ипед, велев новым приятелям дожидаться в конце улицы.
На парковке возле банка я показал им инструменты.
— Мы их можем использовать, чтобы спускать шины.
Я продемонстрировал, как работают съемники, — точно как отец в ночь перед осенними гонками в Уин- доу-Рок.
— Воздух выйдет буквально за пару минут. Если вытащить сердечник, то сколько шину ни надувай, она тут же сдуется обратно. Запасных сердечников никогда ни у кого нет, можете мне поверить.
— Откуда ты все это знаешь? — удивился Джеймс. — Это очень круто! Мы можем сдуть все шины в Кенсингтоне. Давайте начнем со школы: там сегодня родительское собрание.
Я рассмеялся.
— Отличная идея! Увидимся через пару часов. А на следующий вечер сдуем шины соседям, которые нам не нравятся.
— Да большинство из них и так будет на собрании, — ответил он. — Дождаться не могу!
Вскоре после того, как собрание началось, Джеймс прибежал к школе вместе со своим братом. Машины стояли по обеим сторонам дороги, растянувшись больше чем на полмили. Условия были идеальные: темное небо, свет от фонарей и никаких взрослых поблизости.
Я протянул Джеймсу один из съемников.
— Ты берешь пассажирскую сторону, я — водительскую. Пока богатенькие папочки с мамочками болтают про своих гениальных детишек, мы обработаем все их машины. Если хватит времени, то и до автобусов доберемся.
Переползая на четвереньках, мы повытаскивали все клапаны, набив ими два бумажных пакета для завтраков. Потом перешли к автобусам.
— Давай выкинем сердечники в ручей и вернемся посмотреть, как родители поедут по домам, — предложил я.
Когда собрание закончилось, мы спрятались за деревом. Родители стали выходить из школы, на машинах зажигались ходовые огни, заводились моторы. Несколько добрались только до соседнего квартала, скребя дисками по асфальту. Все стали вылезать и переговариваться, но слов я расслышать не мог. А жаль — вот бы мы посмеялись!
Начали подъезжать эвакуаторы, но их не хватало, и людям пришлось выстраиваться в очередь. Некоторые просто ушли и больше не возвращались. Когда взрослых на улице не осталось, мы разошлись по домам, хохоча во всю глотку.
О происшествии написали на первой странице «Монтгомери Каунти Сентинел».
Я снова чувствовал себя невидимым и всесильным.
Глава 38
Вскоре после Рождества, когда мы с Сэмом и Салли мыли на кухне тарелки, Мона позвала нас в гостиную.
— У моего отца инфаркт, я должна помочь матери ухаживать за ним. Ваш папа взял отпуск, и мы поживем в моем доме в Хаттерасе, пока отец не встанет на ноги. Думаю, месяц или полтора. Собирайте вещи и завтра предупредите учителей, что в конце недели мы уезжаем.
— Но я не могу столько пропускать школу, — возразил я. — Я ведь и так ничего не понимаю. Может, мы втроем останемся дома?
— Нет. Я вам не доверяю, и мы не знаем тут никого, кто мог бы с вами пожить. Возьмете задания на дом, будете делать самостоятельно.
На следующее утро я сказал учителю математики, что некоторое время не буду посещать школу из-за болезни члена семьи. Мистер Джонс вздохнул и покачал головой.
— Я понимаю, что это, скорее всего, не твое решение, — сказал он, — но ведь не разрешается пропускать школу больше двух недель, если только болен не сам ученик.
В тот вечер за ужином отец читал газету, а Мона смотрела в тарелку, поглощая мясной рулет кусок за куском, словно нас там не было. Сэм и Салли посматривали на меня печальными глазами.
— Учителя не соглашаются меня отпустить, если только не я сам болен, — произнес я среди общей тишины. Сэм с Салли отчаянно закивали.
Отец ничего не ответил. Я решил попытать удачу и отогнул газету у него перед лицом.
— Учителя не соглашаются…
— Я слышал, — рявкнул он. — Скажи этим тупым ублюдкам, что выучишь куда больше в Хаттерасе со мной, чем с ними, в их сраной школе, где все задирают перед тобой нос. Какого черта они о себе возомнили? Они учат других, потому что сами ничего не могут.
Он снова уткнулся в газету.
— Может, ты и правда поучишь меня, раз ты такой умный.
Я изо всех сил постарался скрыть сарказм, сквозящий в голосе.
— Я в школе бывал редко, так что всему учился сам. Математика — это же очевидная вещь! Биология, геология, физика и литература — части природной, логической системы. Читай учебник, и ты все поймешь.
— Со мной так не получается. Может, я глупый — в маму.
— Тест на интеллект показал, что ты не особо сообразительный, зато можешь заболтать кого угодно и шуточки у тебя что надо.
— Но в этой школе мне не удается никого заболтать, и шутки мои никому не нравятся.
— Я дам тебе письмо к учителям, — сказал отец, переворачивая страницу газеты. — Все будет в порядке.
Меньше всего меня беспокоило, как я оправдаю свое отсутствие.
Ничто в Кенсингтоне не радовало меня, кроме развоза газет. Менеджер согласился меня заменить до нашего возвращения, но я не хотел возвращаться. Я стремился в резервацию индейцев навахо — только там моя жизнь имела хоть какой-то смысл.
Каждая минута в Хаттерасе тянулась целую вечность. Местные дети забирались в школьный автобус перед домом Моны, и я смотрел, как они уезжают по утрам и возвращаются вечером, чувствуя себя отрезанным от всего мира. Мне дали задания для самостоятельной работы, но я к ним даже не притронулся. Я все равно слишком сильно отстал и большую часть выполнить бы не смог.
Когда мы вернулись в Кенсингтон, то поселились в еще более просторном доме, с пафосным адресом 9715 Кенсингтон-роуд. Впервые мы с Сэмом не делили на двоих одну спальню.
В наш первый день в школе миссис Ральф, учительница английского, прошлась по рядам, раздавая бланки контрольных. Я уставился на нее с раскрытым от удивления ртом — зачем она дала мне бланк, если я столько отсутствовал. Она прочла отцовское письмо перед нашим отъездом и знала, что меня не будет по крайней мере месяц.
Она вышла к доске и сказала:
— Как вы помните, сегодня мы пишем сочинение на тему человека и его внутренней борьбы. Можете использовать примеры, которые мы обсуждали в классе.
Все ученики бросились лихорадочно писать. В панике я подошел к учительскому столу.
— А можно мне написать сочинение в другой раз? Я же не виноват, что уезжал.
Она наклонилась ко мне, ухмыляясь.
— Ездили ухаживать за дедушкой? А что с ним? На него напали индейцы?
Весь класс расхохотался.
Я поглядел в ее крошечные злые глазки над мясистыми щеками. Миссис Ральф я ненавидел еще сильней, чем Мону.
— Я дала тебе задание. Если ты не болел, твоя поездка считается прогулом. Я тебя об этом предупреждала, так что нечего удивляться. Общую картину тебе это точно не испортит.
— Но о какой борьбе идет речь? — спросил я. — Например, человек боится, что его съест лев, или его убьют на войне, или он голодает?
— Я это объясняла много раз. Садись и пиши.
Сознавая свое бессилие, я медленно сел назад за парту. Прошло десять минут, а я не написал еще и слова. Единственной книгой, которую я прочел в Хаттерасе, был дурацкий фантастический роман под названием «Съежившийся человек», который я нашел у Моны дома в коробке с разным хламом. Я решил использовать его сюжет, чтобы рассказать о внутренней борьбе, потому что не знал, о чем рассказывала миссис Ральф на уроках.
Один человек, который попал в радиоактивный туман, взявшийся неизвестно откуда, начал съеживаться, сначала медленно, а потом все быстрее. Пока не сжался до размера атома. Больше его никто не видел.
Я остановился и обвел взглядом класс. Все остальные продолжали прилежно писать. Оставалось еще около сорока минут, но мне нечего было добавить.
На следующем уроке миссис Ральф выделила несколько «блестящих работ», в том числе о внутренней борьбе Микеланджело во время росписи Сикстинской капеллы и о Хелен Келлер, преодолевшей глухоту, слепоту и немоту. Только тогда я понял, чего от меня ждали.
— Один из учеников превратил сочинение в цирк, — заявила миссис Ральф, поднимая вверх лист с моим именем. Мне захотелось спрятаться под парту. Она вслух прочитала мое сочинение, и все залились смехом. Когда она швырнула его мне на парту, я увидел огромную красную единицу, светившую, словно неоновая вывеска, с нижнего края.
Я так и сидел, опустив глаза, пока все остальные не вышли из класса.
После этого я ни с кем не разговаривал, если только ко мне не обращались специально. Я начинал понимать, какой беспомощной чувствовала себя мама, когда мы бросили ее в Гэллапе одну. Я казался себе тем самым съежившимся человеком, который становился все меньше и меньше, пока совсем не исчез.
С каждым днем мои одноклассники делались все веселее и уверенней в своем блестящем будущем. Они рассуждали о том, как поступят в колледж через несколько лет и как поедут на каникулы в Европу. Они ходили на свидания и развлекались. Я же лишь отдалялся от них.
Помимо развоза газет, чтения и бега на все большее количество миль, чтобы окончательно себя измотать, я занимался только тем, что грезил о возвращении в Форт-Дефайнс. Отец с Моной поговаривали о том, чтобы остаться на Восточном побережье навсегда, но пока у нас не было такой возможности.
В марте нас снова собрали в гостиной. Мы с Сэмом и Салли сидели на том же красном диване из Альбукерке, теперь уже продавленном и старом. Кроме «Рамблера», только этот диван был неизменной составляющей нашего мира.
— Моя переподготовка закончена, — сказал отец, — и мне предложили постоянную работу в главном управлении. Начальник говорит, что мне предоставят место, но сначала я должен обучить себе замену в Форт-Дефайнс. Мы вернемся сюда до окончания учебного года. Возьмите задания на дом, чтобы я больше не получал никаких писем о том, что у вас плохая успеваемость. Хотя мне на них плевать.
Я подскочил на ноги.
— Ты не можешь так поступить! Нам тут не нравится. И тебе тоже. Ты ненавидишь этих всезнаек в главном управлении, ублюдков из Гарварда. Наше место в Форт-Дефайнс. Там наш дом, там живут наши друзья.