— Если ты нравишься мне, они примут твою семью.
Я отставил чашку и поглядел на нее.
— Ты, должно быть, шутишь. Никто никогда не примет такую семью, как моя. А если примут — то они просто сумасшедшие. Твоя семья — хорошая, нормальная.
Я откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул.
— Ничего не получится. Тебе лучше обо мне забыть.
Но она не забыла.
Чтобы ее оттолкнуть, я стал напиваться на вечеринках, устраивать дурацкие розыгрыши и изображать из себя настоящего чероки, изображая боевой клич после каждого стакана пива. Ребята из братства быстро смирились с моими выходками и с историями из моего прошлого — уж не знаю, верили они в них или нет. Но Молли так не хотела. Дикие рассказы о моем детстве, которые я начинал всегда не к месту, расстраивали ее, хоть она и отказывалась порвать со мной. На одной особенно разгульной вечеринке я напился до того, что заблевал парковку и свалился спать в кустах во дворе. В тот вечер она вернулась домой одна.
На следующий день Молли мне позвонила.
— Я знаю, что ты делаешь, — сказала она резким, но все же сочувственным тоном. — Ты пытаешься меня оттолкнуть, потому что тебе самому плохо. Ты считаешь, что недостоин любви. Мне тебя жаль. Ты поставил на себе крест.
— Но меня не за что любить!
Голос мой дрогнул, и я сглотнул слезы.
— Когда-нибудь ты меня разлюбишь. Раньше всегда было так.
— Нет, не разлюблю. Я всегда буду любить тебя. А ты, если любишь, познакомишь меня с твоим отцом. Я научусь любить вашу семью.
Хоть я и продолжал напиваться на вечеринках, Молли не сдавалась.
— Это просто такой период, — говорила она. — Ты его перерастешь.
Но я в это не верил.
Глава 48
Я занимался в своей комнате, когда со второго этажа донесся какой-то шум.
— Полукровка, тебе звонят! — позвал Би Эй. — Похоже, твоя новая подружка. Она, кажется, крепкий орешек!
Я знал, что это не может быть Молли. Она сказала, что не станет звонить, пока я не пообещаю вести себя лучше и не соглашусь познакомить ее с отцом. Было бы куда проще, откажись она от меня.
Я подбежал к телефону, едва не столкнувшись с еще одним соседом, выходившим в полотенце из ванной.
— Алло, — сказал я в трубку, — это Дэвид Кроу.
— Ты не знаешь, где Терстон?
Это была Каролина. Ее прокуренный голос дрожал от волнения.
Я вспомнил тот первый и последний раз, когда видел ее. Они с отцом заехали за мной по дороге на рождественский ужин в доме Моны — самый ужасный, на каком мне приходилось присутствовать. Каролина тем временем сидела за стойкой в кафе неподалеку и дожидалась нас.
Выглядела она как дешевая проститутка из бара в Гэллапе — у меня челюсть отвисла при взгляде на нее. Она вырядилась в белую блузку, туго обтягивавшую все ее округлости, и розовую юбку, такую короткую, что выглядывало белье. Можно было подумать, что вместо подводки для глаз она воспользовалась куском угля, а губы измазала в ярко-розовой глазури от пончиков. От едкого аромата ее дешевых духов у меня заслезились глаза.
— В этот раз он пропал на целых шесть дней, — продолжала Каролина. — Я беспокоюсь.
— Что значит «в этот раз»?
— Он часто ездит в Западную Виргинию. Они с другими парнями что-то прячут на складе, а потом кому-то там продают. Я слышала, как он угрожал кому-то по телефону, мол, если его надуют, он всех поубивает. Так надолго он никогда не пропадал.
Мона год назад рассказывала мне что-то в этом роде, в том числе и об угрозах убийства.
— Я не знаю, где он, но если что-нибудь услышу, я тебе позвоню.
— Мне надо сказать тебе еще кое-что. Нам кто-то звонит, дышит и вешает трубку.
Отец никогда не пропадал так надолго, и никто не звонил ему домой, чтобы напугать, — по крайней мере, на моей памяти.
Что я мог сказать девятнадцатилетней дурочке, связавшейся с сорокасемилетним мужчиной, который хвастается тем, сколько убийств совершил и как ловко замел следы?
— Подождем до середины недели, — ответил я. — Если к тому времени вестей от него не будет, звони мне. Но я уверен, с ним все в порядке.
Два дня спустя Каролина позвонила сказать, что отец вернулся, и я решил с ним поговорить.
— Каролина беспокоилась, — начал я. — Где ты был?
— Не твое дело. Я должен отомстить за то, как обошлась со мной жизнь. Это же несправедливо! Моя мать убила моего отца. У меня не было еды, я не ходил в школу. Меня лишили нормальной жизни. Работать приходилось до седьмого пота. Все меня ненавидели за то, что я чероки. Вся моя жизнь — сплошная несправедливость. Кстати, а тебе-то до этого что? С чего ты решил мной поинтересоваться?
Вот оно. Большая ложь.
— А тебе не приходило в голову, что тебя могут посадить в тюрьму или даже убить?
— Ничего со мной не случится. В следующий раз, если Каролина позвонит, просто скажи, что ты не в курсе. Ты ведь и так не особо интересуешься моими делами. От тебя только и слышишь, что про твою команду по бегу, твое паршивое братство да про уроки.
Телефон замолчал.
Месяц спустя, когда я вернулся домой из гольф-клуба, Каролина позвонила снова.
— Т-твоему отцу нужна помощь! — истерично рыдала она в трубку, всхлипывая и заикаясь. — Т-ты должен поехать в Уилинг, в Западной Виргинии. Его преследуют. Кое-что… что-то произошло с одним из них, очень плохое. Тебе надо выезжать прямо сейчас. Он говорит, ты можешь добраться часов за пять.
— И что мне делать, когда я доеду?
— На въезде в город есть большая площадка для грузовиков. Он говорит, ее никак не пропустишь. Она одна на десять миль. Подойди к телефону-автомату и позвони по этому номеру.
Она продиктовала номер, и я нацарапал его на чеке из «Севен-Элевен», который нашел в кармане брюк.
— Скорей!
Каролина бросила трубку.
Я схватил куртку и помчался по шоссе на своем стареньком «Рамблере». Мысли вихрем проносились у меня в голове. В кои-то веки мне представилась возможность вырваться из отцовской хватки. Но я не могу бросить его, хоть он и способен меня погубить — и очень скоро. Может, я такой же, как мама или Мона — и, как выяснилось, Каролина. Уж точно я не храбрей их.
Все время, что он совершал свои грабительские вылазки, я стоял на стреме. Господи, да еще до того, подслушивая под дверью, я представлял себе, как отговариваю его совершать очередное безумство. Я давно мог избавиться от него и от всех этих волнений, но где я сейчас — мчусь как сумасшедший к нему по дороге.
Я свернул на трассу 1, ведущую мимо Колледж-Парка. Я плохо ориентировался по карте, особенно на ходу, поэтому предпочел остановиться и записать свой маршрут. Руки у меня тряслись, я начинал заново несколько раз. Это заняло почти двадцать минут, но я хотя бы был уверен, что не заблужусь.
В свете закатного солнца я выехал на I-70 Вест, говоря себе, что отцу я нужен. Я важен для него — по крайней мере, в этот момент. Может, его еще можно спасти. Но он жестокий и злой. Он нисколько не изменился с тех пор, как освободился из тюрьмы. И единственное, чего я добьюсь, — это помогу ему совершить еще преступления, может, даже убийства. Внутри у меня все сжималось. Я чувствовал себя тем маленьким испуганным мальчишкой под снегом, которому говорят, что он должен избавиться от собственной матери.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем я увидел впереди знак «Добро пожаловать в Уилинг». Стоянка грузовиков светилась в ночи, словно маяк. Тяжеловозы заезжали и выезжали, остальные машины проносились мимо. На краю стоянки я заметил ряд телефонов-автоматов — все пустые. Я вытащил из кармана клочок бумаги с телефонным номером и испугался, что перепутал цифры. Когда я нервничал, дислексия сказывалась сильнее.
Но отец тут же взял трубку и сказал, что находится примерно в миле от меня. Мне надо проехать мимо заправки, свернуть на двухрядное шоссе, а потом на проселок. Я подумал, что это, кажется, гораздо дальше, чем в миле от стоянки.
Петляя между брошенными машинами и грудами мусора, я наконец подъехал к заброшенному дому с выбитым окном и просевшим крылечком. Отец выскочил из двери и замахал руками перед моим капотом. Я еще не успел затормозить, а он уже запрыгнул внутрь и швырнул на заднее сиденье вещмешок. Тот упал с громким стуком. Отец велел мне выезжать со двора и следовать за парнями на «Шевроле», дожидавшимися на улице.
— Слишком близко не подъезжай, — наставлял меня он. — Двигайся медленно, гляди, нет ли чего подозрительного — других машин или постороннего шума. В общем, ты знаешь, что делать.
Я выехал назад на дорогу и остановился.
— Что ты натворил?
Я включил в кабине свет и вгляделся в лицо отца. Оно было в крови — как и рубашка, и брюки цвета хаки. Я посмотрел на заднее сиденье.
— Что это за мешок?
На нем тоже виднелись пятна крови.
Мгновение отец смотрел на меня; глаза его пучились, а губы шевелились, словно он не мог решить, что делать дальше.
— Заткнись и открой чертов багажник. У нас нет времени на глупости.
Пока я наблюдал, как он перекладывает в багажник вещмешок, по коже у меня бежал то озноб, то жар. Пот выступил на лбу, потом и белье тоже взмокло.
— Во что ты меня втянул? — спросил я, захлопывая крышку.
— Ты не хочешь этого знать, так что не спрашивай. Ты не хочешь знать, что я сделал, так что про это тоже не спрашивай. Просто делай, что я тебе говорю, и мы очень скоро окажемся дома.
Отец подошел к водителю машины, стоявшей на дороге перед нами. Я заметил еще одного человека на пассажирском сиденье, но рассмотреть обоих подробнее не сумел. Еще никогда в жизни я так не радовался темноте.
Когда отец сел обратно, «Шевроле» тронулся с места и затрясся впереди нас по ухабистому проселку. Я все время высматривал в зеркале заднего вида, нет ли за нами погони, и сердце колотилось у меня в ушах. Довольно скоро мы свернули направо, на еще один проселок, где деревья стояли так тесно, что их ветки царапали нам борта.
Отец завозился на своем сиденье, бормоча себе под нос. Я чувствовал запах его пота. Запрокинув голову, он потер себе лоб, словно пытаясь очистить пятно, а потом крепко сжал руки.