Но я не стал учиться лучше, чем в Белене. Очень часто я не понимал, что говорила миссис Салазар. Голос у нее был мягкий, но остальные, похоже, прекрасно ее слышали. И доску я по-прежнему видел плохо.
Однажды миссис Салазар предложила каждому из нас написать на доске свое имя и адрес, плюс несколько предложений о том, что мы читали или делали на прошлой неделе. В Белене миссис Хименес не заставляла меня писать на доске, если я не хотел — а я никогда не хотел. В Монте-Виста у меня не было выбора.
— Дэвид, — сказала миссис Салазар из-за своего стола, — ты следующий.
Я покорно вышел к доске, мучительно придумывая отговорку, которая меня спасет, но на ум ничего не приходило, разве что выбежать из класса.
После того как я написал свое имя, весь класс расхохотался. У меня раскраснелись щеки. Посмотрев на то, что я написал, я понял, что обе буквы «d» развернуты в другую сторону. Я еще не закончил писать адрес, как миссис Салазар меня остановила:
— Пока что хватит. Иди на место.
Потом она попросила меня остаться после уроков, и класс снова захохотал.
Я был не просто новичком, а глупым новичком.
— Дэвид, — сказала миссис Салазар, когда все вышли, — мы можем провести с тобой кое-какие тесты, чтобы понять, как помочь тебе с чтением и письмом. Похоже, ты не очень хорошо видишь, но всегда есть способ это исправить. Мне надо поговорить с твоими родителями. Какой у вас телефон? Его нет в твоем личном деле.
— Я не могу дать вам номер — отец мне не разрешает.
Нас не было в телефонной книге, и отец заставил меня пообещать, что я никому не скажу наш номер.
Брови у нее взлетели вверх.
— Правда?
— Вы можете написать записку. Я отдам ее папе.
По дороге домой я все время думал о том, что сказала миссис Салазар — мол, у меня плохо с глазами. Как такое возможно?
Но все в моем классе и видели, и читали лучше меня. Никто не писал буквы наоборот. У меня уходила куча времени, чтобы прочесть книгу, которую нам задали, и голова начинала болеть, когда я пытался разглядеть буквы и заставить их не разбегаться в разные стороны.
Школьная медсестра проверила мой слух, но я и так знал, что он плохой, и не удивился, когда не расслышал часть сигналов, особенно левым ухом. Проверка на зрение показала, что я не вижу ни одной буквы в таблице, что тоже меня не удивило. Похоже, в голове у меня работали только две вещи: язык и воображение.
Сестра отправила результаты тестов домой вместе с запиской, где говорилось, что маме с папой надо дополнительно проверить мое здоровье. Отец сказал, что не собирается этого делать. У всех чероки идеальный слух и зрение, и он не станет выслушивать всякую чушь. Только после еще нескольких записок из школы он согласился сводить меня к глазному врачу.
Когда я уселся в большое кресло в его кабинете и посмотрел в странный аппарат, где все вращалось и расплывалось, буквы у меня перед глазами внезапно стали четкими — во что я сначала даже не поверил. Но отец отказался покупать мне очки, сказав, что будет меня стыдиться. Из школы последовали новые записки, и в конце концов он все-таки купил мне пару. То же самое случилось с Сэмом, когда через несколько лет очки потребовались и ему.
Что касается ушей, отец так и не сводил меня к специалисту. Правым ухом я слышу достаточно — и разговору конец. В школе не стали настаивать.
Но за моим зрением все-таки следили. Буквы по-прежнему разбегались передо мной, несмотря на новые очки, поэтому меня отправили в специальную клинику, где врачи провели еще обследования. Отцу сказали, что у меня дислексия — разновидность мозгового расстройства, приводящая к проблемам с чтением и письмом, и рекомендовали занятия, которые помогут натренировать мой мозг. Отец вышел из кабинета, не ответив ни слова. По дороге домой он сидел молча, но лицо его кривилось, а это означало, что он сильно злится. После маминой бамии, ростбифа и ледяного чая он велел мне пойти в гостиную и сесть на диван.
— Дислексия — это вежливое слово для тупости, — сказал он, сверля меня ледяным взглядом. — Я не собираюсь платить за то, чтобы тебя учили читать. Я могу читать хоть вверх ногами, хоть задом наперед, поэтому не надо мне говорить, что ты не можешь читать слева направо. Боже, я даже в школу не ходил, а выучился читать в четыре года!
Он поднялся с дивана и включил телевизор.
— Разговор окончен. Меня от тебя тошнит. Ты тупица, и твои уши и глаза тут ни при чем.
Неделю спустя он бросил на стол передо мной тест на уровень интеллекта, который выписал с курсов дистанционного обучения.
— Заполни прямо сейчас, — скомандовал он. — Это проще простого. Просто впиши нужное слово или цифру.
Он вложил мне в руку карандаш.
— Мне надо знать, насколько ты глупый.
Он нажал кнопку на кухонном таймере.
— Давай!
Решив большую часть задач, я с колотящимся сердцем протянул тест отцу. Он пролистал его, постоянно качая головой.
— Результаты у тебя даже ниже средних.
Он посмотрел на маму, которая мыла в раковине посуду.
— Ничего из него не выйдет.
Отец отбросил тест и вышел из кухни.
Все закружилось у меня перед глазами, и я почувствовал, что не могу дышать — как будто он со всей силы ударил меня в живот. Слушая, как отец включает телевизор, я поклялся себе, что буду учиться лучше всех в нашей семье и в моей школе — пускай и своим путем. Я пообещал, что когда-нибудь стану богатым и знаменитым и все пожалеют, что смеялись надо мной.
Теперь по вечерам я читал. Сначала при свете лампы, потом — с фонариком под одеялом, пока не засну. По утрам я часто просыпался, лежа головой на книге или журнале, страницы которых были примяты или надорваны. Специалист по чтению из клиники посоветовал мне читать с линейкой, чтобы глаза не отрывались от строки. Я читал медленно, но линейка помогала. Со временем я научился запоминать все до малейших деталей.
Помимо «Альбукерке Джорнал» я читал книги о приключениях из школьной библиотеки. Мне нравилось читать про людей, преодолевших серьезные проблемы и препятствия. Больше всего мне нравилась книги Хелен Келлер. У нее были куда большие трудности с головой, чем у меня, но она все-таки с ними справилась. Одноклассники больше не смеялись надо мной, потому что я помнил все, что они забыли, и знал больше них. Правда, с контрольными у меня по-прежнему не получалось — не хватало времени все закончить.
Лучше всего я себя чувствовал в одиночестве, когда бегал или читал книги, погружаясь в воображаемый мир, где был настоящим героем, и никто не мог посмеяться надо мной. Жители этого мира стали моими лучшими друзьями.
Глава 8
Мама вернулась к старой привычке ходить по соседям. После ужина она, таща меня за собой, стучалась к ним в двери, чтобы поздороваться. Поначалу все держались дружелюбно и разговаривали с ней: задавали вопросы о том, откуда мы приехали и кем работает папа.
В следующий раз, когда мы являлись, она прибегала к обычной уловке: просила чашку сахара, как в поселке ЭПНГ. Соседи впускали ее, и мама начинала рассказывать, какая тяжелая у нее жизнь и почему она все время грустная. Женщины старались поскорее выпроводить ее из дома.
Когда она приходила снова, они не открывали дверь, но мама была уверена, что они просто не слышат звонка. Она опять лежала целыми днями на диване и смотрела телевизор. Для нее ничего не изменилось.
Вскоре после нашего переезда в Альбукерке шестилетний Сэм научился забираться по столбам на крышу патио. Отец называл его маленькой обезьянкой, мама — мелким чудовищем. Сэм проделывал это снова и снова, вскарабкиваясь на первый этаж и прыгая оттуда на парусину навеса. Дальше он хватался за столб и соскальзывал вниз, как заправский пожарный.
Стоило нам вернуться домой из школы и переодеться, как он бежал на задний двор и спрыгивал на навес с дикарскими криками. С каждым прыжком прорехи на навесе становились все больше и больше.
Я приказывал ему прекратить, мама и Лонни тоже, но он игнорировал нас. Я играл перед домом, когда услышал громкий вскрик и глухой стук. Я бросился на задний двор и увидел Сэма, распростертого на цементном полу патио. Из раны у него на голове хлестала кровь. Лицо было все в гравии. Подняв глаза, я увидел в парусине огромную дыру.
— Лонни! Мам! Скорее сюда!
Мы с Лонни занесли Сэма внутрь, и мама попыталась промыть ему рану на голове и очистить от гравия лицо. Лонни позвонила отцу. К счастью, он оказался у себя в кабинете.
— Папа, поторопись!
Через несколько минут он уже был дома — как в старые времена. Мы все поехали вместе с ним и мамой в отделение скорой помощи. Сэм лежал у мамы на коленях на переднем сиденье, завернутый в одеяло. Мама всхлипывала и бормотала себе под нос, что не представляет, как шестилетка мог забраться на крышу. Отец хранил молчание, но вена в форме буквы Y пульсировала у него на лбу, а глаза вылезали из орбит, словно вот-вот лопнут.
В больнице отец понес Сэма по коридору на руках, и мама последовала за ними. Нам опять не разрешили пройти. Лонни укачивала трехлетнюю Салли, а я ходил по залу, пытаясь найти плитки, чтобы их посчитать, но тут на полу лежало ковровое покрытие, запятнанное и протертое. Сколько еще центров скорой помощи нам предстоит повидать, прежде чем Сэм вырастет — если вообще до этого доживет?
Наконец мама с отцом вернулись и сказали, что врачи оперируют Сэму голову. Они сели отдельно друг от друга. Мама вся дрожала, а отец с мрачным лицом приглушенно разговаривал сам с собой.
Через несколько часов доктор пришел с нами поговорить.
— У вашего сына два перелома черепа и сотрясение мозга, — сказал он. — Он будет под наркозом, пока отек не спадет.
Кажется, мы уже слышали это раньше.
— Несколько камешков вонзилось ему в череп. Ткани останутся мягкими еще какое-то время, поэтому есть риск воспаления.
Мы навещали его в больнице каждый день. Сэм молча лежал на кровати. Голова у него была красная и опухшая, глаза превратились в щелочки над отекшими щеками.