На следующее утро перед уроками я играл в мяч на школьном дворе, стараясь, как обычно, попасть в Вайолет. Она увертывалась и показывала мне язык. После ланча миссис Гарсия велела мне идти в кабинет директора.
Я замер на месте, уставившись на нее.
— Не волнуйся, — сказала она. — Папа приехал тебя забрать. Никаких неприятностей.
— А… ну хорошо.
Я в последний раз обвел класс глазами и заставил себя подняться с места. Пока я шел между рядов, Вайолет хихикнула:
— Похоже, тебя наконец-то выгоняют из школы, мелкий паршивец.
Я выдернул у нее из пальцев карандаш и бросил его на стол учителя, когда проходил мимо. Обернувшись, я увидел, что Вайолет снова показала мне язык, а потом улыбнулась.
На парковке отец стоял рядом с «Рамблером» и показывал пальцем на часы. Он скомандовал мне торопиться. Лонни, Сэм и Салли уже сидели в машине.
— Мы что, правда уезжаем? — спросил я. — Но мы же не оставим маму здесь, да?
Отец не отвечал. Мы подъехали к дому, быстро побросали свои пожитки в картонные коробки и затащили их в машину. Отец уже погрузил мебель, занавески, постельное белье, полотенца и посуду в зеленый прицеп. Мои подошвы скрипели, когда я шел по голым полам, и по всему дому разносилось эхо.
— Воду, газ и электричество сегодня отключат, — сказал отец.
Он свалил мамину одежду на грязный матрас, валявшийся у стены в гостиной.
— Телефон я уже отключил. Хозяин получил за дом последний чек. Я сказал, он может сдавать его другим жильцам.
— Тогда, думаю, это все, — откликнулась Лонни.
— Вынь продукты из холодильника, — напомнил ей отец. — Быстро, нам надо успеть до ее возвращения.
Лонни побежала в кухню, а отец приклеил к двери записку:
Не ищи нас. Ты нам не нужна.
Пока мы ехали по Саут-Клифф-драйв, мои руки и ноги были как ледяные. Перед поворотом на трассу 66 я обернулся и увидел позади вывеску сувенирной лавки «Уинн». Маму ждет дома эта ужасная записка. Она вернется и увидит, что нас нет. Она будет замерзшая, голодная и усталая, а в доме ни еды, ни отопления, ни постели. Никто не спросит, как прошел ее день. И очень скоро хозяин выгонит ее на улицу.
— У нее есть почти двести долларов — и я оставил ей машину, — сказал отец, когда мы вырулили на шоссе.
Ну да, словно это бог знает какая ценность! В «Форде», который отец ей купил, не работало отопление и протекало масло, решетка была ржавая, шины — лысые, на лобовом стекле красовалась гигантская трещина, а из выхлопной трубы валил черный дым. Стоило маме чуть-чуть поднажать, и машина грохотала так, будто сейчас развалится на части.
Всю дорогу от Гэллапа до границ резервации индейцев навахо у меня в голове крутились тысячи вопросов. Что мама будет делать? Куда пойдет? Как выживет? Если бы отец согласился дальше оплачивать ее лечение, стала бы она со временем хорошей матерью?
У меня было больше шансов выжить на улице, чем у нее. Как могли мы так с ней поступить?
И как мы будем жить дальше?
Часть третья. Форт-Дефайнс, 1963
Индейский хоган в Форт-Дефайнс, Аризона, 1965.
Глава 20
Прошло меньше часа, прежде чем мы добрались до городка Уиндоу-Рок, въезда на территорию резервации навахо, где находится гигантская скала из красного песчаника с дырой, сквозь которую видно небо. Слева я увидел длинное здание с шестью флагштоками перед входом — штаб-квартиру племени. Все свои предыдущие знания о резервациях я почерпнул из нашей жизни в закрытом поселке ЭПНГ и поездок на индейский рынок Хаббел, и мне даже в голову не приходило, что в Форт-Дефайнс будет совсем по-другому.
К этому моменту я уже перестал плакать, но внутри все равно страдал. Мы, дети, всю дорогу молчали, только отец бормотал себе под нос что-то про «эту бесполезную сучку».
Мы свернули направо и покатили к северу, по направлению к Форт-Дефайнс, где находилось отделение Бюро по делам индейцев — место работы отца.
— Да что с вами такое? — воскликнул вдруг он, поглядев на Лонни, сидевшую рядом с ним, и на нас с Сэмом и Салли в зеркале заднего вида. — Мы наконец-то избавились от вашей мамаши! Вы благодарить меня должны!
Я глядел в окно и старался не думать о маме. Слева вздымался в небо длинный горный кряж угольно-черного цвета, отчетливо вырисовывавшийся на фоне неба. Вскоре мы добрались до крохотной унылой деревушки из тех, что можно увидеть на фотографиях в «Нэшнл джиографик». Там не было ни уличного освещения, ни магазинов, ни больших зданий. Возле заправки приютилось единственное кафе, а по другую сторону улицы — обшарпанная прачечная, занимавшая, похоже, какой-то заброшенный склад.
Женщины-навахо выходили оттуда с плетеными корзинами, нагруженными стираным бельем, которое грузили в свои утлые повозки. Вокруг них носились босоногие дети, пьяные валялись на асфальте. Бродячие собаки пили воду из луж с пятнами бензина.
Лонни обернулась к нам с пассажирского сиденья и скорчила гримасу. Тут было куда хуже, чем в Гэллапе — мы продолжали катиться по наклонной.
Хоганы, пятистенные строения из досок и глины с дверными проемами, затянутыми овечьей кожей, были разбросаны по обеим сторонам дороги. Именно в таких жило большинство навахо, съезжавшихся в Гэллап и на рынок Хаббел по выходным. Отец говорил, что у них там открытые очаги и земляные полы — никакого водопровода, электричества и ванных. Он смеялся:
— Вот же дикари!
Пока мы ехали мимо, я наблюдал, как навахо бродят вокруг своих хижин, собирая овечье дерьмо и ветки мескита[6] для растопки. Перед одним хоганом на вертеле жарилась туша барана. Женщины, сидя за примитивными станками, ткали ковры, тощие овцы и лошади, пошатываясь, стояли на одном месте, а дети носились вокруг в рваных одежонках.
Остальные семьи жили в маленьких проржавевших трейлерах. Мы проезжали один такой трейлер за другим, и я радовался, что отец к ним не сворачивает, но никаких жилищ получше впереди не было.
Мы притормозили и свернули с Кит-Карсон-драйв направо, на Восьмую улицу — обычный проселок с гигантскими выбоинами. Салли уцепилась за мою ногу, чтобы не свалиться с сиденья. «Рамблер» так трясло, что я боялся, как бы у нас не сломались мосты.
Отец остановился перед крошечным деревянным домишкой. Нам с Сэмом хватило бы пары ударов кувалдой, чтобы его развалить. Мы все четверо застыли. Теперь я рад был бы вернуться в 709-й номер по Второй Южной улице, хоть там и валялись пьяные во дворе.
— Это называется «Болотный поселок», — сказал отец.
Голос у него напрягся — как всегда, когда ему становилось неловко. Мы смотрели на хижину перед собой.
— Я уговорил начальство позволить нам пожить здесь, пока не освободится какой-нибудь другой дом.
Дети навахо, носившиеся поблизости, остановились и рассматривали нашу машину, явно решив, что мы заблудились и сейчас уедем. Там не было ни одного дружелюбного лица. Никто не улыбался.
Мне не хотелось вылезать наружу. Нет, ни за что.
— Выгружайтесь, сейчас же! — заорал отец.
Стоило нам схватиться за ручки дверей, как стая бродячих собак окружила «Рамблер», с лаем царапая краску когтями. Мы все отшатнулись, а маленькая Салли расплакалась.
— Не обращайте на них внимания, — приказал отец.
Но стоило нам открыть дверцы, как собаки стали кидаться на нас, стараясь укусить. Одна добралась до меня, когда я уже поднимался по ступенькам, — жидкая шерсть едва прикрывала ей ребра, а кожу усеивали рубцы и болячки. Она вцепилась мне в ногу, прокусив джинсы.
Я ударил собаку по голове ногой и закричал:
— А ну прочь!
Она отпрыгнула, на мгновение испугавшись, но потом присоединилась к остальным — они рычали и продолжали попытки атаковать. Я заскочил в дом.
Пока мы с отцом, Лонни и Салли доставали из машины коробки, Сэм швырял в собак камнями, но это не особо помогало. Даже после того, как отец расшвырял их в стороны, они не унимались.
Стены дома изнутри были в трещинах и пятнах. С потолка клочьями свисали ярко-оранжевые листы теплоизоляции, лучи солнца просачивались в гостиную через дыры в крыше. Проходя по узкому коридору, мы поднимали ногами облака пыли; грязь толстым слоем лежала на полу. В некоторых местах она мешалась с водой, и мои ботинки оставляли на этой жиже влажные следы. Фанерные полы прогибались под нашим весом.
Из вонючей кухни с потертым линолеумом открывалась дверь на задний двор — настоящую мусорную яму, полную камней, соломы, бутылок из-под виски и винных картонок. У хижины не было даже номера: почту доставляли на абонентский ящик 82. В архиве племени она числилась как дом 231.
Проезжая часть на восьмой улице была на вид тверже цемента, но через пару дней я понял, почему поселок назвали «Болотным». Дождь превратил землю вокруг в липкое месиво из красной глины, мусора, пустых бутылок, фекалий и мочи. Если бы мама была с нами, она изменила бы свое мнение насчет самого убогого места, где ей приходилось жить.
Впервые мне не хотелось исследовать окрестности. Ходить было некуда, кроме школы, расположенной примерно в миле от нас. В Гэллапе мой мир расширился, в Форт-Дефайнс — сузился снова. Бывшие соседи на Саут-Клифф-драйв могли не любить нас с Сэмом, но вокруг было столько магазинов, бульваров и улиц, по которым можно бродить! И, конечно, там был Рей Пино.
А тут — ничего.
Большинство местных жителей слонялось по обочинам дороги, переговариваясь друг с другом, но никто не занимался работой. Бесконечная череда детей, стариков и женщин с поклажей двигалась по Кит-Карсон-драйв. Щеки их были запавшие, кожа — высушенная ветром. Старики и женщины горбили спины под тяжестью своих печалей, напоминавших мне о моей.
По обочинам валялись колеса от телег и проржавевшие остовы автомобилей. Гэллап отсюда казался мне процветающим городом, а Альбукерке — прямо-таки волшебной сказкой откуда-то из прошлого. В нашей части поселка не было никаких общественных зданий, кроме гаража из алюминиевых листов с соломенной крышей и надписью красной краской на двери «Пожарная станция Форт-Дефайнс. Не парковаться».