[112], как минимум частично сделанной в салоне самого «гремлина». А именно:
Кроме приближающихся левых съездов и презренных эгоистов, пытавшихся вынырнуть с аварийной полосы, главной причиной мучительной медлительности, с которой наша процессия продвигалась на запад по Селф-Сторадж на юге города, оказалась пробка на самой подъездной дороге – еще хуже, непролазней и парализованней. А ее главным образом вызвало то, что присоединявшиеся к подъездной дороге парковки и так уже заполнились, и чем дальше от шоссе, тем заполненее они были, причем в том числе и служебными автомобилями в поисках свободных мест. Учитывая рекордные жару и влажность, самые привлекательные парковки явно находились за [113] главным зданием, меньше чем в сотне метров от центрального входа в РИЦ. Работникам на более периферийных стоянках приходилось топать к центральному входу вдоль узкой подъездной дороги с канавами по бокам за [114] здание, что обильно сопровождалось балансированием на незаасфальтированной обочине плюс шатанием и размахиванием руками; и на наших глазах как минимум один работник поскользнулся и кувырнулся в сточную канаву, откуда его пришлось вручную вытаскивать двум-трем другим, одной рукой придерживая шляпы на головах, так что у спасенного работника осталось с одной стороны на брюках и пиджаке огромное травяное пятно, а сам он подволакивал как будто травмированную ногу, скрываясь с сотоварищами из виду за углом РИЦа [115]. Проблема столь же очевидная, сколько идиотская. Учитывая жару, путаницу и нешуточную опасность пути пешком по подъездной дороге, вполне понятно, почему большинство машин избегали ближайших (т. е. ближайших к нам, а значит, самых удаленных от РИЦа) стоянок и направлялись к куда более предпочтительным парковкам сзади РИЦа – вернее, как оказалось, ближайших к главному входу и отделенных от него всего лишь широкой, асфальтированной и легко преодолимой площадью. Но если ближайшие и лучшие парковки оказывались заполнены (а какими, учитывая человеческую натуру и вышеприведенные стимулы, им еще быть; самые вожделенные стоянки – очевидно, и самые забитые), прибывшие машины не могли вернуться тем путем, которым приехали, чтобы довольствоваться стоянками все более удаленными и все менее вожделенными, пропущенными в поисках местечка получше – поскольку, конечно, на подъездной дороге от начала до конца было одностороннее движение [116], и водителям, не нашедшим местечка на лучших парковках, приходилось следовать до самого выхода, прочь от РИЦа и к табличке «ТОЛЬКО ВЫЕЗД», поворачивать безо всяких светофоров налево, на Селф-Сторадж, ехать несколько сотен метров на восток, обратно к повороту со знаком «ТОЛЬКО ВЪЕЗД», а потом пытаться снова повернуть налево (против встречки, очевидно, замедляя продвижение нашей страдальческой полосы) на подъездную дорогу, чтобы припарковаться на менее вожделенных стоянках ближе к шоссе и затем вливаться в череду канатоходцев на обочине дороги по пути к главному входу сзади здания.
Короче говоря, все это казалась прямо-таки феноменально неудачным планированием, вылившимся в жуткую неэффективность, трату времени и фрустрацию для всех участников [117]. Сами собой явились три очевидных корректирующих меры, набросанные в общих чертах в моем блокноте, хотя притворюсь, что не помню, написал ли их на месте, во время безумно сизифского стазиса «так-близко-и-все-же-так-далеко», или позже в тот день, когда еще хватало периодов безделья и оставалось разве что читать безвкусную книжонку, которую я начал саркастически аннотировать еще в автобусе. Одна мера – ввести в каком-то виде резервирование парко-мест и избавиться от большой части задержек и очередей, вызванных ищущими свободные места, а также от проблемы «стимула», когда машины устремляются к двум-трем самым вожделенным местечкам перед центральным входом РИЦа (который мы, конечно, пока не видели с Селф-Сторадж-паркуэй; месторасположение входа подсказала явная вожделенность парковок за [с нашей точки зрения] зданием, учитывая, сколько машин туда пробиралось, что не могло быть не связано с каким-то ощутимым стимулом. Работник рядом со мной, в уголке глаза, теперь выглядел так, будто его механически извлекли из водоема, из-за чего притворство, будто я не замечаю, как он невероятно потеет, становилось только более жутким и фарсовым). Другая панацея – очевидно, расширить и сделать двусторонней подъездную дорогу. Да, это причинило бы РИЦу дополнительные кратковременные неудобства и задержки того же общего рода, что и расширение Селф-Сторадж-паркуэй, но трудно вообразить, чтобы расширение подъездной дороги заняло столько же времени без отсрочек и взаимопротиворечащих устремлений демократического процесса. Третьей мерой было бы пожертвовать во имя общего блага и удобства всех, кроме, возможно, ландшафтного дизайнера РИЦа, этим изумрудным простором пустой передней (т. е., как оказалось, задней) лужайки и не только проложить на ней пешеходную дорожку, но и, может, какой-нибудь автомобильный разворот, чтобы машины на участке ВЫЕЗД возвращались к участку ВЪЕЗД в обход бессветофорных левых поворотов то на забитое шоссе, то с него. Не говоря уже, понятно, о том, чтобы просто воткнуть на двух пересечениях хреновы светофоры – практически невообразимо, чтобы у Налоговой службы не было влияния на власти муниципалитета и штата, чтобы потребовать их просто-таки когда душе угодно [118]. И не говоря о самой странности, что на главную орбитальную магистраль Пеории смотрел именно (как выяснилось) исполинский зад РИЦа. Во время медленного подъезда это казалось одновременно и трусливым, и высокомерным, – как когда священники былых времен вели католическую службу спиной к прихожанам. Буквально все, от логистики до элементарного приличия, предписывало, чтобы фасад важного правительственного здания стоял лицом к обществу, которому здесь служат. (Помните, я еще не видел стилизованный фасад РИЦа – такой же, как и у других шести РИЦев страны, и возведенный из-за незамеченной опечатки в увеличенном бюджете на строительство и технологии после вступления в силу реформ комиссии Кинга, – опечатки, требовавшей, чтобы не «формальные», а «формные спецификации» фасадов Региональных сервисных и инспекционных центров, «…как можно ближе соответствовали конкретным функциям этих центров».) [119]
синдром ДОКа Дика Тейта, когда введенная политика причиняла гораздо больше неудобств, чем решала, был всем так знаком, что букашки звали его «Дик-татурой».
Что касается самого физического прибытия к главному входу в тот первый день, могу только подытожить, какое это неописуемое удовольствие – видеть свое имя напечатанным на табличке в многолюдном месте высадки. Полагаю, подобное происходит отчасти потому, что тогда человек чувствует себя выделенным и – пользуясь бюрократическим языком – валидированным. А еще, очевидно, эта особая табличка с моим именем в руках у привлекательной женщины с официальным внешним видом в ярко-синем блейзере, после всего бесславия и унизительной волокиты, а также результирующего опоздания, меня удивила, хотя и не настолько, чтобы обоснованно ожидать от человека сходу признать какую-то ошибку или путаницу – в конце концов, нельзя забывать вышеупомянутые моменты в виде непотического авторитета и письма в моем дипломате.
Тогда же выяснилось, что мнимый зад РИЦа на самом деле перед, и что перпендикулярные части центра не связаны, и что фасад главного здания выполнен со странной и настолько устрашающей стилизацией, и надо признать, пожалуй, действительно благоразумнее было его отвернуть, чтобы он не выходил на (или не пугал) оживленное движение на общественной дороге южнее. Область входа и без своих многолюдности и хаоса казалась запутанной и дезориентирующей. Тут были флаги, и таблички с сокращениями, и стрелочки, и широкая бетонная площадь с чем-то вроде фонтана, но без воды [120]. Квадратная тень главного здания тянулась почти через всю площадь к двум крайне вожделенным парковкам напротив, не таким уж и большим. И, конечно, вычурный и очевидно дорогой фасад РИЦа, что высился от главного входа до середины с виду пятого этажа; это была плиточная или мозаичная версия пустой налоговой формы 1040 образца 1978 года, обеих страниц, во всех подробностях, вплоть до пробела на строке 31 для [ «Скорректированного валового дохода»]на лицевой стороне и до финального поля [ «СУММА К ОПЛАТЕ»]на строке 66 тыльной стороны, которые – с множеством других полей, пробелов и квадратиков – служили окнами. Детальность была поразительной, а кремовые, сомоновые и селадоновые офсетные оттенки – реалистичными, пусть и устаревшими [121]. А окончательно ошеломляло/дезориентировало, когда видишь все и сразу с кругового разворота у входа, где служебные машины могли высаживать пассажиров без необходимости парковаться (а то пришлось бы ехать до конца и делать круголя, поскольку парковки напротив входа, через площадь, были полностью заняты, некоторые машины стояли даже на запретных углах, мешая другим водителям сдавать назад для выезда), что гигантскую 1040-ю – выдержанную в реалистических пропорциях, отчего ее высота была больше ширины, – с обеих далеких сторон замыкали большие и круглые рельефные геммы, или какие-то глифы, с изображениями битвы с химерой и фразы на латыни, неразборчивой в глубокой тени справа, оказавшиеся официальной печатью и девизом Службы (ни о чем из этого не рассказывалось в выданных материалах [как уже говорилось, одновременно и эзотерических, и интонационно строгих и категоричных, – практически двигателях нервозности, если бы спросили меня, сидевшего в неиспользующейся гостиной семейного дома и ломавшего из-за них голову]). В качестве еще одной детали: весь вычурный фасадный ансамбль отражался – правда, под углом и в боковом перспективном сокращении, отчего глиф и девиз на краях казались ближе друг к другу, чем на самом деле, – в безвкусно зеркальном боку второго корпуса РИЦа, он же «Пристройка», стоявшего почти под идеальным прямым углом к главному фасаду, соединяясь с западным краем основного здания на двух этажах чем-то вроде больших зеленых труб на ослепительных (поскольку на них тень основного здания не падала) рощах тонких подпорок из анодированной или нержавеющей стали, под моим углом причудливых и сороконожных и тоже отраженных в виде ослепительных искаженных долек краем зеркального экстерьера Пристройки.