Я поднял на нее глаза и удивленно заморгал: одетая, с причесанными волосами, она уже была готова к выходу. Лонни должна была играть на фортепьяно и присматривать за восьмимесячной Салли, пока мы будем кататься на ее велосипеде.
Перед домом мама усадила Сэма в корзину на руле. На нем был один подгузник — ни обуви, ни рубашки. После того случая с гладильным прессом Сэм снова вернулся к подгузникам и говорить стал хуже, чем раньше.
Мама повернулась ко мне.
— Садись сзади, для равновесия.
Ей пришлось трижды забираться на сиденье, одной рукой держа юркого Сэма, а второй — руль, прежде чем мы поехали.
Я крепко уцепился сзади за седло.
— Ты уверена, что мы не перевернемся?
— Все в порядке. Я всю жизнь гоняла на велосипедах, да и машины тут не ездят, так что беспокоиться не о чем. Будет здорово!
Мама давила на педали, велосипед вилял, а мой брат изо всех сил пытался выбраться из корзины.
— Сэм, не вылезай, — повторяла мама, усаживая его обратно.
Велосипед завихлял от того, что мы ехали слишком медленно, и мама попыталась ускориться. Но тут Сэм каким-то образом поднялся на ноги в корзине и выпал из нее. Его левая нога застряла между колесом и вилкой, и велосипед перевернулся.
Сэм с громким хрустом ударился головой о дорожный бордюр, мама свалилась на него сверху. Я тоже упал и ударился о бордюр головой, но как-то сумел подняться на ноги. Из головы и из ноги у Сэма текла кровь, раны на животе тоже кровоточили. Большой палец на левой ноге болтался на лоскуте кожи, почти отрезанный от стопы.
Он кричал так же громко, как тогда, под гладильным прессом. Как такое могло случиться с ним снова? Как мама могла быть настолько глупой?
— Что такое, Сэм? — взвизгнула она. Мама вела себя так, будто это он во всем виноват и сам понимает, что поступил плохо. Когда она увидела, насколько серьезно Сэм ранен, то схватила его на руки и побежала назад к дому. Я последовал за ней. Лонни выскочила из-за пианино и помогла маме обмотать его ногу полотенцем.
— Мама, осторожно! Не оторви ему палец.
Лонни позвонила папе, и он спешно повез нас троих в госпиталь в Альбукерке. Я и забыл, что у меня самого течет по голове кровь. По сравнению с моим несчастным братом я был в полном порядке. Я сильно плакал — не столько из-за Сэма, сколько из-за несправедливости всего происходящего.
В тяжелые минуты мама с папой всегда объединялись, поэтому не было никаких криков или битья. В госпитале отец отвел меня в туалет смыть кровь с головы и пошутил, что он, мол, надеется, я не проломил своей башкой тротуар. Мама в комнате ожидания снова рыдала и тряслась, но мы не обращали на нее внимания.
На улице было темно, когда доктор с суровым лицом пришел с нами поговорить.
— У вашего сына перелом черепа и сотрясение мозга. Он будет под наркозом до тех пор, пока отек мозга не пройдет. Теперь насчет большого пальца — хирург еще работает, пришивает обратно связки. Это сложная процедура, но, думаю, палец удастся сохранить. Он проведет в операционной еще около часа, а потом на несколько дней останется в госпитале из-за травмы мозга.
Мы посидели еще, и пришел другой врач.
— Палец Сэма со временем заживет, — сообщил он. — Но нормально ходить он сможет еще не скоро.
Несколько дней спустя я поехал с мамой и папой забирать Сэма из госпиталя. Мама взяла брата на руки, но отец отобрал его, сказав, что с ее ловкостью она наверняка его уронит. Когда мы шли к выходу, нас окликнул пожилой врач:
— Мистер и миссис Кроу, можно переговорить с вами у меня в кабинете?
Я вошел вместе с ними — никто мне этого не запрещал.
— Прошу, садитесь, — сказал врач, прикрывая дверь. Он взял со стола картонную папку и посмотрел на маму. — Я пытаюсь разобраться, что произошло. Почему вы посадили ребенка в велосипедную корзину?
Дожидаясь, пока мама ответит, отец что-то напевал себе под нос, тихо и медленно, как заевший проигрыватель. Все обычные признаки гнева были налицо: выпученные глаза и пульсирующая вена на лбу, морщины, собравшиеся в складки. Со стороны казалось, что он спорит сам с собой.
— Я не могла оставить Дэвида одного, — ответила мама сквозь слезы. — Он постоянно что-то вытворяет. Лонни присматривала за Салли в доме… с ними все было в порядке. Я посадила Сэма в корзину и держала одной рукой. По-моему, это безопасно… Машин у нас нет… Сэму так нравилось… Дэвид сел сзади, для равновесия, но он оказался такой тяжелый, я еле тронулась с места… Сэм вывернулся у меня из-под руки. Такое могло случиться с кем угодно. Я ни в чем не виновата.
Врач смотрел на нее, нахмурив брови. Потом он открыл папку и что-то в ней записал.
— Тельма-Лу даже о пластмассовой игрушке позаботиться не в силах, — вставил отец.
Врач поднял голову.
— Разве можно так говорить о собственной жене, мистер?
— Жене? — взревел отец. — Если вам нужна эта тупая сучка, забирайте, я с удовольствием оставлю ее здесь.
Врач встал и вышел из кабинета.
Когда мы проходили через зал ожидания, все провожали нас взглядами. Я уставился в пол, лицо мое горело. Мне хотелось провалиться сквозь землю.
По дороге домой мама держала Сэма на руках, завернутого в одеяло, и раз за разом пересказывала свою историю. Отец изо всех сил сжимал руль, и желваки у него на щеках ходили туда-сюда.
— Не понимаю, чего ты так разозлился, — говорила мама голосом, дрожащим от слез. — Сэм так обрадовался, засмеялся и затопал ножками, когда я сказала, что мы поедем кататься на велосипеде.
Она развернулась ко мне, словно приглашая подтвердить ее слова.
Но я не мог этого сделать. Я смотрел на свои колени и впервые в жизни думал, что отец, возможно, прав — пожалуй, мама действительно сумасшедшая.
Глава 5
Родители перестали разговаривать друг с другом. В своей спальне по ночам они больше не смеялись. Теперь они только кричали, и отец стал сильнее бить маму. Она бродила по дому с унылым рассеянным видом, как бродячие собаки, которых я видел в поселке.
Соседи избегали ее так же, как на Навахо-Стейшн, — если она стучалась к ним в дверь, ей никто не открывал.
— Я знаю, что они дома, — говорила она мне. — Наверное, не слышат, что я стучу.
Мы с ней ходили от дома к дому, но никто не открывал нам дверь.
По вечерам на маму находило странное оживление. Когда наступало время ложиться спать, она начинала метаться между нашими спальнями, вроде как помогая укладываться, но на самом деле мы уже были в постелях.
— Ты умылся на ночь, Дэвид? — спрашивала она, и даже когда я отвечал, что да, все равно приносила мне мокрое полотенце. То же самое происходило с чисткой зубов. Потом она начинала поправлять мне простыни и копаться в шкафу, раз за разом переспрашивая, готов ли я ко сну.
В конце концов она выходила, и я уже начинал засыпать, как вдруг меня будило какое-то шевеление в волосах, словно туда заползли муравьи. Но это была мама — перебирала мои волосы кончиками пальцев. Она дышала мне в лицо, словно хотела меня проглотить, и задавала какие-то бессмысленные вопросы.
— Дэвид, ты знаешь, кто оставил чашку в раковине?
— Нет, мам, — выдавливал из себя я.
Минуту спустя она снова возвращалась и теребила меня.
— Дэвид, я нашла твои ботинки на крыльце. Это ты их там поставил?
— Они промокли, и я хотел их высушить.
Позднее, когда я уже крепко спал, мама опять будила меня дурацкими вопросами. Иногда трясла за плечи, так что я думал спросонья, будто с Сэмом что-нибудь приключилось или компрессорная станция Белен взлетела на воздух, хотя я не слышал сирен и не чувствовал запах дыма. Она хватала меня своими цепкими руками и держалась так, будто боится упасть, а по лицу у нее текли слезы.
После того как это повторялось несколько раз, мне уже не удавалось заснуть, и я в тревоге прислушивался, не раздадутся ли снова ее шаги у дверей моей спальни. В наших комнатах не было замков, поэтому я пытался придвигать к двери стул, но она отталкивала его и говорила мне больше никогда так не делать. Когда Лонни придвигала к дверям кровать, мама стучала в нее кулаком:
— Лонни, впусти меня! Нам надо поговорить.
То же самое она проделывала с отцом. Обычно он возвращался домой с вечерней смены, ел и сразу ложился спать. Мама будила его через пару минут, он кричал, чтобы она перестала вести себя как чертов лунатик, и стоило мне заснуть, как он с грохотом проносился по дому, таща за собой подушку и одеяло, чтобы поспать в Зеленом Бомбардировщике.
Вскоре до меня доносились ее птичьи шажки по лестнице и хлопок входной двери.
— Терстон, — кричала она, колотя в окно машины, — нам надо поговорить!
Мама могла стоять на крыльце, дожидаясь, пока отец задремлет, а потом бежала к машине и снова колотила в стекло. Если отец ее игнорировал, она кричала и стучала еще сильнее, пока он не вылезал из машины и не отвешивал ей оплеуху. После этого она убегала в спальню в слезах, а отец укладывался обратно в кабине «Рамблера».
Никому из них не было дела, что мы с Лонни тоже смотрим с крыльца.
Однажды утром в разгар лета я заметил группу старших мальчишек, катавшихся по улице на велосипедах. Я бросился домой и выкатил свой — первый велосипед без добавочных колес. В августе мне исполнялось шесть, и я был готов кататься вместе с большими. Но они так не считали.
— Давай-ка вали отсюда, щенок, — ответили мне.
Я все равно поехал за ними и уговорил одного привязать к сиденью веревку и зацепить меня за руль. Он тянул за собой мой маленький велосипед, а я изо всех сил давил на педали, чтобы мы не отстали от остальных. Но долго я не выдержал, и парень спрыгнул на землю, отвязал веревку и уехал, крикнув через плечо:
— Езжай домой, мелкий.
Мне было наплевать, что они подумают. Я медленно, но упорно катил в сторону Белена. Поселок находился от него на расстоянии десяти миль, и дорога заняла, как мне показалось, несколько часов. Ужасно далеко, думал я.
Ноги у меня тряслись, когда я наконец добрался до моста через Рио-Гранде. К тому времени мальчишки давно куда-то укатили. Ничего страшного — я не нуждался в их помощи. Солнце еще высоко стояло в небе, и у меня оставалась масса времени на развлечения.