«Мы уходим в синюю даль», могло иметь некое отношение к проблемам с головой и лицом кадровика Налоговой, подверженным время от времени мелким судорожным вздрагиваниям и гримасам, в связи с чем поначалу было непросто вести себя как обычно и не пялиться на него. Также этот кадровик Службы, небритый и с вихром, как будто составлявшим всю правую сторону его головы, носил темные очки в помещении, щеголял фигурной кляксой на лацкане, а его галстук – если только это не мои глаза еще не успели привыкнуть к освещению после долгого преодоления сугробов по пути на юго-запад аж от автобусной остановки «Бакингем-Фонтейн» в Грант-парке, – мог действительно быть пристяжным. С другой стороны, я сам промок от снега до пояса, отряхивал замерзший птичий корм с пуховика, надетого поверх двух зимних толстовок, так что, наверное, выглядел немногим лучше. (Очевидно, я бы ни за что на свете не полез через сугробы высотой в человеческий рост в новеньком деловом костюме из «Карсона».) В дополнение к отвлекающей военной музыке из-за перегородки в вербовочном пункте Налоговой было жарко и воняло кислым кофе и роликовым дезодорантом, чей бренд я не мог угадать. Переполненную мусорку венчало несколько пустых банок из-под газировки «Несбитт», а скомканные бумажки вокруг нее намекали на пустые часы попыток закинуть их в мусорку, – очень знакомое мне времяпрепровождение по вечерней «учебе» в библиотеке UIC, когда так повелевала нога со знака ортопедов. Еще помню открытую коробку пончиков с неаппетитно потемневшей глазурью.
И все-таки я пришел не осуждать – как и не делать необдуманных обещаний. Я пришел убедиться в почти невероятных стимулах для вступления в Службу, расписанных в рекламе, которую я то ли слышал, то ли, возможно, видел за два дня до этого. Выяснилось, что кадровик бессменно проработал несколько дней подряд из-за метели, чем, видимо, и объяснялось его состояние – обычно в Службе довольно строгие стандарты внешнего вида на рабочем месте. Когда мимо проехал большой городской импровизированный снегоуборщик, от грохота затряслась витрина – выходившая на юг и нетонированная, что, возможно, объясняло все еще смущавшие меня темные очки кадровика. По бокам от его стола стояли флаги и большой мольберт со схемами и рекламой Службы на больших листах бумаги, а на стене за столом криво висела в рамочке репродукция печати Налоговой службы, где, по объяснениям кадровика, изображался мифический герой Беллерофонт, сражающий Химеру, а также на длинном стяге вдоль нижней рамки – девиз на латыни «Alicui tamen faciendum est», что, в сущности, означает «Он делает трудную, непопулярную работу». Оказалось, Беллерофонт еще с официального введения федерального налога на доход в 1913 году считается официальным символом или фигурой Службы, примерно как белоголовый орлан – Соединенных Штатов в целом.
За срок в два – четыре года работы Налоговая служба предлагала в зависимости от конкретной шкалы поощрений до 14 450 долларов на оплату вуза или продолжение технического образования. То есть 14 450 долларов до вычета налогов, разумеется. Помню, кадровик проговаривал условия с некой улыбкой, которую я тогда не знал, как истолковать. Также по сложной системе, которую он очертил мне по раскладной брошюре со всеми шкалами поощрений Службы в виде сложных графиков с пунктирными линиями и ужасно мелким шрифтом, если продолжение образования приводит к получению лицензии СРА или диплома магистра аккредитованного учебного заведения в области налогового или финансового учета, дополнительно предлагалось еще несколько уровней стимулов для продления договора с Налоговой, в том числе разрешалось обучение во время работы в Региональном сервисном центре или Региональном инспекционном центре, куда, объяснял кадровик, принято отправлять новеньких сотрудников на первые несколько кварталов после окончания того, что он назвал «цыпой». Для того чтобы претендовать на стимулирующий пакет, сначала требовалось пройти двенадцатинедельный курс в Центре подготовки и оценки Налоговой службы, или ЦПО – по довольно циничному сокращению кадровика, «цыпа». Еще работники почти всегда называют Налоговую «Службой», свое место работы – «Постом», а время работы измеряют не годами или месяцами, а в категориях четырех финансовых кварталов календаря Службы, соответствующих юридическим срокам для уплаты ежеквартального расчетного налога, или 1040-EST, и единственный необычный момент здесь – что второй квартал идет с 15 апреля до 15 июня, или всего два месяца, а четвертый тянется с 15 сентября до 15 января следующего года, главным образом для того, чтобы в последний квартал вошел весь налоговый год до 31 декабря. В то время кадровик не объяснял все это в таких подробностях – это во многом такая внутриведомственная информация, ее усваиваешь со временем на взрослой работе.
Так или иначе, к тому времени в пункт пришли еще двое потенциальных работников, у одного из них я помню только красочный зимний комбинезон и довольно низкий выпирающий лоб. Но второй, постарше, пришел в поношенных кроссовках, чьи подошвы держались на изоленте или скотче, и дрожал, с виду безотносительно температуры, и мне больше показался нуждающимся или бездомным, чем настоящим кандидатом на должность. Во время несколько формальной вводной презентации рекрутера я пытался сосредоточиться и читать брошюру со стимулирующими программами, и в результате, знаю, упустил некоторые ключевые детали. Впрочем, еще эти детали иногда заглушались цимбалами и тимпанами из крещендо гимна ВВС по ту сторону перегородки. Мы трое, публика кадровика, сидели на складных металлических стульях перед его столом, у которого кадровик сперва стоял сбоку, перед мольбертом, – помню, что мужчина с низким лбом повернул стул и сидел, наклонившись вперед и положив руки на спинку и подбородок – на костяшки, а третий член публики ел пончик, рассовав еще несколько по боковым карманам своей армейской куртки цвета хаки. Помню, кадровик Службы то и дело ссылался на сложный цветовой график или диаграмму административной структуры и организации Налоговой. На самом деле структура занимала больше одного графика, и кадровику – несколько раз чихнувшему, не прикрывая нос и даже не отворачиваясь, а еще страдавшему от мелких нейрологических тиков, или спазмов, в сопровождении неизбежно слышимого «Ну началось…», – приходилось листать до нужных страниц на мольберте, и иерархия выглядела такой запутанной и состоявшей из множества отделов, подотделов, управлений, координационных центров и подцентров, а также параллельных или взаимосвязанных подофисов и подразделений технической поддержки, что казалось совершенно невозможным уловить даже общее представление, чтобы действительно в ней заинтересоваться, хотя, очевидно, я сознательно делал как можно более внимательный и увлеченный вид – пусть только для того чтобы показать, что в принципе обучаем приручению и обработке больших массивов данных. На тот момент я, очевидно, не осознавал, что уже пошел первоначальный отсев потенциальных кандидатов, а избыточная сложность и подробность презентации – это механизм психологической «диспозиционной оценки», на вооружении Отдела кадров Налоговой с 1967 года. Не понимал я и того, что, когда другой потенциальный кандидат (в смысле, не тот, кто, очевидно, просто зашел погреться) начал из-за нечленораздельности презентации клевать носом над спинкой стула, он сам себя исключил как кандидата на любые должности Налоговой, кроме самых низовых. Еще нужно было заполнить до двадцати разных анкет, где многие были избыточными: я не понимал, почему нельзя просто заполнить одну анкету и распечатать нужные копии, но, опять же, предпочел держать язык за зубами и просто снова и снова писал одни и те же личные данные.
Всего вводная презентация и регистрация, несмотря на то что состояли чуть больше чем из 5750 слов, продлились почти три часа, считая несколько периодов, когда кадровик замолкал, сидел в тяжелом неуместном молчании и, возможно, спал – из-за темных очков подтвердить это было невозможно. (Позже мне объяснят, что и необъяснимые паузы входят в процесс первоначального отсева кандидатов и «диспозиционной оценки», что весь обшарпанный офис на самом деле находился под продуманным видеонаблюдением – в формулировке одного из подпунктов одной из обязательных анкет было запрятано «Согласие на запись», чего я, очевидно, на тот момент не заметил, – и что частоту наших ерзания и зевков, а также отдельные характеристики осанки, позы и выражений в отдельных контекстах еще изучат и сверят с различными психологическими шаблонами и прогностическими формулами, разработанными за несколько лет до этого в Подразделении набора и подготовки персонала Отдела кадров Управления внутреннего контроля Службы, что, в свою очередь, очень долгая и запутанная история об акценте Службы на протяжении 60-х и 70-х на максимизации «пропускной способности» – в смысле, как можно более высокой эффективности в плане объема обработки, инспекции, аудита и приема налоговых деклараций и документов в данный финансовый квартал. Хотя эта концепция эффективности подвергнется пересмотру в 1980-х, когда минфин и Три Шестерки спустят новые правительственные приоритеты с ведомственным акцентом на максимизации уже не пропускной способности, а прибыли, на тот момент – в смысле, на январь 1979-го, – акцент все еще ставился на отсев кандидатов по набору характеристик, сводившихся к способности поддерживать концентрацию в условиях экстремальной скуки, запутанности, сумятицы и отсутствия понятных данных. По словам одного из инструкторов по Инспекциям в ЦПО Индианаполиса, Служба искала «винтики, а не свечи зажигания».
В конце концов, когда уже начало темнеть и снова пошел снег, кадровик объявил о завершении процесса, и нам – к тому времени нас было, возможно, пять-шесть человек, кое-кто забрел во время формальной презентации, – раздали большие синие папки с высокими стопками брошюр на скрепках. Последним напутствием кадровика было, чтобы те, кто еще потенциально заинтересован, шли домой, внимательно прочли раздаточные материалы и вернули их на следующий день – если меня не подводит память, в пятницу, – для начала следующего этапа процесса отбора.