Тень, которую я заметил недавно, вновь пробежала по лицу моего приятеля.
– А ты, конечно, знаешь.
Как вы понимаете, мне было очень любопытно, чем же так не приглянулся Лоренсу наш хозяин.
– Не так, как ты думаешь, Николас. Я с ним не пью и не вожу дружбы. Я просто актер. Но кое-что мне о нем известно.
Продолжения я так и не дождался. Лоренс не сказал более ни слова. Он вообще незаметно ушел, чтобы не встречаться с Элкомбом лицом к лицу и не жать ему руку.
Стояло прелестное летнее утро. Я поглядел в окно, а когда, обернувшись, столкнулся с тем, кого удачно избежал Сэвидж, Джек Хорнер, оказавшийся тут же, представил меня:
– Николас Ревилл, милорд.
Мне ничего не оставалось делать, как поклониться.
– К вашим услугам, мастер Ревилл.
– Милорд.
– Вы недавно в труппе, не так ли?
– С прошлой осени, милорд. Роль в «Гамлете» мастера Шекспира.
– А какие были после… хм? – спросил Элкомб.
Я насторожился. Может быть, пристальный взгляд его ледяных голубых глаз смутил меня или то, что они были близко посажены… Трудно сказать. Вполне возможно, я просто оказался под впечатлением слов Сэвиджа.
– О, довольно незаметные. Отравители, послы…
– Но в «Сне» вам досталась роль более существенная?
– Да, Лизандра. Одного из любовников.
– Одного из нескольких, как я понимаю. – Губы Элкомба растянулись не то в усмешке, не то в типичной его улыбке.
– Порой любящих против своей воли, – добавил я.
– Что вы имеете в виду… хм?
Что я имею в виду… Да ничего особенного. Только теперь мне было необходимо дать кое-какие объяснения своим словам.
– Видите ли, в пьесе много влюбленных, по желанию и… или против него, – промямлил я под жестким взглядом Элкомба, который теперь и не думал улыбаться. – Как… например… как Титания и Моток. Королеве фей и в голову бы не пришло влюбиться в этого осла. Или, скажем, мой Лизандр. Он тоже стал жертвой волшебного отвара Пака. Так что должен был влюбиться в первого встречного, которого увидит. То есть против своей воли… Вот что я хотел сказать.
– Отвар творит любовь. Хм…
Как видите, у Элкомба была странная привычка завершать свои реплики этим «хм». Может быть, поэтому я продолжил:
– И, милорд, я думаю, что…
– Да?…
Я впал в замешательство. Почему-то мне вдруг показалось нахальством объяснять замысел Шекспира за него. Но, как бы то ни было, драматурга рядом не было, чтобы меня поправлять, так что была не была.
– Я думаю, мастер Шекспир объясняет, что людям свойственно часто менять свои сердечные склонности. Сегодня – Гермия, завтра, а может быть, в следующую минуту – Елена… Мы полностью во власти любви. Она может заставить нас полюбить даже какого-нибудь шута или полное ничтожество…
– Продолжайте. – Элкомб прекрасно держал себя в руках. Иллюзия, что ему крайне интересны взгляды жалкого лицедея, была полной.
– Но порой, страдая от такой изменчивости… (Господи! Что я говорю!) Мы… э-э-э… чтобы объяснить ее, выдумываем всяческие зелья, которые якобы заставляют нас вести себя именно так, а не иначе. Потом мы начинаем воображать разных фей и эльфов, которые будто бы очаровывают нас и добиваются от нас того, что мы бы и так сделали.
Я запнулся, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног, потом добавил:
– Если вы понимаете, что я имею в виду.
Лорд посмотрел на меня в задумчивости. Я не удивился. Возможно, и мой взгляд не был лишен глубокомыслия, пока я мучился над объяснениями. Порой ты и сам не знаешь, что хочешь сказать, пока не произнесешь это.
– Так вы полагаете, что никакая сила воли не может устоять перед силой любви? Что мы способны действовать вопреки своим истинным желаниям и намерениям? Хм…
– По правде сказать, да, сэр.
– Бросьте, мастер Ревилл. Это все фантазии, годные лишь для поэтов и пьес, вроде той, которую вы будете играть. Скажите мне, вы когда-нибудь сходили с ума от любви, мучились от собственного бессилия перед нею?
– Ну…
– Сражала ли вас стрела Купидона? Сражала ли наповал? Хм…
Сказать по чести, сражала. Я так и хотел сказать. Когда мне было восемь, я без памяти влюбился в соседскую девчонку, которая была на пару лет старше. Но произнести это вслух я так и не решился.
– Я, э… Не совсем то, о чем вы говорите, но…
Господи Иисусе, да чем же я заслужил это мучение? Я вдруг почувствовал себя глубоко несчастным. Даже кровь к лицу прилила.
– Вам стоит побеседовать с моим сыном, – сказал Элкомб.
– Он… мм… философ?
Я чуть было не ляпнул «влюблен», но вовремя прикусил язык. В конце концов, я даже не знал, о каком именно сыне идет речь.
– Нет, но стал бы актером, если бы не был рожден аристократом.
Таков был ответ. Я посмотрел в сторону в поисках упитанной фигуры Кутберта. Так и есть. Болтает и смеется среди моих друзей. Что ж, подозрения оправдались.
– Вы знакомы с пьесой, милорд? – спросил я первое, что пришло в голову, лишь бы сменить тему разговора.
– Достаточно для того, чтобы посчитать ее достойным украшением свадьбы моего старшего сына, мастер Ревилл.
С этими словами и легким кивком лорд Элкомб отвел от меня свой пронизывающий, холодный взгляд и отошел к кому-то другому. Я был несказанно рад увидеть спину Элкомба. Наш диалог и так уже стал привлекать внимание. С другой стороны, я даже гордился, что он состоялся в такой манере. Разумеется, за это я поплатился во время обеда: меня засыпали вопросами и шутками по поводу того, что я теперь на короткой ноге с аристократами. Но это так, вполне безобидно. К тому же кто, если не слуги лорд-камергера, были аристократами на сцене? Поэтому нас сюда и пригласили.
Кстати, имя исполнителя роли Деметрия вскоре стало известно. Я уже и сам догадался, что Кутберт не случайно оказался на нашей репетиции. Так и вышло. Вскоре он был представлен мне как новый – пусть и временный – член труппы. И поскольку нам предстояло сыграть с ним в нескольких сценах, он был определен в опытные руки дядюшки Николаса.
Если подумать, я ничего не имею против того, чтобы аристократы рядились в сценические костюмы и читали роли до тех пор, пока они не начинают наступать нам на пятки и не нарушают наших законов. Ко всему прочему, даже будь у нас желание, мы бы не смогли отвергнуть Кутберта. Это означало бы воспротивиться решению, принятому, и не нами, еще до нашего отъезда из Лондона. Впрочем, Кутберт оказался отличным малым. Несмотря на благородную кровь и отсутствие надобности зарабатывать на жизнь (тем более ремеслом актера), он вел себя скромно и внимательно слушал все, что ему говорили. Просто ученик-мечта. Похоже, он твердо верил, что актеры – это самые загадочные существа, что их шутки самые остроумные, разум – самый возвышенный и ветры они пускают гораздо более ароматные, чем кто бы то ни было на этом свете.
Короче говоря, я решил, что мы сработаемся. Только вот, интересовался я, будут ли ему платить за это шиллинг з день. Или он заплатит всем нам за возможность выступать на одной сцене?
Репетиция с утра пораньше пробуждает отменный аппетит. Обед, как и вчерашний ужин, был обильным, дабы утолить голод всех и каждого, за исключением Кутберта, который удалился в более подходящие для его особы покои. Мы же накинулись на голубиный пирог и баранину. Освальд даже не появлялся – тот надменный дворецкий, который так «приветливо» встретил нас вчера. Вероятно, он всячески избегал общества горластых лицедеев. Наше счастье, что хотя бы его хозяин проявил больше дружелюбия и благосклонности.
Несмотря на то что репетировали мы в зале, само представление должно было проходить под открытым небом. Ричард Поуп велел нам собраться у южного крыла дома к трем часам дня, поскольку необходимо было осмотреть отведенное для игры пространство, так сказать, наши временные владения. Газон там должен был стать сценой, деревья и прочая растительность – декорациями, вечернее небо – крышей. Нам предстояло отметить все, что могло бы стать нам подспорьем: тропинки, живые изгороди, даже неровности почвы.
Еще оставалось время, и я, вспомнив о своем полушутливом обещании Робину, решил навестить лесного дикаря.
Приветливо светило солнце, полуденное благоденствие расстилалось вокруг. Если бы такая погода стояла круглый год, можно было бы считать, что жизнь удалась.
В лесу царила глубокая тишина. Я остановился. Но на этот раз не почувствовал никакой тревоги.
– Мастер Ревилл.
– Робин.
Он возник передо мной, спрыгнув откуда-то с дерева. Правда, вынужден заметить, что мое обоняние отреагировало на него быстрее зрения.
– Вижу, вы все-таки пришли.
Я кивнул:
– Я надеялся, что ты покажешь мне свое королевство, как обещал.
Робин снова весь как-то сжался и ссутулился, на тот же манер, что и вчера, и выставил руку, будто прикрываясь. Что-то лебезящее было в его поведении, что-то от собаки, которая припадает перед хозяином к земле, когда тот заносит над нею палку. В дневном свете я разглядел, что лохмотья, прикрывавшие его тело, были не цельными шкурами животных, а кусками меха и кожи, кое-как сшитыми друг с другом. Обнаженные руки и ноги были обветренными и грязными. Из бороды торчали листья, а в волосы попало перо сойки. Хотя, возможно, Робин сам воткнул его в свою шевелюру. Для красоты.
Прежде чем двинуться в чащу, Робин еще раз предостерегающе вытянул руку, будто просил меня держаться на расстоянии. Я бросил взгляд на внушительную громаду Инстед-хауса, еще видневшуюся сквозь деревья. В тихом полуденном воздухе разнеслось эхо чьего-то выкрика. Я двинулся за Робином. Он прокладывал себе путь среди зарослей, известный только ему одному. Вскоре мы подошли к заболоченной части лесного ручья. Робин был бос, хотя можно было подумать и обратное, – настолько черными от грязи и заскорузлыми были его стопы. Мои собственные ноги недолго оставались сухими и чистыми: пришлось идти прямиком через болотную жижу, чтобы не отстать от проводника, так что грязная вода мигом оказалась в моих башмаках. Я, привыкший ходить аккуратно, как все горожане, невольно издал жалкий стон при виде этой картины, но Робин никак не отреагировал. Время от времени он только оборачивался, проверяя, иду ли я за ним.