Впрочем, помню, как отметил, что парочка зеркальных панелей разбиты или потресканы [122].
(Еще прошу помнить, что в тот первый день я ничего не знал об истории или логистике зданий РИЦа; я пытаюсь придерживаться воспоминаний о том опыте, но от последовательных описаний разных элементов, которые в моменте, очевидно, обрушивались одновременно, никак не уйдешь – в линейном английском языке определенные искажения неизбежны.)
* Прим. пер.: Рукопись сильно повреждена (лат.), термин.
К слову о человеческом факторе: широкое зацементированное пространство у главного входа, впервые увиденное из-за массы других коричневых и оранжевых/желтых служебных автомобилей, изрыгающих пассажиров, выглядело сплошным мельтешением снующих туда-сюда работников – с 141-PO в фирменных темно-желтых конвертах Службы, с багажом, чемоданами и папками-гармошками, многие – в шляпах, – а также всевозможного обслуживающего персонала РИЦа или, возможно, Регионального штаба, в газово-синих блейзерах, с планшетами и кипами распечаток, которые они сворачивали в импровизированные мегафоны, одновременно повыше подняв планшеты, чтобы привлечь к себе внимание, – видимо, в попытках собрать прибывающих работников с одинаковыми 141-PO и/или GS-грейдами в цельные группы для «таргетированной записи» на разных «пунктах приема» в главном вестибюле РИЦа, удивительно маленьком и старомодном при взгляде через стеклянные двери входа, с множеством складных столиков обшарпанного вида под грубоватыми табличками, сделанными из манильских конвертов, – здесь вообще все выглядело наобум сляпанным и хаотичным и наводило на мысль, что в РИЦ не может ежедневно прибывать так уж много новых и/или переведенных работников, иначе система высадки и записи была бы солидной и организованной, а не в виде маломасштабной реконструкции осады Сайгона. Впрочем, опять же: все это воспринималось и осмыслялось в рассеянное мгновение – когда «гремлин» наконец-таки вырвался из затора на подъездной дороге и остановился в почти прохладной тени здания во втором ряду на полукруглом ответвлении перед входом [123],– потому что, как уже говорилось, внимание человека более-менее автоматически притягивают таблички с его именем, особенно если во всем бешеном бюрократическом мельтешении у главного входа на виду всего где-то две таблички, и потому я почти сразу же увидел женщину этнического вида в кричащем блейзере, в нескольких шагах справа от самой правой группы новоприбывших, сгрудившихся вокруг мужчины с высоко поднятым планшетом и бумажным громкоговорителем [124], женщину где-то в пяти метрах от места ровно под пробелом СВД на строке 31 фасада, у стены, то ли с белой картонкой, то ли с маленькой стираемой доской с надписью «ДЭВИД УОЛЛЕС» аккуратными заглавными буквами. Она стояла в позе, умудрявшейся без сутулости говорить об усталости и скуке: всей спиной к стене, выставив ноги далеко вперед, глядя прямо перед собой, держа табличку на уровне груди и пялясь в пустоту как без интереса, так и без мрачности. Конечно, я, как уже говорилось, ужасно опоздал, хотя и не по своей вине, и опасения по этому поводу вместе с неизбежным возбуждением при виде своего имени на табличке, тем более – на табличке в руках женщины экзотичной внешности, плюс с целым отдельным набором озимандиевских реакций на мощность-и-величие сочетания монументальной мозаики 1040 и самообновляющегося хаоса толпы у входа вызвали некий сенсорный и эмоциональный всплеск, который теперь помнится намного ярче любой из множества деталей и впечатлений прибытия (а были их тысячи или даже миллионы, и поступали все, очевидно, одновременно). А была женщина заметно этнической внешности – что бросалось в глаза даже в глубокой тени под фасадом и в ослепительных всполохах на зеркальной стене Пристройки, местами ловившей лучи солнца, двигавшегося слегка западнее от южного направления. Моя первая догадка – индуска из высшей касты или пакистанка: одним моим богатым соседом на первом курсе был пакистанец с чудесно клокочущим певучим акцентом, хотя, как выяснилось за год, он – невероятный нарцисс и в целом мудак [125]. Она казалась – на расстоянии с того места, где нас изрыгнул «гремлин», – скорее запоминающейся, чем красивой, или, может, лучше сказать, что она была красива на какой-то мужской, суровый манер, с очень темными волосами и широко посаженными глазами и взглядом, как уже говорилось, человека «на посту» в том смысле, что от него не требуется ничего, кроме как торчать на одном месте. Такое же выражение можно наблюдать у охранников, библиотекарей в колледже в пятницу вечером, работников парковок, операторов лифтов и т. д. – она стояла и неотрывно глядела вдаль, словно с конца пирса.
Только выйдя из тесного «гремлина», когда нахлынула и остудила прохлада тени фасада, я наконец заметил, что вся левая сторона моего пиджака промокла от фоновой потливости молодого человека, с кем я всю поездку сидел впритирку, хотя, когда я поискал его глазами, чтобы показать себе на потемневший вельвет и смерить взглядом с соответствующей неприязнью, он как сквозь землю провалился.
Выражение лица миз Ф. Чалы Нети-Нети (согласно ее бейджику) сменилось, причем даже несколько раз, пока я подходил с сумками и таким прямым зрительным контактом, что был бы просто неприличным, если бы она не держала табличку с моим именем. Здесь надо пояснить, если я этого еще не сделал, что в этот период, по сути, завершения пубертата у меня была очень плохое состояние кожи – очень-очень, то есть в дерматологической категории «тяжелое/обезображивающее» [126]. При первой встрече или столкновении со мной большинство людей либо (а) смотрели мне в лицо и тут же отворачивались, либо (б) смотрели с невольным шоком или жалостью, или отвращением, потом видимо боролись с собой, чтобы наложить поверх этого выражения другое, уже обозначающее, что они или не заметили состояния кожи, или оно их не так уж беспокоит. Все это долгая история и по большей части рассказывать не о чем, разве только снова подчеркнуть, что лично я к тому времени более-менее смирился со своим состоянием и больше не очень переживал, хоть с трудом брился наспех, а также всегда отлично знал, не стою ли на прямом свету, и если да, то с какой стороны этот свет падает – а то в некоторых типах освещения, знал я, у меня все очень-очень плохо. Не помню, была ли миз Нет-Нети в эту первую встречу из категории (а) или (б) [127] – просто, возможно, мои внимание/память больше занимало то, что на ее служебном бейджике, прищепленном к нагрудному карману формы Отдела кадров, была фотография анфас, сделанная как будто на очень ярком свету, почти как от магниевой вспышки, – и помню, я мгновенно принялся рассчитывать, как такое мерзкое освещение удружит моим буллезным цистам да струпьям, если сделало кремово-темную кожу этой персиянки темно-серой и преувеличило расстояние между глазами, так что на фотографии она смахивала чуть ли не на пуму или какого-то другого странного хищника из кошачьих, – а также ее первый инициал и фамилия, грейд GS, должность в Отделе кадров и набор из девяти цифр – только позже я пойму, что это ее сгенерированный в Налоговой номер соцстраховки, заодно служащий идентификационным номером на работе.
Почему я вообще тратил время на описание реакций (а) и (б) – только так можно было истолковать столь несдержанно пространное и почтительное приветствие миз Нети-Нети – «Ваша репутация вас опережает»; «От имени мистера Гленденнинга и мистера Тейта выражаем огромное удовольствие»; «Мы чрезвычайно рады, что вы согласились на это назначение», – без сравнимого энтузиазма на лице или в глазах или хотя бы приязни или интереса ко мне или к тому, почему я так опоздал и вынудил ее бог весть сколько торчать тут с табличкой, из-за чего лично мне бы очень хотелось услышать какие-то оправдания. Не говоря уже о промокшей до нитки левой стороне костюма, что лично я хотя бы прокомментировал с мало-мальской озабоченностью – не в лужу ли вы упали, все такое. Если вкратце, удивляло не только то, что меня приветствуют с таким воодушевлением, но и вдвойне удивляло, что встречающая демонстрирует такую же отстраненность, как и, скажем, кассирша, которая говорит «хорошего дня», а ее выражение лица показывает, что ей всецело безразлично, если ты сдохнешь на парковке через десять секунд. И этот вдвойне ошарашивающий равнодушный монолог звучал, когда женщина уже уводила меня под пробелами «ДАННЫХ О СОСТАВИТЕЛЕ» в основании огромной тыльной стороны 1040-й к небольшому и куда менее заметному ряду дверей в нескольких сотнях метрах к западу вдоль плиточного фасада РИЦа [128]. На таком близком расстоянии стало видно, что многие плитки покоцаны и/или заляпаны. В стене Пристройки прямо перед собой (т. е. на востоке) мы видели искаженные части своих отражений – хотя и на расстоянии в сотни метров, а сами частичные отражения были очень маленькими и неразборчивыми.
Миз Нети-Нети протрещала почти всю дорогу вдоль фасада. Ни к чему говорить, как трудно было постичь, с чего бы столько личного внимания и (устного) почтения изливается в адрес GS-9, которого, скорее всего, посадят вскрывать конверты или таскать стопки непонятных папок. Моей первоначальной теорией было, что у неназванного родственника, открывшего для меня двери Налоговой, чтобы приостановить завертевшиеся шестеренки гарантированного студенческого займа, куда больше административного авторитета, чем я думал. Хотя, конечно, дребезжа чемоданами следом за женщиной с этнической внешностью в тени заднего/переднего фасада, я волновался из-за момента с «опережающей репутацией», учитывая отдельные иррациональные страхи, которым выше уже уделил куда больше внимания, чем они того заслуживают.