ерь башни.
Предположение Лили оправдалось. Действительно, железная дверь башни была отперта и, жалобно скрипя ржавыми петлями, покачивалась на ветру.
Все благоприятствовало бегству, тем более что была темная, безлунная ночь, и замок уже погрузился в сон.
То, что все это не просто стечение обстоятельств, не случайность, а злой умысел ее врагов, коварный расчет, глубоко обдуманный дьявольский план, Лили и не предполагала, хотя стоило бы задуматься, а не подозрительны ли такая беспечность и неосторожность со стороны графини? Но Лили некогда было задумываться над всем этим. Она спешила воспользоваться моментом. Мысль о свободе так завладела ею, что она забыла обо всякой опасности. В глуповатой голове ее уже зарождались планы счастливого будущего.
Выбравшись из башни в вестибюль замка, Лили оказалась окруженной полнейшим мраком, поскольку все лампы были уже погашены. Ей пришлось положиться на свое знание планировки замка и идти к выходу ощупью. Дойдя до наружной двери, она была очень удивлена, что и та оказалась не запертой, а лишь слегка притворенной. И тут оплошность слуг? Неужели хлопоты с телом Гагена заставили забыть их обо всем остальном?
Большая тяжелая дверь подалась усилиям Лили, и вот она уже на ступеньках парадного подъезда. Свежий ночной воздух охватил ее со всех сторон.
Ночь стояла кромешно-черная. На затянутом тучами небе не видно было ни одной звезды. Тихо и неподвижно вокруг…
Несколько мгновений Лили колебалась, не зная, что делать дальше. Она вспомнила о Леоне Брассаре, которого так боялась, вспомнила о таинственном шорохе, шагах и бормотании в соседней с ней комнате башни, которые слышались ей по ночам.
«А что если это был Бруно?» – подумала она, но и засомневалась: как же он мог знать, что именно в эту ночь она решит бежать, если еще час назад и сама она ни о чем не помышляла.
Но колебалась Лили недолго. Собрав все свое мужество, она решительно спустилась по ступеням и поспешила к дороге в город, ибо город был тем единственным местом, где она могла искать спасения и убежища.
Но когда она оказалась под сенью деревьев, растущих вдоль дороги, она услышала подозрительный шорох. Может, заяц шуршал листвой либо белка возилась на дереве? Шорох стих, и Лили продолжала свой путь. Но тут же ощутила сильный удар по голове, от которого едва не лишилась чувств.
В первое мгновение она никак не могла понять, что случилось: то ли сук, обломившись на дереве, упал на нее, то ли ее кто-то ударил, спрятавшись за деревьями. Лили инстинктивно протянула руку. И снова ее что-то ударило. На этот раз по руке. Боль от удара встрепенула ее, она бросилась бежать, понимая, что только в этом ее спасение.
Она бежала, спотыкаясь в темноте на каждом шагу, стараясь уйти подальше от опасного места. К счастью, она с детства знала здесь каждую тропинку, каждый кустик, что, конечно же, ей сейчас очень помогало. Только пробежав порядочное расстояние, Лили несколько пришла в себя.
Ей наконец-то удалось вырваться из замка, и эта мысль чуть не свела ее с ума. Но скоро усталость и нервное перенапряжение взяли свое, и бедная девушка некстати упала в обморок.
Полицейские агенты привели Губерта в участок. На сей раз его одолевало предчувствие, что новый визит в полицию будет куда менее удачным, чем прежний.
– Судя по вашему произношению, вы немец? – стал расспрашивать его один из доставивших его полицейских.
– Да, немец.
– Где ваши документы?
– У меня их нет, – помявшись, ответил Губерт. У него не хватило ни ума, ни сообразительности, чтобы придумать правдоподобную историю или сносную отговорку.
– Нет? Где вы их оставили?
– Их у меня совсем не было, – сказал неудачник.
– Странно… Тогда как ваше имя?
– Этого я не могу сказать, – вконец озадачил Губерт полицейского, взглянувшего на него с нескрываемым удивлением. Бывший лесничий был прямолинеен, как пень.
– Но почему?
– У меня есть на это свои причины.
Полицейский покачал головой.
– Вы поступите гораздо лучше, сообщив свое имя, – сказал он.
– Я могу назвать первое попавшееся имя, и как вы докажете: мое оно или нет. Документов-то не имеется, проверить нечем.
– Тем хуже для вас. Я вас не отпущу, пока не узнаю, кто вы есть на самом деле. Но время подумать я вам дам. А пока вы арестованы.
Полицейский позвал охранника и приказал ему отвести Губерта в камеру.
Охранник повел его по полутемному коридору, в который выходили двери с решетками. Он впустил Губерта в одну из камер и запер за ним дверь.
Губерт осмотрелся. Кроме него, в помещении находилось еще человек шесть-семь. Они сидели и лежали на соломенных тюфяках и о чем-то переговаривались. Арестованные были одеты кто во что, некоторые даже вполне прилично, но физиономии у всех были одинаково отталкивающими. Губерт сразу же почувствовал себя очень неуютно в этом совершенно чуждом для него обществе. Он не хотел вступать с ними ни в какие контакты, поэтому молча устроился в углу камеры и перестал обращать на сокамерников внимание.
Они же, наоборот, обратили на Губерта самое пристальное и весьма неблагосклонное внимание. Во всяком случае, почти сразу же взялись делать в его адрес обидные замечания и колкие прозвища. Но Губерт делал вид, что это его не касается. Однако сокамерники не успокаивались. Они явно искали повод для ссоры. И таковой вскоре нашелся. Каждому из арестованных было положено по табурету. Губерту, естественно, тоже. Однако один из заключенных, сидя на своем табурете и прислонившись к стене, ноги положил на табурет Губерта, нагло при этом ухмыляясь.
Устав стоять, Губерт подошел к нему и хотел забрать табурет, но получил грубый отпор.
– Иди и поищи в другом месте, – хамским тоном сказал тип, занявший сразу два табурета.
– Во-первых, извольте говорить мне «вы», – сказал Губерт, – во-вторых, уберите ноги с моего табурета.
Все притихли, напряглись, ожидая, что произойдет дальше.
– А ну пошел прочь! – угрожающе воскликнул нахал. – Не то я сейчас пересчитаю тебе все ребра.
Терпение Губерта лопнуло. Он скинул с табурета ноги противника. Тот потерял равновесие и с проклятиями растянулся на полу. Это явилось сигналом для остальных. Губерта обступили сокамерники с криками: «Что надо этому чужаку, этому невеже? Он хочет быть здесь главным? Бейте его, собаку!» И они набросились на него со всех сторон.
Губерт схватил табурет и начал размахивать им так, что нападавшие попятились.
И тут поднялся упавший арестант.
– Назад! – закричал он. – Оставьте его мне.
– Бери его! Убей, как собаку! – раздалось в ответ со всех сторон.
– Ну, берегитесь! – сказал Губерт. – Я не позволю шутить со мной.
Однако долговязый обидчик Губерта был убежден в своем превосходстве и первым бросился на Губерта. К тому же сокамерники всячески поддерживали его. Но едва только он подскочил к Губерту, как тот, схватив его за талию, как ребенка, легко приподнял и бросил на пол. Это произвело на остальных сильное впечатление. Ничего подобного они не ожидали и от Губерта отступили. Долговязый поднялся и протянул Губерту руку.
– Забудем о нашей ссоре, – сказал он. – Будем друзьями. И пусть кто попробует его тронуть! – угрожающе повернулся он к остальным.
Губерт согласно кивнул и сел на завоеванный табурет.
– Садитесь сюда, к нам, – пригласил его долговязый.
– Дайте мне посидеть одному, – отказался от приглашения Губерт.
– Наверное, считает себя особенным, – заметил кто-то.
Вполне возможно, что ссора вспыхнула бы вновь, не отворись в это время дверь камеры и не появись на ее пороге охранник.
– Вас требует судья, – сказал он Губерту.
Охранник привел его к маленькому человеку со светлой бородой с проседью и проницательными глазами. Это и был судья.
Взглянув на Губерта, он покачал головой и пробормотал: «Так, так…»
– Вы немец, – сказал он ему, – ваша внешность вполне сходится с имеющимся у меня описанием, согласно которому вы – Губерт Бухгардт, обвиняемый в убийстве.
Это уже забытое им обвинение застало Губерта врасплох, и он невольно выдал себя – изменившимся выражением лица.
– Вам лучше сказать правду, так как ложь все равно ни к чему не приведет, – продолжал судья. – Я сейчас же телеграфирую в Нью-Йорк, а до тех пор, пока нам не дадут инструкций, что с вами дальше делать, вы останетесь здесь.
Губерт не в состоянии был произнести ни слова. Преступление, которого он не совершал, продолжало преследовать его в самых отдаленных странах.
– Отведите Губерта Бухгардта в одиночную камеру, – приказал судья.
Опустив голову, Губерт пошел вслед за охранником. Все было кончено. Он даже не мог попытаться подкупить охранника, поскольку за душой не было ни гроша.
Губерта заперли в крохотной каморке с одним оконцем, забранным толстой решеткой. Вся мебель состояла из железной кровати, стула и стола.
Вечером сторож принес ему хлеба и воды и снова ушел, оставив его одного.
Дня через два в камеру пожаловал судья.
– Вас решено отправить в Нью-Йорк, – объявил он. – Завтра утром двинетесь в путь. Но не вздумайте бежать. Это станет для вас верной смертью.
– Я не боюсь смерти, – улыбнулся Губерт.
– Это ваше дело, – невозмутимо сказал судья, – но я обязан вас предупредить.
Судья ушел. Дальнейшее для Губерта стало ясным. На следующее утро в камеру к нему вошли тюремный надзиратель и солдат-конвоир, получивший приказ сопровождать арестованного в Нью-Йорк.
Путешествие должно было продлиться два дня. По дороге Губерту пришла мысль, что если ему удастся на ходу благополучно выскочить из поезда, то, возможно, он еще сможет спастись.
Дождавшись, когда карауливший его солдат задремал, Губерт быстро отворил дверь и выскочил. К несчастью, поезд в это время подходил к станции и пошел тише. Разбуженный стуком отворившейся двери, солдат в первую минуту не мог понять, что случилось, но, сообразив, тут же выглянул в окно и увидел не успевшего отбежать далеко от поезда Губерта, удалявшегося от железной дороги.