— Да, — согласился Стуре, — понимаю.
Разговор о Хедене не клеился — что уж тут скажешь? Когда они уходили, там царил полный хаос. Вряд ли теперь Хеден откроют для посещений. Давид пошел проведать Магнуса. Сын спал глубоким сном. Когда Давид вернулся на кухню, Стуре произнес:
— Помнишь, врач про Рыбака спрашивал?
— Ну?
— Как-то странно все это... — Стуре прочертил пальцем на столе прямую, словно временную шкалу. — А может, так и должно быть. Сам не знаю.
— Так что это было-то?
— Ах, ну да. Короче, знаешь эти ее книги? Про бобренка. Есть они у тебя?
В доме хранилась небольшая коробка с авторскими экземплярами всех книг. Вытащив две книжки, Давид положил их на стол. Стуре взял одну из них — «Бобренок Бруно находит дом» — и отыскал страницу с иллюстрацией, на которой был изображен Бруно, который только-только нашел подходящее место для своей плотины, как вдруг выясняется, что в озере живет Водяной...
— Так вот, Водяной этот... — начал Стуре, указывая на смутную тень в воде. — Она его и правда видела. Я еще тогда собирался рассказать, да только... — Он пожал плечами. — Она тогда чуть не утонула. А через несколько дней приходит и говорит, что там, в воде, с ней было какое-то существо.
Давид кивнул:
— Да, она рассказывала. Вроде как он пришел ее забрать, Водяной этот.
— Да, — подтвердил Стуре, — но раньше... не знаю, помнит ли она, может, рассказывала, но когда она была маленькой, она звала его Рыбаком.
— Нет, — ответил Давид. — Этого она мне не рассказывала.
Стуре задумчиво перелистывал страницы.
— А когда выросла, стала называть Водяным или просто «Этим», вот я и подумал, что, видать, забыла.
— Но сейчас-то она вспоминает именно Рыбака.
— Да. Помнится, она... мы это поощряли, нам казалось, это ей только на пользу пойдет. Она все время его рисовала, Рыбака этого. Она вообще много рисовала. Еще тогда.
Давид подошел к шкафу в коридоре и вытащил коробку со старыми бумагами, газетами, рисунками — всем тем, что Ева сочла нужным сохранить в память о своем детстве.
Давиду нравилось, что он наконец нашел себе занятие. Он поставил коробку на кухонный стол, и они начали раскладывать на столе старые учебники, фотографии, камушки, школьные альбомы и рисунки. Время от времени Стуре застывал над каким-нибудь листком — вот и сейчас он вздыхал над фотографией Евы — ей там было лет десять, не больше — с крупной щукой в руках.
— Сама ведь вытащила, — произнес он, — от начала до конца. Я ей только сачком подцепить помог. — Он вытер ладонью глаза. — Хороший был день.
Они продолжали разбирать бумаги. Многие рисунки были датированы, и по ним уже тогда было ясно, что Ева станет художником, — в девять лет она рисовала людей и животных лучше, чем Давид смог бы это сделать сейчас.
Они наконец нашли, что искали.
На рисунке стояло число — 13 июля 1975 года. Стуре бегло пролистал оставшиеся страницы альбома, но больше там ничего не было.
— Вообще-то их было больше, — пояснил он. — Наверное, она остальные выкинула.
Они сдвинули в сторону стопки бумаг, и Давид встал рядом с тестем, чтобы получше разглядеть рисунок.
Стиль был еще совсем детский, — впрочем, ничего удивительного. Рыбки были обозначены черточками, а у девочки, изображающей Еву, была непропорционально большая голова. По волнистой черте сверху было ясно, что девочка находится под водой.
— Она улыбается... — удивился Давид.
— Да, — ответил Стуре, — она улыбается.
Рот девочки был таким большим, что даже по детским меркам не очень вписывался в представления о том, как рисуют людей. Улыбка у нее была в пол-лица. Это был счастливый ребенок.
Что было странно, учитывая фигуру рядом. Водяной, Рыбак. Он был раза в три больше девочки. У него не было лица, лишь пустой овал вместо головы. Руки, ноги и тело были нарисованы волнистыми штрихами, как будто он излучал электричество или был запечатлен в плохом разрешении.
Стуре объяснил:
— Она сказала, что его было плохо видно. И он все время менялся.
Давид не отвечал. Он не мог отвести глаз от одной детали. Если сама фигура была нарочито нечеткой, то руки были выписаны с особой тщательностью. На них были прорисованы пальцы, и на кончике каждого виднелся большой крючок. Эти крючки тянулись к улыбающейся девочке.
— Что это за крючки? — спросил Давид.
— Когда она была маленькой, мы часто ловили рыбу, — объяснил Стуре. — Ну вот и...
— И что?
— Ева сказала, что этими крючками он пытался ее поймать. Но не успел. — Стуре кивнул на пальцы Рыбака. — А еще она сказала, что на самом деле они были намного меньше. Но она их четко видела.
Они молча смотрели на картинку, пока Давид не произнес:
— Но она же улыбается?
— Да, — ответил Стуре. — Действительно улыбается.
ПОС. ГРЕДДЕ, 17.00
Когда Малер причалил к пристани в Гредде, было уже без четверти шесть. Он помчался к магазину, успев за две минуты до закрытия. Он купил пастеризованное молоко, несколько банок и пакетиков с супами и соусами. Макароны и тортеллини. Хлеб с неограниченным сроком хранения и плавленый сыр в тюбиках.
Затем он отыскал за магазином колонку с водой и наполнил канистры. Он вспомнил, что видел у пристани тележку с надписью «Продуктовый магазин Гредде». Только теперь ему стало ясно, для чего она там стояла. Он поколебался, раздумывая, что лучше: сбегать к пристани и пригнать тележку или попытаться дотащить сумки с продуктами и две двадцатилитровые канистры с водой до берега.
Малер решил тащить.
За двадцать минут он не прошел и половины пути, останавливаясь на каждом шагу, чтобы перевести дыхание. Плюнув, Малер все-таки сходил за тележкой, загрузил на нее продукты и через десять минут был уже на пристани.
Часы показывали начало восьмого, смеркалось. И хотя лысая макушка солнца все еще виднелась над деревьями, она стремительно исчезала из виду. Нужно было спешить — найти дорогу обратно в темноте, да еще без морской карты, было ему не под силу. Малер загрузил сумки и канистры в лодку и снова остановился, чтобы дать сердцу успокоиться.
Затем Малер мысленно произнес молитву и дернул шнур стартера. Мотор завелся с первого раза. Малер подплыл к плавучей заправке, но она была закрыта. Он привязал лодку, не выключая двигатель, и осмотрел колонки. Ни купюры, ни кредитки они не принимали. Оставалось лишь одно — вернуться за топливом в магазин. Он взвесил канистру с бензином. Где-то половина.
Малер взглянул на дорогу, ведущую к магазину. У него не было сил. До острова бензина ему точно хватит, да только хватит ли обратно, вот вопрос.
А может, дома есть? Он вроде бы видел на кухне канистру для бензина, но не успел проверить, есть ли в ней что-нибудь. Воды, правда, дома не оказалось, ну и что? Бензин-то не портится, его сколько хочешь хранить можно.
Наверняка там есть бензин. Запас на всякий пожарный, мало ли что. Конечно есть. Абсолютно точно. Ну а если нет, весла на что?
И все равно душа была не на месте. Надо бы все же сходить в магазин. Без топлива они станут заложниками стихии, случая.
Но там же наверняка есть бензин!
Малер запрыгнул в лодку и тронулся в путь — прочь от материка и нормальной жизни.
К половине девятого Малер добрался до того места, где следовало свернуть на юг. Местность он не узнавал. Солнце превратилось в темно-красную каемку на горизонте, и в сумерках шхеры выглядели совсем по-другому. Малер по-прежнему различал мачту острова Маншер, но теперь ему казалось, что она лежит слишком далеко справа.
Наверное, промахнулся.
Он развернулся и поплыл обратно. Он все еще не узнавал окрестности. В наступающем полумраке было все сложнее определять расстояние. Группы маленьких островов сливались в один большой.
Он прикусил костяшки пальцев.
Ни карты, ни запаса топлива. Ему оставалось полагаться лишь на ряд ненадежных примет, ни одной из которых не было в поле зрения.
Малер дал самый тихий ход, следя за тем, чтобы мотор совсем не заглох, и включил нейтральную передачу. Попытался успокоиться, вглядываясь в близлежащие острова и прокручивая в голове пройденный путь. До тех пор, пока он идет по фарватеру, заблудиться он не может. Малер огляделся. Огромный паром, весь в огнях, как новогодняя елка, шел прямо на него. Причем стремительно.
Малеру совсем не хотелось покидать фарватер, но выбора у него не было. Он дал малый ход и отплыл к островам, пропуская паром. Если бы теплоход столкнулся с его лодкой, капитану было бы не в чем себя упрекнуть, поскольку сигнальные огни тоже следовало добавить к списку вещей, о которых Малер просто-напросто забыл.
Паром прошел мимо. В освещенных окнах громадины Малер разглядел безмятежные лица людей. Как бы он хотел оказаться сейчас с ними — влететь в окно, приземлиться у стойки бара, пить под бессмысленную попсу, пока не опустеет бумажник, поглядывая на девочек, о которых вот уже тридцать лет как оставалось только мечтать. Выслушивать какого-нибудь пьяного эстонца, изливающего душу в блаженном алкогольном угаре.
Паром прошел мимо. Свет исчез, и Малер опять погрузился во мрак.
Он взглянул на часы. Начало десятого. Он заглянул в канистру с бензином. Почти пусто. Когда он ее наклонил, мотор зачихал, но вскоре возобновил свой мерный рокот.
Ничего страшного, — уговаривал себя Малер.
В худшем случае придется переночевать на каком-нибудь острове, ночи сейчас короткие. А завтра утром — снова в путь, если придется, так и на веслах. Может, стоило бы уже сейчас причалить к берегу, чтобы оставить хоть немного бензина на завтра.
Анна с Элиасом, конечно, будут беспокоиться, но они вроде и так прекрасно без него обходятся.
А может, и беспокоиться не будут.
Только обрадуются.
Малер повернул лодку и направил ее к ближайшему острову. Прямо тут и заночует.
Р-Н ХЕДЕН, 20.50
Дождавшись, пока за подвальным оконцем стемнеет, Флора с Петером впервые заговорили о том, чтобы выйти из дома. Вот уже несколько часов до них не доносилось ни звука, но кто его знает? Когда Петер открыл ей дверь, Флора аж вздрогнула. Он и раньше был худющим, но сейчас от него остались только кожа и кости. Не успела Флора войти, как Петер накинулся на принесенные ею фрукты. В комнате стояла вонь. Не успела Флора об этом подумать, как Петер ответил, не прекращая жевать: