«опоздания», и я даже сейчас чувствую растущую нервозность при мысли о том, что он успеет, а я – нет, поэтому я пытался сократить между нами расстояние. До сих пор, по сей день, не знаю, понимал ли отец, что я прямо за ним или что в спешке чуть ли не расталкиваю людей, так как, насколько я знаю, он не оглядывался через плечо и не подавал мне никаких знаков. Во время всех дальнейших судебных разбирательств ни один ответчик или адвокат ни разу не оспорили факт, что поезда СТА не должны начинать движение, если не закрыты полностью все двери. Также никто не опровергнул мою версию точного порядка событий, и к этому времени я был максимум в паре метров за ним и видел произошедшее с, как согласились все, ужасной ясностью. Половины дверей вагона сдвинулись со знакомым пневматическим шипением, как раз когда отец добрался до них и выбросил руку вперед, чтобы они не закрылись и он мог протиснуться, и двери зажали его руку – по всей видимости, слишком сильно, чтобы отец либо протиснулся, либо смог их разжать и извлечь руку, – из-за, как оказалось, возможного сбоя в механизме дверей, регулирующем силу их закрытия, – к этому моменту вагон начал движение, тоже из-за очередного вопиющего сбоя – особые прерыватели между датчиками дверей вагона и пультом машиниста должны задействовать тормоза, если открыта любая дверь в любом вагоне (как можете представить, в последовавших после несчастного случая судебных разбирательствах мы все немало узнали об устройстве и технике безопасности поездов СТА), – и отцу пришлось трусить с постепенно растущей скоростью рядом с ним, поездом, оторвав руку от своей шляпы, чтобы колотить кулаком в дверь, пока двое или, возможно, трое мужчин внутри вагона у узкой щели в дверях уже пытались их раздвинуть или разжать, чтобы отец хотя бы извлек руку. Его шляпа, которую он ценил и хранил на особой колодке, слетела и потерялась в плотной толпе, где появился заметно расширяющийся просвет или разрыв – я имею в виду толпу дальше, ее я видел со своего места среди людей на краю платформы, которое находилось все дальше и дальше от расширяющегося разрыва или тропинки в расступающейся толпе, поскольку отцу приходилось бежать все быстрее и быстрее из-за ускоряющегося поезда, а люди отодвигались или отскакивали, чтобы их не столкнули на пути. Учитывая, что многие при этом держали многочисленные маленькие составные сумки и отдельно приобретенные упаковки, многие из них разлетались вокруг, кувыркались в воздухе или рассыпали содержимое над расширяющимся разрывом, когда покупатели катапультировали покупки в попытке отскочить с пути моего отца, так что одной из внешних характеристик просвета была иллюзия, будто в нем каким-то образом фонтанируют или идут дождем потребительские товары. Не менее сложными оказались вопросы причинно-следственной связи в юридической ответственности за инцидент. Технические данные производителя пневматических систем дверей не объяснили в полной мере, почему двери закрылись с такой силой, что здоровый взрослый мужчина не смог вытащить руку, и поэтому было трудно опровергнуть заявления производителя, будто отец – возможно, из-за паники или из-за травмы – сам не смог поступить разумно и вызволить ее. Мужчины, вроде бы пытавшиеся разжать двери изнутри, впоследствии пропали вместе с уходящим поездом и так и не были успешно опознаны – отчасти ввиду того, что следователи транспортной и городской полиции разыскивали их без особой агрессии, поскольку, возможно, даже на месте происшествия было ясно, что это гражданское, а не уголовное дело. Первый юрист моей матери разместил объявление в «Трибьюн» и «Сан-Таймс», чтобы эти двое или трое пассажиров откликнулись и дали показания в суде, но, как нам заявили, из-за расходов и целесообразности объявления были довольно маленькими и погребенными в рекламной рубрике под конец газеты, а также продержались, как позже заявит моя мать, неоправданно короткий и неагрессивный период времени, когда слишком много Чикаголендцев в любом случае уехали из города на праздники, – и это в конце концов стало очередным затяжным и запутанным элементом второй фазы разбирательств.
Официальное «место происшествия» – что по закону при летальном исходе называется «местом, где имели место смерть или ранения, приведшие к смерти», – отметили на станции «Вашингтон-сквер» в 60 метрах от платформы, в само́м южном туннеле, где поезду положено ехать на скорости от 82 до 87 километров в час и часть туловища отца столкнулась с железными прутьями встроенной в стену лестницы на западной стене, установленной, чтобы ремонтные бригады СТА имели доступ к щитку автобусных схем на потолке туннеля, – а травма, замешательство, шок, шум, крики, дождь из маленьких покупок и почти паническая эвакуация платформы, пока отец прорезал в ней все более напористый и высокоскоростной путь через плотную толпу покупателей, вычеркивали из списка «надежных» свидетелей даже тех немногих, кто остался на месте, из которых немало людей были травмированы или заявляли, что травмированы. По всей видимости, шок – распространенный элемент в ситуациях кровавой смерти. Меньше чем через час после несчастного случая все, что вроде бы могли вспомнить люди, – это крики, утрату праздничных покупок, опасения за собственное здоровье и яркие, но фрагментарные подробности о состоянии и действиях моего отца, всяческие развевания его пальто и шарфа из-за ветра и ряд травм, которые он получил при полете на растущей скорости к концу платформы и при полном или частичном столкновении с сеточной урной, несколькими летящими пакетами и продуктовыми сумками, стальными заклепками столба и стальной или алюминиевой тележкой одного пожилого пассажира – последнюю силой удара каким-то образом отбросило через туннель на пути северного направления, и она подняла сноп искр от третьего рельса, только усилив хаос в паникующей толпе. Помню, как опрашивали молодого латиноамериканца или пуэрториканца в какой-то плотной черной сетке для волос, пока он держал в руках правую туфлю моего отца – лофер «Флоршейм» с кисточками, чей мысок и рант настолько стерлись о цемент платформы, что передняя часть подошвы оторвалась и повисла, – и не мог вспомнить, как она попала ему в руки. Впоследствии и его признали пострадавшим от шока, и я отчетливо помню, как потом снова видел латиноамериканца на сортировочном посте в реанимации – в больнице Лойола Мэримаунт, всего в паре кварталов от станции СТА «Вашингтон-сквер», – он сидел на пластмассовом стуле и пытался заполнить бланки на планшете шариковой ручкой, прикрепленной к планшету белым шнурком, все еще с туфлей в руках.
Разбирательства по поводу неправомерной смерти, как уже говорилось, были невероятно запутанными, хотя технически так и не зашли дальше первых этапов, когда нанятая нашими юристами группа инженеров-криминалистов устанавливала, как город Чикаго, СТА, Служба технического обслуживания СТА (позже выяснилось, что трос экстренного тормоза в вагоне, поймавшего моего отца, перерезали вандалы, хотя мнение экспертов разделилось, говорят ли улики о совсем свежем разрезе или недельной давности. Судя по всему, данные микроскопической экспертизы перерезанных пластиковых волокон при желании можно спокойно толковать в своих интересах), изготовитель вагона, инженер поезда, его непосредственный начальник, AFSCME [79] и больше двух десятков разных подрядчиков и поставщиков различных компонентов для различных систем по результатам действий в происшествии распределяются по категориям «строгая ответственность», «ответственность», «халатность» или ОНДО, где последняя аббревиатура означает «ответственность за непроявление должной осторожности». По словам моей матери, представитель нашей адвокатской конторы сообщил ей по секрету, что множество названных ответчиков – только первоначальный стратегический гамбит и что в конечном счете мы будем в первую очередь судиться с городом Чикаго – по ироническому совпадению, конечно же, работодателями моего отца, – обосновывая перенос всей вины на одного ответчика «деликтным правом общественного перевозчика» и прецедентом Ибарра против «Кока-Колы», если удастся доказать, что именно он мог с наименьшими затратами и наибольшей эффективностью принять разумные меры по предотвращению несчастного случая – предположительно, требуя прописать в договоре СТА с изготовителем вагонов более строгий контроль качества пневматических механизмов и датчиков дверей, что, в очередном ироническом совпадении, как минимум частично зависело от отдела систем расходов финансового отдела города Чикаго, где в обязанности моего отца среди прочего входила и оценка предварительных расходов против потенциальной ответственности в договорах некоторых классов с городскими ведомствами – хотя, к счастью, оказалось, что капиталовложениями в оборудование СТА занималась другая команда или группа в отделе. Так или иначе, к моему, матери и Джойс шоку, стало ясно, что главный критерий наших юристов по распределению ответственности между разными компаниями, ведомствами и муниципальными органами зависел от денежных ресурсов потенциальных ответчиков и истории решения похожих дел их соответственных страховых компаний – то есть речь шла о цифрах и деньгах, а вовсе не о справедливости, ответственности и предотвращении новых неправомерных, публичных и совершенно недостойных и бессмысленных смертей. Если честно, не уверен, что понятно все это объясняю. Как уже упоминалось, судебные разбирательства были запутанными почти до невыразимости, и младший партнер юридической конторы, назначенный сообщать нам о развитии и изменении стратегий первые шестнадцать месяцев, оказался не самым прямолинейным или сочувствующим юристом, на какого можно надеяться. Плюс, само собой разумеется, мы все еще, вполне понятно, очень горевали, а моя мать – ее душевная конституция оставалась довольно хрупкой со времен срыва, внезапных перемен 1971—72-х и дальнейшего развода – переживала то, что, пожалуй, можно диагностировать как диссоциативный шок или конверсивную реакцию и даже переехала обратно в либертивиллский дом, где жила с отцом до их расставания, – предположительно,