— Как только они успокоятся, — вставил Том, — может, не выдвинут обвинение, если мы им вернем барахло, возместим все порушенное и пропавшее да любезно поговорим.
— Кажется, можно реконструировать случай с Бэнноном, — добавил шериф. — Я бы сказал, Фредди заметил его голосующим на дороге, сообщил, что собственность конфискована, что жена от него ушла, может быть, предложил отвезти назад в город, а Бэннон попросту не поверил и захотел убедиться, так что Фредди повез его домой по его настоянию. Это согласуется с рассказом толстухи, что они грубо между собой разговаривали. Ну, я бы сказал, Бэннон потерял голову, попытался прорваться на свой участок. Это противозаконно, поэтому Фредди старался его образумить, да ведь Бэннон парень здоровенный, может, первый удар не свалил его с ног, может быть, он дал сдачи, и Фредди в возбуждении слишком сильно ударил. Может, череп ему разбил. Фредди знал, что мы с Томом будем шпынять его за чертовски быструю расправу с теми блаженными, и, наверно, совсем уж лишился рассудка. Да еще девушка видела, как он заметает следы, просто чистое невезенье.
— Если б меня нашли в Лодердейле, не он ли должен был за мной приехать и доставить сюда? Шериф встревожился:
— Так и было задумано, мистер.
— Наверно, я должен был открыть дверцу и выскочить из машины, идущей на скорости около восьмидесяти миль. После прыжка на дорогу никто не заметил бы небольшой лишней шишки на голове.
— Ну, это нельзя утверждать с уверенностью.
— Интересно, зачем он вообще кому-то сказал, что слышал от своего дяди Пресса о моем появлении здесь в то утро?
— Затем, — объяснил Том Уиндхорн, — что спешил оказаться первым. Ему было известно, что каждую неделю по воскресеньям я утром играю в гольф в паре с Прессом Ла Франсом, а Пресс знал, что мы вас разыскиваем, а Фредди знал, что никакая причина на всем белом свете не помешает Прессу сообщить мне об этом. И самое смешное во всем этом то, что Пресс вчера на игру не явился. Позвонил, известил о плохом самочувствии. Поздно было искать замену, партнеры притащили какого-то старого дурака, который шляпой в землю не попадет.
— Бедному парню кругом не везло, — посочувствовал я. — Так и не выпало шанса меня убить.
— Он не убийца, — возразил шериф. — Просто немножко потерял голову.
— Хорошо, хоть я свою сохранил. Нашли вещи, которые он забрал из коттеджа? Шериф кивнул:
— У него дома, под чистыми рубашками. Наркотики мы отправили на анализ. Никакого дела заводить нельзя, потому что без Фредди не доказать, чьи они.
Он выдвинул средний ящик стола, протянул мне конверт. Я взял, открыл, начал перебирать четкие яркие цветные фотографии. Они не производили грубого и циничного впечатления, в отличие от режиссированных снимков порнографических студий. Просто сбившиеся в кучу взрослые дети, почти все основательно недокормленные. Несмотря на блаженные, одурманенные улыбки, гримасы, намалеванные на нездоровой коже дикие и крикливые символы любви, вызывающие браслеты на руках и ногах, отшельнические колокольчики, была в этих детях какая-то странная грусть, превращающая цветение цветов в мрачную имитацию взрослых актов, лишенных для всех них какого-либо значения или цели. Застывшие в необычайной яркости вспышки стробоскопа навсегда высветили тоскливо грязные кости, отпечатки тяжелого и тупого труда, родинки, пятна на беспомощных острых ключицах. Это не было бунтом против механизации или обманутых чувств. Это было отрицанием самой жизни, всех эр и культур; не злобой, не яростью, а слабостью и пустотой. Была тут какая-то первобытность, тщетная попытка разогреть кровь, которая начала охлаждаться в ходе некой гигантской полной деградации, увлекающей всех нас назад в геологическом времени, в океан, где зародилась жизнь.
— Правда ведь, вид у этой Арли самый что ни на есть паршивый, ни один мужчина такой не пожелал бы, — прокомментировал Том.
— Незабываемо, — сказал я, кладя конверт на край стола. — Я все жду разрешения покинуть ваш район, шериф. Вот адрес, по которому меня можно найти. Я вернусь, если понадоблюсь. Но сейчас мне хотелось бы съездить в Фростпруф повидаться с Джан Бэннон.
— Вы уладили свои дела с Прессом?
— Да, спасибо.
— Ну… думаю, нечего вас тут задерживать. Спасибо за помощь, мистер Макги.
— Вам спасибо, шериф, за понимание и любезность.
Я предварительно позвонил, и Конни сообщила, что Джанин слышала новости, очень расстроена и озадачена. Я предупредил, что сумею добраться лишь сильно за полночь, а она сказала, что они меня не дождутся слишком трудный и длинный был день. Я признался, что у меня выдался аналогичный день, но пока все идет очень гладко.
Приехал я в десять минут второго, свернул в арку, направившись под сияющими прожекторами к большому дому. Ночь была холодная, звезды казались далекими, маленькими, равнодушными.
Джан стояла в открытых дверях, поджидая меня. На миг приложилась щекой к моей щеке, быстро, мягко коснувшись губами.
— Ты, наверно, совсем без сил, Трев.
— А тебе не следовало дожидаться.
— Не могла заснуть.
Я вошел, опустился на мягкий, глубокий кожаный диван. В камине среди серебристого пепла горели два красно-янтарных огня.
— Конни велела налить тебе добрую дозу бурбона для расслабления.
Я признал эту мысль грандиозной. Джан скрылась из виду, послышалось звяканье кубиков льда, звук льющейся доброй дозы.
— Воды?
— Только лед, спасибо.
Она принесла бокал, положила на диван подушки, велела мне лечь с ногами, подвинула ближе низенькую скамеечку. Комнату освещала лишь лампа позади нее, просвечивая сквозь коротко стриженные черные волосы. Лицо оставалось в тени.
Я хлебнул крепкий напиток, рассказал о полицейском Хаззарде.
— Вот чему я никак не могу поверить, — сказала она. — Он и еще один, постарше, с забавной фамилией… не шериф…
— Уиндхорн?
— Да. Это они… приходили с висячими замками и уведомлениями. И он, такой молоденький, казался робким, милым, очень огорченным. Обвинять их не было никакого смысла. Они получили приказ.
— Он там раньше бывал?
— Бывал, несколько раз. Со всякими бумагами, когда проверяли наши лицензии на плавучие дома. Долговязый мальчишка с длинным лицом, красноватым, бугристым, но симпатичным. Только слишком официально отдавал нам распоряжения. Весь в коже, сплошной скрип и звон.
— Их реконструкция не годится, — сказал я. — Это не похоже на Таша.
— Знаю. Он никогда так не злился. В отличие от меня. Я слетаю с катушек и готова колотить все, что под руку подвернется. А он попросту становился очень-очень спокойным, печальным и медленно уходил прочь. Мне лучше… раз навсегда полностью убедиться, что он не покончил с собой, Трев. Но… смерть от руки этого безобидного с виду юноши кажется… жутко тривиальной.
— Почти все умирают тривиально и скучно, Джан.
— Только с Ташем не должно было это случиться. А каким образом, скажи на милость, Фредди заставил Арлин Денн так ужасно соврать? Я ее всегда считала миролюбивой и туповатой. Никакой злобы, коварства, чего-то подобного. Как, наверно, ей страшно было все это видеть. Я бы подумала, что она… никогда никому не откроется.
Потребовались некоторые объяснения, и в конце концов Джан в определенных пределах сумела понять, однако понимание смешивалось с отвращением.
— А ведь мы столько раз разрешали этой испорченной девушке сидеть с нашими мальчиками! Могла с собой что-нибудь принести… причинить им вред.
— Сомневаюсь.
— Что это за люди? Какого возраста?
— Я бы сказал, Роджер с Арли самые старшие. Другим на вид по девятнадцать — двадцать. А одной девочке пятнадцать или шестнадцать.
— Что они пытаются с собой сделать?
— Убежать от мира. Погрузиться в галлюцинации. Отключиться. Нырнуть в звуки, в цвета, в ощущения. Так или иначе присоединиться к вечности. Знаешь, я их не могу чересчур порицать. В каком-то смысле я сам беглец. Не плачу за проездные билеты, перепрыгиваю через турникет.
— Я, по-моему, тоже как-то отключилась. Навсегда.
— Ну, должен напомнить, что ты молодая женщина, тебе нет еще тридцати, почти вся жизнь впереди.
— Не надо. Пожалуйста.
— Когда-нибудь ты понадобишься какому-нибудь парню.
— Передай, пусть во мне не нуждается по-настоящему. В этом случае я убегаю. Как заяц. — Взяла у меня пустой бокал и спросила:
— Еще?
— Нет. Этот сделал свое дело.
— Я слишком заболталась с тобой. Еще о многом хотела спросить. Но это подождет до утра.
Она поднялась, унесла бокал. Я решил, пока еще способен, лучше встать и дойти до постели. Закрыл на секунду глаза, открыл и увидел сияющий свет высоко поднявшегося солнца и среднего мальчика Джан, который держал блюдце в обеих руках и старался, высунув язык, не расплескать кофе.
— Все давным-давно встали, — укоризненно объявил он. — Мама велела принести вам вот это, сказала, чтоб я постоял, и тогда вас разбудит запах. Пахнет, по-моему, гнусно, погано. Никогда не буду пить эту дрянь. Ой, доброе утро.
Туфли с меня были сняты, ремень распущен, галстук развязан, воротничок расстегнут. Я был накрыт одеялом. Леди одарила меня бурбоном и нежной заботой. Я понадеялся, что пройдет целый год, прежде чем придется снова повязывать галстук. Сел, взял кофе.
— Вон вы сколько пролили, — заметил мальчишка. — А я нет.
— Нравится тебе здесь?
— Нормально. Сегодня учительское собрание, поэтому нам не надо ехать в автобусе. Чарли опять обещал покатать меня на тракторе. Это очень здорово. Я пошел.
И пошел — со всех ног.
В двадцать минут одиннадцатого я набрал номер прямого телефона Пресса Ла Франса. Хотелось дать ему побольше времени для некоторых размышлений. Когда уже собрался положить трубку, он ответил, запыхавшись:
— Кто? Трев? Где вы? Что стряслось?
— В Майами, дружище. Бегаю в поте лица. Возможно, у нас проблемы.
— Как? Боже, я думал, все уже…
— Пресс, я сделаю несколько междугородных звонков. Похоже, вполне может и провалиться. Несколько минут назад виделся с доктором Мейером, который заявил, что намерен дождаться возвращения из-за границы Санто и посмотреть, не лучше ли заключить сделку с ним, то есть более выгодную для Мейера. Я вас предупреждал, что он скользкий.