Собравшись с духом, я прошел в гостиную, позвав с собой Сэма и Салли. Услышав, как мы перешептываемся между собой, мама спросила:
— Дети, как дела в школе?
— Не твое дело! — крикнул в ответ Сэм. Салли рассмеялась.
Мы с Сэмом взяли с обеденного стола две тарелки и швырнули их о стену. Осколки посыпались на пол. Я взял стул и ударил им по дивану. Стулом я задел Сэма, поэтому он схватил другой и ударил меня в ответ.
Мама поспешила в гостиную, как была, с кухонным ножом в руках.
— А ну-ка прекратите — СЕЙЧАС ЖЕ! — закричала она.
— Ты нам больше не указ! — выпалил я.
До этого она едва держала нож, но теперь стиснула рукоятку так, что костяшки пальцев побелели.
— Дэвид, ты же мой главный помощник, — взвыла мать. — Мой старший сын. Только посмотри, что вы натворили! Как ты можешь так со мной поступать? Сэм с Салли ведут себя как дикие звери. А Лонни ни в чем не хочет мне помочь.
— Я тебе тоже больше не помощник, — ответил я. — Отец говорит, мы скоро от тебя избавимся.
Она не двинулась с места. Остекленевшими глазами мама уставилась в окно гостиной.
Сэм взял со стола ложку и запустил ею в Салли. Салли смахнула со скатерти оставшуюся посуду — тарелки, вилки и стаканы посыпались на пол. Я толкнул Сэма так, что он полетел на журнальный столик.
Мама вскрикнула.
Я выпрямил спину, и внезапно нож пролетел мимо моего лица и задел стену гостиной возле оконной рамы. Кусок штукатурки упал на ковер, а на стене осталась белесая впадина.
Мама зажала руками рот и, с расширившимися от ужаса глазами, громко застонала.
— Я не хотела! Нож… он просто выскользнул у меня из рук.
Мы все замерли на месте, и в этот момент в гостиную вошел отец.
— Мама кинула ножом Дэвиду в голову! — закричала Салли. — Она только случайно не попала!
— Черт тебя подери, Тельма-Лу! — взревел отец. — Как ты могла? Да ты совсем сумасшедшая.
Салли бросилась по коридору в свою комнату и закрылась там, мы с Сэмом убежали к себе в подвал. В доме опять стало тихо. Ужинать в тот вечер мы так и не сели. Пытаясь успокоиться, я выскользнул из дому через гаражную дверь и бежал по трассе 66, пока огни Гэллапа не превратились в мерцающую дымку на фоне ночного неба. Я никогда не убегал так далеко от города.
На следующее утро, когда я поднялся наверх, Лонни, Салли и Сэм уже ушли в школу. Я спешно вышел через главную дверь, пока мама с отцом не заметили меня. «Рамблер» все еще стоял на подъездной дорожке.
Доставив вечерние газеты, я вернулся домой и обнаружил всю семью за кухонным столом. Отец расположился на диванчике, а мама — с ним рядом, в одном халате. У двери стояла ее маленькая дорожная сумка.
— Где тебя носит? — спросил отец. — Мы уже сто лет ждем.
— Но я же не знал! — сказал я.
— Я сегодня не пошел на работу. Садись — нам надо поговорить. Я должен всем вам сообщить кое-что.
Он перевел взгляд на маму. Она сидела, уставившись в одну точку запавшими, пустыми глазами, как военнопленные, которых я видел на фото.
— Я везу вашу мать в психиатрический госпиталь Назарет в Альбукерке, — спокойно начал отец. — Ей надо полечить нервы, и я обеспечу ей такое лечение.
Он велел мне отнести мамину сумку в наш минивэн.
Что, черт побери, он задумал? Ему точно было все равно, станет ей лучше или нет. Либо отец везет ее в дурдом, как он сам выражался, в надежде, что она там и останется, или хочет убить и выбросить где-нибудь среди пустыни.
Когда мама, спотыкаясь, побрела к машине, я не удержался, подбежал к ней и крепко обнял.
— Прости, что так плохо себя вел!
— Ничего страшного, мой милый, — ответила она. — Ты же не нарочно. Меня немного полечат, и все наладится.
«Рамблер» задним ходом вырулил на улицу, и я помахал маме, но она сидела без движения и безжизненным взглядом смотрела в окно. Я ощущал страшное опустошение внутри, понимая, что мама никогда меня не простит — и что мне никогда не избавиться от отцовской смертельной хватки.
Лонни приготовила нам ужин, а когда мы помыли посуду, велела садиться за уроки. Наверху было чисто и прибрано — никаких следов хаоса, учиненного нами накануне. На мгновение мне показалось, что Лонни никогда не травилась аспирином, а я не разносил весь дом и не доводил маму до нервного срыва.
Отец должен был скоро вернуться, и я с ужасом ожидал, что «Рамблер» вот-вот въедет во двор.
Глава 18
В пятницу накануне Рождества в школе устроили вечеринку с пуншем, печеньями и разными играми. Все улыбались и болтали о том, что будут делать в каникулы. У кого-то были запланированы путешествия или визиты к дедушкам и бабушкам.
Когда мама уехала, скандалы в доме прекратились, но отец остался таким же вспыльчивым и непредсказуемым, как раньше. Он постоянно звонил по телефону в службу размещения при Бюро по делам индейцев и в госпиталь и кричал на персонал, а потом швырял трубку.
Я стал проводить больше времени со своими клиентами, которым развозил газеты; некоторые даже приглашали меня на чашку какао. Одна симпатичная дама подарила мне снежный шар, а другие давали мелкие монеты — даже один серебряный доллар.
Большинство наших соседей украсило дворы гирляндами, пластмассовыми статуэтками Иисуса и Санта-Клаусами. Доставив воскресные газеты, я на велосипеде покатил в Восточную Ацтекскую баптистскую церковь, где прятался Сэм, сбежав с Элефант-Хилл. У входа в церковь родственники и друзья приветствовали друг друга, желая веселого Рождества и счастливого Нового года, а потом скорей шли внутрь, чтобы спрятаться от холода. Вайолет тоже ходила в эту церковь, но я ее не увидел.
Отцу плевать было на Рождество — он сыпал проклятиями, говоря, что евреи провозгласили Иисуса богом, чтобы наживаться на чужой глупости. Будь мама с нами, она украсила бы небольшую елочку и припасла бы нам какой-нибудь подарок, один на всех.
Но в этом году ее дома не было.
В канун Рождества, когда отец вернулся домой с работы, Лонни накрыла стол из припасов, до того хранившихся в заброшенном бомбоубежище. Мы поужинали тушенкой, кукурузой и бобами. Когда отец вышел, мы вчетвером сбились в кучку и зашептались, а потом направились к нему в гостиную.
— Можно нам повидаться с мамой? Пожалуйста! — попросил я.
— Теперь она — не наша проблема.
Он оторвал взгляд от газеты и увидел, что мы, дети, все стоим перед ним. В кои-то веки Лонни, Сэм и Салли были на моей стороне — они тоже хотели поехать навестить маму.
— Ну ладно, — фыркнул он раздраженно. — Мы съездим к ней, но только один раз. Надевайте пальто и садитесь в машину.
Проезжая по городу, мы миновали магазин спортивных товаров «Стернз», до сих пор открытый для покупателей, запасавшихся подарками. Я любовался на сверкающие велосипеды в витрине и крутился на сиденье, чтобы как можно дольше не терять их из виду.
— Хорошо бы и нам такой! — сказал Сэм.
— Это точно.
— С какой стати дарить подарки на Рождество, если никакого бога нет, — рявкнул отец. — Христос притворился мертвым и обманул своих евреев!
Тряся головой, отец бормотал себе под нос:
— Где он сейчас, скажите на милость? А? Умер! И останется мертвым. Мария не была девственницей. Иосифа едва не прикончили за то, что он ее совратил и не хотел жениться. Нет никакого спасения. Мы просто умираем. Богачи поклоняются деньгам, а бедняки — Иисусу. Это все, что у них есть. Тупые нищие ублюдки! Только лицемеры дарят подарки! А я не такой.
Отец поглядел на Лонни, сидевшую спереди, потом перевел взгляд назад — на нас с Сэмом и Салли.
— И не вздумайте говорить матери, что она вернется домой — потому что она не вернется.
У меня внутри все сжалось. Я уже и не помнил, когда не испытывал постоянный ужас и у меня не потели ладони.
Может, подарки не делают людей лучше, но мне они все равно нравятся. Нравится делать в школе всякие поделки для родных. Я вспомнил, как мы смотрели с директором финал Мировой серии по бейсболу, а потом — как я отплатил маме за ее заботу, издеваясь над ней. Как мне может быть хорошо, если ей плохо?
Спустя два долгих часа мы подъехали к психиатрическому госпиталю Назарет, трехэтажному зданию в десяти милях от Альбукерке на Змеином холме. Пока мы шли ко входу, с неба на нас сыпались снежинки. Я взял со стенда брошюрку — там говорилось, что госпиталь держат монахини-доминиканки и он специализируется на психодраме. Я не знал, что это означает, но слово мне совсем не понравилось.
Мы последовали за отцом по уютному холлу, где стояла небольшая искусственная елка, украшенная огоньками. Игрушки — леденцовые тросточки, Санта-Клаусы и олени — свисали с ветвей, а внизу аккуратной пирамидой лежали подарки. Я немного успокоился, удивленный царившими в госпитале тишиной и умиротворением. Но им пришел конец, стоило отцу открыть рот.
Пожилая дама с седыми волосами и в очках, сидевшая за стойкой, спросила нас:
— К кому вы приехали?
— К Тельме-Лу Кроу, — ответил отец. — Она в отделении для психов.
— Мы не используем здесь таких слов, сэр, — заметила медсестра, перебирая бумаги у себя на столе.
— Предпочитаете «дурдом»?
Женщина проигнорировала его.
— Посещения разрешены до девяти, — сказала она, бросая взгляд на часы. — У вас только тридцать минут.
Отец ухмыльнулся:
— Мы не задержимся ни секундой дольше.
Женщина подняла телефонную трубку, но он продолжал говорить:
— Похоже, тут не все дома не только у пациентов, но и у персонала.
Медсестра поправила на переносице очки.
— Пожалуйста, подождите здесь. Сейчас вас проводят в комнату миссис Кроу.
Голос ее был спокоен, но поджатые губы выдавали недовольство. Отец ее разозлил.
Вскоре появилась симпатичная сиделка в белой форме и шапочке.
— Ну, дети, пойдемте со мной, — сказала она. — Сейчас вы увидитесь с вашей мамочкой. Она будет очень рада.
Полы в холле и коридорах были натерты до блеска. На дверях пациентов висели рождественские гирлянды. Старики в инвалидных креслах, сидевшие у своих комнат, провожали нас глазами. Взгляды у них были печальные, плечи — поникшие, но при виде нас они на мгновение оживлялись, думая, что мы к ним.