Я опустил меч.
— Слышал твою историю, Мария, — кивнул я. — Ты соблазняла чужих мужчин. Даже отчимом не побрезговала. Мать тебя прокляла за это. А ревнивые бабы на болото заманили и покалечили. Да только мёртвая вода тебя спасла, обратив огнептицею. А ты как переродилась, так мстить и начала.
Жар-птица медленно кивнула.
— И кто же тебя послал ко мне, обо всём рассказав? — уточнила она, поудобнее усаживаясь на чёрном остове дерева так, что под её весом обуглившаяся древесина жалобно заскрипела.
— Староста деревни, — я нахмурился. — Томила.
— А сказала ли тебе староста Томила, что она и есть мать моя? — птица вытянула шею, приближая огромный клюв к моему лицу. — Та, что прокляла меня, чтоб никто до меня дотронуться не смог? — Мария выпрямилась, раскрывая надо мной огромные, величественные крылья, прекрасные и смертоносные, обласканные живым огнём. — Мать, которая за месяцы моей жизни в этой дыре ни разу меня не навестила! Ни разу не узнала, что со мной! Прощения не подумала попросить!
В её возгласах звучали возмущение и боль.
Птица хлопнула крылами, обдав меня жаром так, что мне пришлось прикрыть лицо рукавом. А потом вновь сложила их вдоль тела, как-то вся скуксилась и воззрилась на меня печальным взором.
— Она мужиков послала с Невзором вместе, а те убить меня попытались. Стрелять начали, — Мария горько усмехнулась. — А я взлетела. Взмахнула крыльями. Траву да кусты подожгла. Ну они и убежали в ужасе. Лишь Невзор меня защитить пытался. Остановить их хотел.
— А ты его сожгла, — заметил я, смахивая с лица приставший пепел.
— Да что ты понимаешь?! Он влюблён в меня был, — огнептица сердито щёлкнула клювом. — Не мог ни баб деревенских простить, ни мать мою за то, что прокляла меня, ни себя самого. Всё винил себя в том, что со мной приключилось. И я его отпустила. Чтоб он жил с этой виной. И он ушёл. Да не в деревню, а куда глаза глядят. Я всё ждала, что он возвратится. Что найдёт способ меня расколдовать. А он сгинул. Я даже не знаю, выбрался ли он из леса.
Мария опустила голову. Прикрыла веки.
— А мужики придумали легенду, будто ты его сожгла, а они его спасти не смогли, — подумал вслух я. — Да и не удивительно, знаешь. Скажи они иное, Томила бы их со свету сжила. Она у тебя женщина суровая, как я погляжу. Весь Старый Вымол в кулаке держит. Кроме тебя, беспутная голова твоя.
Последнюю фразу я молвил с сожалением. Жар-птица подняла на меня взор. С удивлением наблюдала за тем она, как в очередной раз мой меч убирается в ножны.
— Обещаю, что сниму проклятие. Но не за просто так, милая Мария, — я вытянул свою жердь. — Заплатишь мне цену. Натурой, можно сказать.
— Ты наверняка слышал о том, как хороша я в девичьем обличии, что никто устоять не может? — она кокетливо захлопала длинными ресницами, распушила огненный хвост, похожий на шлейф платья у какой-нибудь царевны.
Я с трудом сдержал улыбку. Женщины! Всё об одном думают.
— Я слышал о том, что ежели носить с собою перо огнептицы, ни одна чёрная ворожба тебя не возьмёт, и ни один пламень не обожжёт вовек, — вкрадчиво сознался я. А потом приподнял брови и попросил: — Отдашь мне одно перо, сделаю тебя снова раскрасавицей. По рукам? Или что там у тебя? По… лапкам?
Жар-птица весело рассмеялась.
— Будь по-твоему. Отдам перо, если расколдуешь меня. По рукам! — она кивнула, выражая согласие.
И я повернул к заветным кочкам в сторону берега, да только и шагу ступить не успел. Замешкался, не веря своим глазам.
Там, теснимая варгином подальше от мутной воды, стояла староста Томила, закутанная в тёмно-зелёный шерстяной плащ. На бледном лице женщины читался ужас. Она прижимала руки к губам, неотрывно глядя на свою беспутную дочь, обращённую в огнептицу. Судя по всему, Томила шла следом за нами и слышала большую часть нашего разговора.
Мария тоже заметила мать. И прежде, чем я успел помешать, она вспорхнула со своего обугленного деревца и полетела к ней, тяжело взмахивая крыльями, с которых немедля посыпались искры прямо в болото.
— Да чтоб вас, — выругался я себе под нос.
Жердь пришлось бросить. На свой страх и риск я заспешил вприпрыжку по мокрым кочкам. Они хлюпали под ногами. Я изо всех сил старался не оступиться и поскорее добраться до берега. Но, конечно, огнептица меня опередила.
Хлопая крыльями, она сделала круг, облетев Кота и Томилу, а затем зависла в воздухе чуть в стороне от них. Всё новые и новые искры сыпались с её разгоревшихся перьев и длинного хвоста.
— Мария, доченька, — женщина протянула к ней руки в несмелой мольбе. — Жизнь моя! Прости меня, лебёдушка! Я всё слышала. Прости да смилуйся! Не желала я тебе такой доли никогда, сколь бы ни виноватая ты была!
— Виноватая? — проклятая девушка будто ушам не верила. — Я? Виноватая?! Это так ты прощения просишь?
— Доченька, — по щекам женщины покатились слёзы. — Не надо. Сама ведь знаешь, была бы умнее да с чужими мужиками не крутила, ничего бы этого не случилось. И Невзора… Я ведь полюбила его! Зачем увела у матери последнюю попытку счастливой стать? Кабы тебе не вздумалось пред ним вертеться, он бы не…
— Давно надо было вас спалить! Всю вашу деревню паскудную! — вскричала Жар-птица, вспыхивая ещё жарче. — И с тебя, маменька, начать!
Недаром говорят про жгучий гнев. Теперь я видел его воочию. Гнев истинный и неподдельный. Такой, что крылья огнептицы содрогнулись, раскрываясь подобно диковинному парусу. А потом она повела головой, и я узрел то, о чём поведал мне Болотник. Тьма, чёрная и живая поглотила сапфировые очи Марии, превратив их в две бездны. Та самая Тьма, которую крошечным зёрнышком сеял в душах Вий и выжидал, когда прорастут в них жестокость и злоба. Такая, что живое существо ни голосов чужих не слышит, ни понять не может, кто пред ним.
Жар-птица взмахнула крылами, поднимая волну нагретого воздуха, как из печи. А потом ударила огнём, стараясь попасть в обомлевшую от страха мать.
Варгин успел отпрыгнуть так далеко в кусты, что даже шерсти не опалил.
Томила — нет.
Но в это мгновение подоспел я. Благо, не обманул Болотник. Все кочки до последней меня выдержали. Я ринулся на брег, сбил с ног женщину и упал на мокрую землю, закрыв Томилу собой.
Удар пришёлся аккурат мне в спину.
Такой острой, пронзительной боли я ещё не помнил. Потому заорал с чувством. Перекатился на спину, силясь сбить пламень с одежды. Зашипел подо мной волглый мох. Пошёл пар. И острый запах палёной плоти. А с ними и новая боль. Такая, что сердце зашлось, а в глазах потемнело.
— Лех! — заорал Кот.
Он пытался отогнать от нас огнептицу, но та кружила слишком высоко и всё норовила сама ударить его клювом.
Собрав последние силы, я встал сначала на колени. Потом поднялся на ноги. Вытащил меч, превозмогая боль и головокружение.
— В сторону! — сиплым голосом крикнул я варгину.
Но отреагировал не только он, но и птица.
От моей атаки она ушла играючи. Лязгнула пред лицом острым клювом, как громадными раскалёнными щипцами. И напала на мать, которая пыталась спастись и отползти в сторону.
Я вытянул свободную руку. Ухватил горящий хвост. Рванул, превозмогая новую боль. По ощущениям я голой рукою взялся за кузнечный тигель, вытащенный из печи. Поэтому я заорал снова.
Закричала от боли и Мария. Потерялась в пространстве. Дёрнулась, пытаясь вырваться из моей хватки, чтобы дотянуться до матери. А, поняв, что я не отпущу её, покуда жив, извернулась.
Она вцепилась длинными, как ножи, когтями в моё плечо и ударила меня огненными крыльями, опаляя. Но и я не мешкал.
Ярко-синие искры напитали зачарованное лезвие силой.
Меч ударил коротким, быстрым выпадом снизу вверх.
И пронзил грудь Жар-птицы.
Она так и упала с моим клинком в груди, увлекая меня следом. Мы повалились в болотную грязь. Я всё ещё сжимал в руке её хвост и чувствовал, как от боли темнеет в глазах. Мельком глянул и увидел, как почернела моя рука. Как из-под обугленной, треснувшей корки потекла кровь, добавляя горькому запаху горелого мяса отчётливый дух калёного железа.
Почему-то я рассеянно подумал, что на запах крови обязательно явятся кикиморы. Только бы Томила успела взять себя в руки и убежать, прихватив с собой моего варгина. Болотнику теперь незачем было удерживать своих вострозубых «девонек», раз Жар-птицу я убил…
Убил?!
С трудом мне удалось повернуть голову.
Мария лежала подле меня, нагая, светлокожая, нежная и юная. С коротко обрезанным волосами льняного цвета, которые завивались задорными кудряшками вокруг её лба и шеи. И сапфировыми очами без проклятой Тьмы. Ни единого огненного пёрышка. Ни следа сажи. Лишь мой меч, торчащий из её груди.
Девушка слабо улыбнулась мне бескровными губами. И с последним вздохом шепнула так, что я едва расслышал:
— Спасибо.
А потом она рассыпалась в прах. Сделалась серым, сухим пеплом за каких-нибудь десять ударов сердца.
И мой меч упал на землю, потеряв опору.
Боль от ожогов и ран от когтей накрыла новой жаркой волной. Такой, что холодная набрякшая земля подо мной даже не казалась мне прохладной. Уши заложило. И мне почудилось, что я слышу шипение Кота, женский плач, рычание кикимор и чей-то вой, пронзительный и злой. Всё смешалось. В глазах снова потемнело. И я провалился в спасительный мрак, в котором не было боли.
Мария. Глава 5
Я довольно рано потерял мать и совершенно не помню ни её лица, ни тех колыбельных, что пела она мне в детстве, сидя над кроваткой. Сотни раз слышал, как пели другие женщины для своих малышей. Каждый раз украдкой улыбался, вслушиваясь в их совершенно разные голоса и те строки, что запомнили они от собственных матерей и бабок. Передавая их из поколения в поколение вместе со своим теплом и заботой. Я-то знал, что для меня никто петь не станет. Ни в годы моего сиротства. Ни, конечно, уж теперь, когда я, здоровый мужик, бегаю в своей пропахшей потом и костром одежде по лесам и болотам с мечом на перевес за очередным страховидлом, чтоб с упоением отпилить ему голову в отмщении за всё свершенное. Единственным, кто пел мне свои говорливые песни, был мой варгин. И то мурлыканье его более походило на раскаты весеннего грома, а не ласковый кошачий говорок. Наверное, потому я пришёл в себя. Больше от удивления, нежели от чего-то ещё.