Уолли осторожно вырулил с подъездной дорожки.
— Давайте-ка поедем перекусить и поговорим о том, как вы тут жили, — предложил он.
Мама немедленно заплакала, напомнив мне времена, когда мы еще жили вместе и она рыдала постоянно.
Уолли похлопал ее по плечу и пробормотал:
— Ну-ну, Тельма-Лу! Мы вернем твоих детей.
Я весь напрягся и глянул на Сэма с Салли.
— Не волнуйтесь, — громко зашептал я, — никуда они нас не увезут.
Уолли и мама сделали вид, что ничего не слышали. Проехав несколько миль, мы свернули в соседний городок Роквиль, так что пока в Альбукерке нас не увозили.
Мы остановились на парковке кафе, но, прежде чем вылезти, мама обернулась и внимательно поглядела на нас.
— Ваш отец пытался убить меня, и он похитил вас, дети. У нас с Уолли есть адвокат. Вы можете переехать к нам в Альбукерке. Терстон не имеет права вам препятствовать.
Я не мог в это поверить. Практически то же самое она говорила в Форт-Дефайнс, разве что вместо Уолли тогда был Тед. Мама и Уолли наняли адвоката — вот что беспокоило отца. На нас ему было плевать, но он не мог допустить, чтобы мама одержала над ним верх. Ей не стоило думать, что он станет платить алименты — этому не бывать, и отец неоднократно об этом заявлял. Я подвинулся вперед и положил руки на спинку ее сиденья. За нас боролись так, будто мы чья-то собственность, но никого не интересовало наше благополучие.
— Мама, мы теперь живем в Мэриленде, — начал я. — Мы не можем переехать к тебе. Пожалуйста, не надо адвокатов и не надо судиться с отцом. Ты же знаешь, чем это закончится.
Мы поели в полной тишине, разве что мама тихонько всхлипывала, а потом они нас повезли в свой тесный номер в отеле. Мы с Сэмом и Салли присели на край односпальной кровати, а мама, уложив ребенка, устроилась на второй, напротив, и вцепилась в мою руку. Уолли запер дверь, подтащил к ней стул и уселся на него, всем своим видом демонстрируя, что без его разрешения никто отсюда не выйдет. Мне показалось, что стены смыкаются вокруг нас, я подскочил и попытался оттолкнуть его от двери.
— Никто не смеет нас запирать! — возмутился я.
Уолли бросил на меня злобный взгляд из-под толстых очков.
— Вы должны выслушать, что ваша мама хочет вам сказать. Вам надо знать ее версию событий.
Но мы и так все знали. Я прислонился к стене и знаком велел Сэму с Салли сидеть на месте.
— Ваш отец много раз пытался меня убить, и он тайком увез вас. Он настроил вас против меня. Если сейчас вы поедете со мной и с Уолли, то будете жить у нас в Альбукерке и навсегда избавитесь от него.
Мы, как по команде, покачали головами.
— Я вас родила! Вы в долгу передо мной.
Мама поглядела на меня, рассчитывая на поддержку, но от упоминания о том, что мы — ее должники, я лишь скрипнул зубами.
— У Уолли есть бумаги от нашего адвоката, которые вам надо подписать, — продолжала она. — Мы скажем вашему отцу, что вы едете с нами, правильно? И он ничего не сможет поделать.
— Никуда мы с вами не едем.
Я оттолкнулся от стены и расправил плечи.
— Везите нас домой. Сейчас же.
Сэм и Салли вскочили с кровати и присоединились ко мне у двери.
Глаза Уолли стали печальными. Он проехал несколько тысяч миль, чтобы помочь маме отстоять ее позицию, но все пошло не так, как они планировали.
Мама не сказала ничего нового. Хоть у нее и был теперь любящий муж и хорошенький сынок, она по-прежнему не выглядела счастливой. Она винила отца в том, что он поступил с ней жестоко, говорила, что тоскует по нам, но за всю жизнь я видел ее довольной всего лишь несколько раз — на короткое мгновение.
Она не расспрашивала ни про школу, ни про то, как вообще мы живем. Ей хотелось одного — отомстить отцу и увезти нас с собой, потому что мы перед ней в долгу, а не создать для нас настоящую семью. Все ее разговоры сводились к ней самой и к тому, как жизнь несправедливо с ней обошлась, и я не мог вынести больше ни минуты. Меня жизнь тоже не баловала, и в этом была в том числе и ее вина.
На следующий день нам с Сэмом и Салли пришлось вынести еще один их визит и новые уговоры переехать в Альбукерке. Мы не могли дождаться, когда мама уедет из города. Когда они в последний раз подвезли нас к дому, Сэм и Салли коротко попрощались и бросились к дверям. Я остался стоять возле грузовика с маминой стороны — мне надо было поговорить с ней.
— Я люблю тебя, мама, но мы не можем поехать с вами. Нам не вынести еще один переезд. Мне очень жаль, но ничего не получится. Я обещаю, что приеду в Альбукерке повидаться с тобой. Теперь у тебя есть Уолли и твой новый сын. Не требуй, чтобы мы уезжали.
Мама зарыдала чуть ли не так же сильно, как в суде в Гэллапе. Она цеплялась за мою руку, но я не выдергивал ее, хоть она стала потной и затекла.
— Нам пора, Тельма-Лу, — обратился к ней Уолли. — Этот негодяй Кроу промыл своим чертовым детям мозги, нет смысла из-за них расстраиваться. Нам надо выбираться отсюда.
Маме пришлось отпустить мою руку, потому что Уолли потянулся и начал поднимать стекло. Стоя в конце подъездной дорожки, я смотрел, как грузовик медленно уезжает по Кенсингтон-роуд. Вот он вырулил на шоссе — и скрылся из виду.
Я не знал, увидимся ли мы с мамой снова, но понимал, что любая наша встреча пройдет примерно так же. Ничего не менялось. Я хотел помириться с ней, но мне не удалось. Похоже, я только лишний раз ее разочаровал.
Глава 42
Мой тренер по бегу, Чонси Форд, внимательно следил за всем, что я делаю. Он обращался со мной строже всех. На наших первых выездных соревнованиях в марте он велел мне приберечь силы до восьмого, финального круга, а потом рвануть к финишу. Но я чересчур увлекся, прибавил скорость на седьмом, а на восьмом выдохся, и четверо соперников меня опередили. Когда соревнования закончились, мы с другими членами команды и нашими болельщиками забрались в автобус.
Тренер Форд залез последним и встал в начале прохода.
— Кроу, подойди ко мне. Ты должен получить урок. Сейчас мы пойдем обратно на стадион, а все остальные будут нас ждать. Я хочу, чтобы ты пробежал три круга, каждый меньше чем за минуту, иначе на автобусе ты домой не поедешь.
Когда я вылезал, один из мальчишек обозвал меня в спину уродом.
Первый круг я пробежал за семьдесят две секунды, второй за восемьдесят, а третий еще хуже.
— Пять миль назад до школы побежишь сам, — заявил тренер. — Я буду тебя ждать. Ты же вроде как любишь бегать.
Он сел в автобус, и они уехали. Я был потрясен. Он не кричал и не ругался, но его серьезные карие глаза говорили, что это серьезно. Когда я добрался до школы, было уже темно. Тренер ждал меня, как и обещал.
— Из всей команды у тебя самый большой потенциал, и ты действительно стараешься. Но тебе кажется, что ты знаешь все ответы. На самом деле это не так. С каждым годом тебе будет сложней и сложней, если ты не научишься слушать. Ступай домой. В следующий раз, думаю, ты будешь внимательнее.
Он ласково потрепал меня по руке и улыбнулся.
— Ты можешь лучше, и я жду этого от тебя.
В темноте я пошел домой. Оказалось, тренер Форд позвонил к нам и предупредил Мону, что я задерживаюсь, но со мной все в порядке.
Добравшись до дома, я наскоро поужинал, принял душ и рухнул в постель. Отец оставил меня в покое. Я слышал, как он сказал, что я выгляжу так, будто шестнадцать часов собирал в поле хлопок. Я провалился в сон, и мне всю ночь снились соревнования и тренер Форд.
На следующий день на тренировке он вел себя так, словно ничего не случилось. С этого момента моей основной задачей стало понравиться ему — никогда в жизни я еще так не старался. Другие ребята посмеивались надо мной и даже прозвали «вороной без крыльев», но я не обижался. Меня обзывали и похуже.
Тренер Форд объявил, что 4 апреля мы едем на соревнования в старшую школу Вудро Вильсона в Вашингтоне, округ Колумбия. Другим ребятам это не понравилось. В нашей команде были одни белые, а наши соперники будут только черные. Мальчишки говорили, что черные спортсмены бегают быстрей молнии и обожают драться. По мере приближения соревнований они нервничали все сильнее и отпускали расистские замечания, которых я не понимал. Тренер Форд был единственным чернокожим в нашей школе, и он пользовался большим авторитетом, так, может, ребята из школы Вудро Вильсона такие же?
Холодным ветреным утром мы погрузились в автобус и выехали на соревнования. Никто не разговаривал. Обычно мы подшучивали друг над другом и хвастались, как обойдем другую команду, но только не в этот день.
Как только мы пересекли границу Монтгомери и въехали в округ Колумбия, нам стали попадаться одни черные лица. Многие казались болезненными или злыми. Местность выглядела запущенной — битые окна, ограды из колючей проволоки, сорняки выше моего роста. Люди тут жили практически такие же бедные, как навахо, что собирались в барах в Гэллапе. Меня потрясла разница с Кенсингтоном — я-то думал, что на Востоке все богаты. Тем не менее это все равно было куда лучше, чем резервация, потому что там у многих навахо не было даже электричества и водопровода.
Когда наш автобус подрулил к старшей школе Вудро Вильсона, никто не улыбнулся и не поприветствовал нас — ни тренеры, ни ученики, ни зрители. Тренер наших соперников был белый, и я решил, что его команда отнесется к нам по-товарищески. Но, пока мы разминались, те ребята стали нас обзывать. Мы в ответ огрызались.
Один из их спринтеров толкнул нашего на старте, и из толпы понеслись ругательства. Зрители освистывали каждый шаг наших спортсменов. В нас кидали стаканы со льдом, а мы кричали и сыпали проклятия.
— Кто из вас, ворюги, стащил мои кроссовки? — выкрикнул один из наших, тыча пальцем в группу бегунов из Вудро Вильсона, собравшихся возле ямы для прыжков в длину. Услышав это обвинение, они устремились к нам. За тычками последовала настоящая потасовка.
Тренеры задули в свистки, растащили нас и тихонько переговорили между собой. Я подумал, что соревнования отменят, но тренер Форд велел нам готовиться к следующему забегу. Пинки и оскорбления продолжались.