— Дэвид, соседка говорит, она видела, как вы с Сэмом катили большую шину по Грин-авеню. Это правда?
Перед кем-нибудь другим я точно спасовал бы, но не перед мамой.
— Нет, — уверенно ответил я. — Совершенно точно, она отвалилась от грузовика.
— Мне тоже так кажется.
Она развернулась и пошла обратно на кухню.
В глубине души я надеялся, что полиция арестует нас с Сэмом и заберет из дому. Я мечтал, что нас отправят к какой-нибудь симпатичной бездетной супружеской паре. Иногда в новой семье на нас будут сердиться, но никого не станут бить, и мы потихоньку исправимся. Потом наши новые родители заберут к себе и Лонни с Салли.
Но каждое утро я просыпался в суровых реалиях семейства Кроу.
Глава 15
Наступил мой десятый день рождения, и я был счастлив. «Гэллап Джайнтс», моя команда детской лиги, впервые участвовала в турнире плей-офф. Две недели назад мы разбили «Доджерс», получив шанс стать чемпионами. Я был питчером, потому что единственный в команде умел бросать слайдеры и навесные.
Но это нас не спасло. «Ред Сокс» делали один хоум-ран[4] за другим, а нам не удавалось добежать даже до второй базы. К концу последнего иннинга[5] они вели со счетом шесть — ноль. Двое наших игроков приготовились, я бросил мяч, и он тут же воткнулся в землю. Наш сезон был окончен.
Я потащился домой, но, когда вошел в двери, мама даже не упомянула про мой день рождения. Для папы это было типично, но мама обычно меня поздравляла и дарила что-нибудь очень маленькое и недорогое вроде пачки жевательной резинки. Но не в этом году. Вот до чего мы дошли — она забыла про мой день рождения.
За обедом в тот день отец схватил меня за локоть.
— Доедай, — сказал он, — и мы поедем прокатиться.
Прежде чем ехать, он решил сменить масло в нашем минивэне. Мы почти заканчивали, когда я споткнулся и разлил использованное масло на подъездной дорожке. Я вообще был очень неловким, если только у меня в руках не было бейсбольного мяча или «вишневой бомбы».
— Черт тебя подери! — воскликнул отец.
Я хотел было извиниться, но он заехал мне в живот кулаком с такой силой, что повалил на землю.
— Откуда только у тебя руки растут! Дислексия и на них действует, что ли? Давай поехали, пока ты еще чего-нибудь не напортачил.
Пока мы ехали к пустыне, он не говорил ни слова, но вена в форме буквы V опять пульсировала у него на лбу, а глаза выпячивались все сильнее. Сегодня он был особенно зол — грудь его раздувалась, словно отец собирался броситься в драку. Похоже, речь пойдет о маме.
На пустынном шоссе он съехал на обочину, заглушил машину и уставился в лобовое стекло. Несколько минут он сидел так, с дрожащими губами и подрагивающей головой, молча пожимая плечами. У меня начали потеть ладони при виде того, как отцовское лицо наливается кровью, а брови сдвигаются к переносице.
— Мы до сих пор не избавились от матери только из-за тебя, — рявкнул наконец он. — Остальным детям все равно, что с ней будет.
Он наклонился ко мне; глаза его сверкали от гнева.
— Ты — маменькин сынок. Мой отец умер, когда мне было двенадцать. Мне пришлось стать мужчиной. И тебе тоже пора.
Я вжался спиной в дверцу машины.
— Пожалуйста, не делай ничего маме!
— Она никому тут не нужна. Почему я не могу на тебя положиться даже в таких простых вещах?
Отец снова уставился в стекло. Я боялся этого момента с нашей первой поездки. После того, как мама спрятала его почту в Альбукерке, я понимал, что долго ей не продержаться, но все равно надеялся, что все будет хорошо. Лонни с Сэмом давно махнули на нее рукой. Мог ли я их за это винить?
Но она была моей матерью, и я ее любил — пускай она даже беспомощней пятилетней Салли. Я должен был защитить ее от отца и от всего мира. Это — моя работа. Будет несправедливо причинить ей зло или бросить ее.
Отец не стал дожидаться ответа. Он завел машину и покатил назад, словно все было решено. Сердце у меня сжалось еще сильнее; голова начинала кружиться от мысли, что мама может не дожить до сегодняшнего вечера. Дома, когда я открыл дверь, отец вошел в дом следом за мной. Это было странно — обычно он куда-то скрывался или сразу снова уезжал. Занавески оказались задернуты, в доме стояла полная тишина, свет не горел.
— С днем рождения, Дэвид! — закричали мои друзья, и Сэм включил свет.
На журнальном столике стоял торт с Ковбоем Биллом. Рядом грудой лежали подарки, а с другой стороны стояли стаканы с «Кул-Эйд». Десять свечек торчали из толстой белой глазури, в петле шоколадного лассо. Когда я вошел, мама быстро их зажгла.
Джо, Билли, Тинкер, Бенни и еще шесть моих товарищей из «Гэллап Джайнтс» загудели в дудки прямо мне в уши. Они хлопали меня по спине и шутили насчет хоум-рана, который я собирался забросить в последнем иннинге — когда мяч врезался в землю. Худший хоум-ран на свете.
Вайолет тоже там была. Она обняла меня. Мне нравилось думать, что она — моя первая девушка, но Джо утверждал, что она с ним целуется. Врунишка!
Мои друзья хлопали в ладоши и смеялись, и мне отчаянно хотелось остановить этот момент. Все улыбались мне, и мамино лицо светилось таким счастьем, какого я никогда у нее не видел.
— Загадай желание! — велела мне она.
Я задул свечи, страстно желая превратиться в кого-то другого и перестать быть Дэвидом Кроу. Отец повез меня в пустыню договариваться о том, как избавиться от мамы, пока она готовила мне такой потрясающий сюрприз, — это была самая злая шутка из всех, что он со мной сыграл. Я не заслуживал ни торта, ни подарков.
Изо всех сил стараясь не расплакаться, я только и ждал, пока все уйдут. Мне хотелось убежать, чтобы никто не увидел моих слез.
С отцом веселье всегда мешалось с болью и страданием. Мы должны были подчиняться ему одному.
Прошло два месяца с того разговора о маме, но у меня по-прежнему было тяжело на душе. В середине октября наша учительница подошла к моей парте и осторожно положила руку на плечо. Мне нравилась миссис Гарсия — она позволяла мне кривляться перед классом и почти не сердилась за это. Иногда она даже смеялась моим шуткам.
— Мистер Родригес хочет поговорить с тобой у себя в кабинете, — сказала она. — Секретарь школы сейчас за тобой придет.
Все мои проделки тут же проплыли у меня перед глазами. Я делал массу вещей, из-за которых мог попасть в неприятности. Может, директор узнал, что я наступил ногой на картонку с молоком и обрызгал поварих в столовой? А может, учитель продленки видел, как я снова швырнул в Вайолет мячом? Она всегда на меня жаловалась, но я говорил себе, что в действительности она не против.
Когда секретарь вошла в класс и назвала мое имя, Вайолет ткнула в меня пальцем.
— Сейчас тебе достанется, придурок! — воскликнула она. — Наверняка мистер Родригес задаст тебе трепку и отправит в тюрягу. Ты этого заслуживаешь — ты самый отвратительный мальчишка в школе.
По пути к дверям я дернул ее за косичку уже второй раз за день, а она опять показала мне язык. По таким-то признакам я и решил, что нравлюсь ей, пожалуй, даже больше, чем Джо.
Я едва тащился к директорскому кабинету, и секретарь подталкивала меня в спину.
— Мне очень жаль, — шептал я себе под нос, чтобы потренироваться. — Это больше не повторится. Честное слово. В этот раз я обещаю. Только, пожалуйста, не сообщайте родителям. Очень вас прошу.
В приемной я глянул через окно на вывеску «Начальная школа Элеонор Рузвельт, база команды „Рейдерс“» и приготовился к худшему. Мистер Родригес, лысеющий мужчина с узкой полоской седых волос над ушами, сидел за деревянным столом и разговаривал по телефону. На стене справа от него висел диплом Университета Нью-Мехико, а рядом, на столе, стояла семейная фотография: сам директор, его жена и две дочки. Перед ним были разложены официального вида бумаги, где, судя по всему, описывались мои деяния.
Повесив трубку, он спросил:
— Ты знаешь, почему я тебя вызвал?
Я покачал головой.
— Но я больше так не буду! Честное слово.
— Хмм… — директор недоуменно покачал головой.
— Твоя мама сказала, ты любишь бейсбол, особенно нью-йоркских «Янки». Так что давай-ка сядем вместе и посмотрим последние пару иннингов финала мировой серии, а?
У меня отвалилась челюсть. Мама знала, что я люблю бейсбол больше всего в жизни, особенно нью-йоркских «Янки»: Микки Мэнтла, Роджера Мэриса, Клита Бойера, Бобби Ричардсона, Йоги Бэрра и Уайти Форда. «Янки» играли против «Джайнтс» из Сан-Франциско в мировой серии 1962 года. Я помнил всю их статистику и слушал репортажи со всех игр на своем маленьком транзисторном радиоприемнике.
Я представлял себя великим Микки Мэнтлом: подбрасывал в воздух мячи и ловил их или отбивал битой и бросался догонять. Сэм иногда играл со мной, но ему быстро надоедало. После какой-нибудь серьезной игры я надоедал всем вокруг ее подробными пересказами. Лонни с Салли закрывали дверь в свою комнату, когда видели, что я иду к ним.
Мистер Родригес принес два стула, включил небольшой телевизор у себя на приставном столе и велел секретарю принимать все его звонки.
— Мальчишкой я тоже обожал бейсбол, — сказал он. — Больше всего — мировую серию. Моей любимой командой были лос-анджелесские «Доджерс». Сейчас мне нравится Сэнди Куфакс, но «Янки» тоже хороши.
Как маме это удалось? Я не мог поверить, что она набралась смелости позвонить мне в школу и попросить, чтобы мне дали посмотреть финал мировой серии во время уроков, и не мог поверить, что мистер Родригес согласился.
Весь остаток дня я был счастливейшим ребенком на свете. Мы посмотрели последние четыре иннинга игры 16 октября. Я хотел, чтобы матч никогда не кончался. «Янки» победили со счетом 1:0, закрыв серию.
Несколько раз поблагодарив мистера Родригеса, я побежал домой и сразу бросился на кухню. Мама сидела с Салли за кухонным столом. Она вскочила с места, я ее обнял и держал так, казалось, несколько часов. Я описал ей все удары, попадания и ауты. Улыбаясь, она прошла к дивану, прилегла на него и стала задавать всякие бейсбольные вопросы, какие могла придумать, в том числе про Микки Мэнтла и его участие в игре.