?
Виктор посмотрел на фигурку и поник.
— Да нет, ничего так...
Маргарета наклонилась к следующему пакету и произнесла, не поднимая головы:
— И что надо сказать?
— Спасибо, — ответил Виктор, бросив на Гэндальфа испепеляющий взгляд.
Маргарета выпрямилась и протянула Флоре коробку в подарочной бумаге.
— А это тебе. Сейчас же вроде модно, так пусть и у тебя, как у всех...
В коробке оказался iPod. Как у всех! Флора протянула упаковку Маргарете:
— Спасибо, но у меня уже есть плеер.
— Но на него же можно... — она повернулась к Йорану, — сколько там, двести?..
— Триста, — ответил Йоран.
— Триста дисков записать! Всю твою музыку сразу!
— Знаю, — ответил Флора. — Но мне не нужно. Мне и одного хватит.
Повисла неуютная пауза. Один из опустевших пакетов осел, издав звук, похожий на вздох. Флора тихо злорадствовала. Не все можно купить за деньги, не все. Йоран хлопнул в ладоши.
— По-моему, — начал он, — вы просто неблагодарные дети.
— Вы вообще слышали, что у нас произошло? — спросила Флора.
Маргарета покачала головой, словно говоря: «Давай не будем сейчас об этом», но Флора сделала вид, что не поняла:
— Да вы что? Сегодня, часов в одиннадцать...
— Вы что-нибудь ели? — перебила ее Маргарета, затем вспомнила про плеер и забрала его из рук Флоры. — Ну и что теперь, продать его или подарить кому-нибудь?
Флора посмотрела на мать и заметила, как дрожит ее нижняя губа.
А ведь ее, пожалуй, можно пожалеть. При желании.
— Оставь его себе, — предложила Флора.
— А мне-то он зачем?
— Ну, не знаю. Бьорна Афзелиуса[31] слушать.
Флора ушла к себе, закрыв за собой дверь. В голове была какая-то каша — ее переполняли чувство вины, злость, но главное — невероятная усталость. Она врубила «Portrait of an American Family»[32] на полную громкость, чтобы хоть немного прийти в себя. Флора улеглась на кровать, окунувшись с головой в волны звука, пропуская через себя голос Мэнсона, то будоражащий, то ложащийся бальзамом на раны.
WHITE TRASH, GET DOWN ON YOUR KNEES!
TIME FOR CAKE AND SODOMY![33]
Флору немного отпустило. Она перемотала кассету на «Wrapped in Plastic»[34], затем снова улеглась на кровать и закрыла глаза.
The steak is cold, but it's wrapped in plastic...[35]
Это точно. Добро пожаловать к нам домой. Подумаешь, мясо остыло или, того лучше, протухло — завернем его в красивую упаковку — вы и не почувствуете.
Главное — упаковка.
Флора представила себе весь Стокгольм завернутым в пластиковую упаковку — тротуары в полиэтилене, река, окутанная тонкой прозрачной пленкой, — протягиваешь руку, а чувствуешь пластик. Защитный целлофан на лицах, маленькая собачка внутри пластмассового шара.
Кто-то убавил звук, и Флора открыла глаза. Возле кровати стояла Маргарета, сложив руки на груди.
— Флора, — начала она, — пока ты живешь с нами под одной крышей...
— Да знаю, знаю.
— И что же ты знаешь?
Да все. Флора все это уже миллион раз слышала. Веди себя, как все нормальные подростки. Промой уши, включи iPod, поставь группу «Кент», и пусть Йокке Берг[36] промывает тебе мозги, пока не станешь такой, как все. Дают — бери, прояви благодарность, отплати добром.
Выслушивать все это по сотому разу ей совсем не хотелось. Только не сегодня.
— Ты что, так ничего и не скажешь? — спросила Флора.
— Про что?
— Про деда.
Дыхание Маргареты участилось, руки, сложенные на груди, заходили ходуном.
— И что же я, по-твоему, должна сказать?
Флора заглянула в глаза матери и прочитала в них безотчетный страх. Она, наверное, и сама не знала, что с ним делать. Отвернувшись лицом к стене, Флора сдалась.
— Да ладно, ничего. Пусть тебе твой психолог расскажет.
— Что?
— Психолог, говорю, пусть расскажет, — повторила она.
Флора еще какое-то время чувствовала присутствие матери за спиной, затем та повернулась и вышла, хлопнув дверью.
Маленький человечек.
Вот что так напугало мать.
Где-то с полгода тому назад, вернувшись домой после психотерапевтического сеанса, на который Маргарета умудрилась затащить Флору, мать вдруг расчувствовалась и стала рассказывать про деда.
— Ну не могу я, — жаловалась она, — не могу я выносить этот бессмысленный взгляд, то, как он часами сидит и ничего не говорит.
К тому времени она вот уже несколько месяцев не навещала отца.
— Знаешь, — продолжала она, — мне все время кажется, что где-то там, в его голове сидит маленький человечек. Крошечный такой, сидит себе, смотрит и все понимает. И думает: ну где же моя дочка, почему не приходит, не навещает. Я ее жду-жду, а она... А я не могу — и все.
Флора подозревала, что главной темой для разговора между Маргаретой и ее психотерапевтом, которого она посещала раз в неделю (а когда Флора особенно нещадно резала себя бритвой, то два раза), являлся ее отец.
Флора еще тогда подумала, что лучшее решение проблемы — это взять, наконец, и все-таки навестить отца. Но Маргарета свято верила в силу психотерапии. Ей казалось, что она и сама справится. Она считала, что если как следует обсудить проблему, то рано или поздно можно достичь душевного покоя и гармонии.
Все проблемы можно решить — кроме тех, что решить нельзя.
А что делают с нерешаемыми проблемами? Правильно, игнорируют. Человечки в голове? Не бывает такого. Значит, и говорить не о чем. И думать тоже.
А человечек возьми и появись. И разгуливает теперь на своих двоих, зыркает бессмысленными глазищами. Грозит пальцем в стенах Дандерюда.
Но это проблема нерешаемая, — следовательно, ее не существует.
Флора обернулась и сделала музыку громче.
The steak is cold, but it's wrapped in plastic.
Правильно. Главное — упаковка.
Гроза, зарядившая с полчаса тому назад, создавала помехи на линии, и Флора никак не могла подсоединиться к Интернету. Она набрала Эльви, но телефон не отвечал. Тогда Флора позвонила Петеру, и он тут же взял трубку.
— Петер слушает.
Он почти шептал.
— Привет, это я, Флора. Чего там у тебя такое?
— Полиция. Опять народ гоняют.
Несмотря на то, что его было еле слышно из-за помех, Флора различила ненависть в его голосе.
— Зачем?
Петер фыркнул, и в трубке затрещало.
— Зачем? Я-то откуда знаю. Нравится, наверное.
— Ты хоть мопед-то спрятал?
— Да. Но велики все смели.
— Да ты что?!
— Ну. Никогда еще столько не было. Восемь нарядов и автобус. Всех вывозят. Подчистую.
— И тебя?
— Нет. Все, не могу сейчас говорить, а то засекут. Давай созвонимся.
— Ага, ты там...
В трубке раздались гудки.
—...держись.
Р-Н КУНГСХОЛЬМЕН, 20.15
Первая молния рассекла небо над районом Норрмальм. Давид стоял, уставившись на пакет малины в морозилке. Удар грома вывел его из забытья. Запихнув малину на нижнюю полку, он вытащил хлеб.
Замороженные тосты. Срок годности — до 16 августа. Когда он покупал этот хлеб неделю назад, все еще было нормально. Жизнь состояла из цепочки дней с обычными радостями и печалями. Давид захлопнул дверцу морозилки и снова застыл, уставившись теперь на упаковку с хлебом.
Сколько?
Сколько дней, недель или даже лет должно пройти, прежде чем он сможет вспомнить хоть что-нибудь хорошее после гибели Евы? И возможно ли это вообще?
— Пап, смотри!
Магнус сидел за столом и указывал пальцем куда-то за окно. Тонкая полоса, будто прочерченная мелом на черной доске неба, вспыхнула и погасла. В ночной тиши раздался запоздалый раскат грома. Посчитав про себя секунды между вспышкой и раскатом, Магнус сообщил, что гроза идет в трех километрах от дома. Дождь лил как из ведра, барабаня по стеклам.
Давид вытащил из пакета пару заледеневших кусков хлеба и засунул их в тостер — нужно было приготовить Магнусу что-нибудь поесть. Соус к спагетти, приготовленный на ужин, подгорел, так что они совершенно не наелись. После ужина они в четвертый раз пошли смотреть «Шрека», и Магнус съел полпакета чипсов, а Давид выпил три бокала вина.
Дом вздрагивал от оглушительных раскатов грома, гроза все приближалась. Давиду удалось уговорить Магнуса съесть бутерброд с сыром и мармеладом и запить его стаканом молока. Магнус казался ему то неодушевленным механизмом, требующим постоянного ухода, то единственной живой душой на этой земле. Выпив, он стал склоняться к последнему варианту и теперь еле-еле сдерживал слезы при виде сына.