– Это если вкратце?
– Ну, главное – что подход Систем нельзя назвать антитворческим. Нельзя их грести под одну гребенку.
– Антитворческим? Это что за слово такое?
– Экономия флуоресцентных ламп была очевидна. Достаточно просто сравнить счета за электричество. Поэтому флуоресцентное освещение в Инспекционных центрах было доктриной. Но Лерль узнал – по крайней мере, по Ла-Хунте, – что если заменить встроенные флуоресцентные потолочные лампы лампами накаливания и настольными, то повышается эффективность.
– Нет, ребята из Систем узнали только то, что после замены флуоресцентных на настольные повысилась пропускная способность инспекторов деклараций.
– Еще раз – нет. Команда Лерля увидела, что в Западном РИЦе выросла сумма от чеков по аудитам от месячного объема деклараций, во всех трех кварталах после внедрения ламп накаливания, и в сравнении с этим можно практически пренебречь стоимостью установки и подскочившими ежемесячными расходами на электричество вместе взятыми, если амортизировать разовый платеж за устранение всех флуоресцентных ламп и починку потолка.
– Но они ведь так и не доказали причинно-следственную связь ламп накаливания с ростом прибыли от аудитов.
– А как ты это докажешь? Балансовая ведомость региона – это тысячи страниц. Чеки стекаются из окружных офисов по всему Западу. Слишком много переменных, связь недоказуема. Вот почему и нужен творческий подход. Парни Лерля знают, что корреляция есть. Просто никогда не могли убедить кого-нибудь в Трех Шестерках.
– Это ты так считаешь.
– В Шестерках требуют голых чисел. Но как измеришь мораль?
…благодаря этой транскрипции книжка стала ценной спустя десятки лет, для реконструкции событий. Так что я и зря потратил на нее время, и нет, в зависимости от точки зрения и контекста.
i «Ничто не препятствует» (лат.) – в Католической церкви официальное одобрение цензором трудов на богословскую тему (прим. пер.).
ii Управление по охране труда (прим. пер.).
iii Отсылка к актеру сэру Джону Гилгуду. Филгуд (Feelgood) – располагающий, приятный (прим. пер.).
Л. М. СТЕЦИК ЗАМЕСТИТЕЛЬ-АССИСТЕНТ РЕГИОНАЛЬНОГО КОМИССАРА ПО ИНСПЕКЦИЯМ – ЧЕЛОВЕ
что в другом настроении могло бы показаться забавным.
В качестве контекста этой специфической линии обзора кабинета: ближе всего ко мне в плане сотрудников, слева под небольшим углом, на двух слегка разных стульях из ПВХ в одном ряду сидели в ожидании чего-то своего двое молодых людей без шляп, со стопками папок с разноцветными закладками. Оба с виду были студенческого возраста, а также в рубашках с короткими рукавами, галстуках с кривыми узлами и кроссовках, что отличалось от куда более консервативной взрослой деловой одежды у большинства в помещении [149]. Эти парни тоже вели какой-то длинный бессмысленный диалог. Ни один не скрестил ноги; в карманах обоих торчал ряд одинаковых ручек. С моего угла обзора их бейджики бликовали и не читались. В этой части приемной мой багаж был единственным и технически занимал пол в личном пространстве ближнего парня, рядом с его дешевой кроссовкой; и все же ни тот, ни другой как будто не замечал чемоданов – или меня – или не интересовался нами. Обычно можно рассчитывать на некое автоматическое негласное сближение молодых людей на работе, где в основном вкалывают взрослые, – примерно как двое незнакомых черных в белом окружении часто стараются кивнуть друг другу или выделить друг друга как-то еще, – но эти двое вели себя так, словно человека приблизительно их возраста рядом вообще не существовало, даже когда я дважды оторвался от «Как… карьере» и подчеркнуто посмотрел в их сторону. И не из-за кожи; у меня хорошее чутье на различные поведения и мотивы несмотрения на меня. Эти двое словно наловчились фильтровать окружение в принципе, примерно как пассажиры метро в крупных городах Восточного побережья. У них был очень серьезный тон. Например:
*Прим. пер.: Предположительно, частично это прозвище (turdnagel) автор взял от имени американского философа Томаса Нагеля (1937), исследователя философии сознания, этики и альтруизма.
– Почему ты все время такой непонятливый?
– Я, непонятливый?
– Господи.
– Ничуть не замечаю и капли своей предположительной непонятливости.
– …[150]
– Даже не знаю, о чем ты.
– Боже.
…но я не мог понять, искренний это спор или просто циничные студенческие приколы, чтобы провести время. Сперва не верилось, будто второй правда не понимает, что возражениями о непонимании своей непонятливости только подтверждают слова коллеги, обвинявшего его в непонятливости. Другими словами, я не знал, смеяться или нет. Я дошел до «¶» в книге, где недвусмысленно рекомендовался громкий смех над шуткой в группе как более-менее автоматический способ показать или запросить принадлежность к этой группе, по крайней мере в разговоре; это положение грубо иллюстрировала карикатурка, на которой человек стоял чуть в стороне от группы смеющихся людей на коктейльной вечеринке или приеме (у всех были то ли маленькие снифтеры, то ли плохо нарисованные бокалы мартини). Впрочем, хренагели не обернулись и даже не отреагировали на мой смех – явно достаточно громкий, чтобы пробиться через фоновый шум. Главное вот что: продолжение линии обзора поверх плеча хренагеля, отрицавшего свою непонятливость, пока я более-менее притворялся, будто смотрю мимо них на что-то другое, как человек, чьим попыткам установить зрительный контакт или какую-то близость наотрез отказали, и открыло секундный вид непосредственно на кабинет ЗДОКа, где стол был пустым, но сам кабинет – нет, поскольку там некий мужчина сидел на корточках перед стулом, где ссутулился другой мужчина [151], спрятав лицо в ладонях. Его [152] поза в сочетании с тем, как ходили вверх-вниз плечи пиджака, четко давали понять, что он плачет. Больше никто в толпе или в очередях, уже протянувшихся из трех узких коридоров [153] в приемную, как будто не замечал разыгрывавшейся сцены или даже самого факта приоткрытой двери в кабинет. Плачущий сидел ко мне спиной, по большей части [154], но у присевшего перед ним мужчины, который положил ему руку на плечо и что-то говорил, очевидно, нестрогим тоном, было широкое, рыхлое и то ли раскрасневшееся, то ли от природы розоватое лоснящееся лицо с (как мне показалось) неуместными бачками, – слегка устаревшее лицо, на котором, когда он встретился со мной глазами (из-за любопытства я забыл, что линии обзора по определению двусторонние) в тот же самый миг, когда ненавистная секретарша, все еще говорившая по телефону, заметила, что я глазею мимо нее и потянулась, даже не глядя на положение ручки, чтобы захлопнуть дверь с красноречивым стуком, возникло (на лице администратора, т. е. мистера Стецика) невольное выражение сострадания и сочувствия, почти тронувшее своей спонтанностью и беззастенчивой искренностью, к чему, как уже пояснялось выше, я был совершенно непривычен и понятия не имел о собственной реакции на это в миг крайне заряженного зрительного контакта перед тем, как его изменившееся лицо сменилось матовым стеклом двери, а мои глаза снова быстро нырнули к книге. До сих пор моя кожа ни разу не вызывала такого отклика, ни разу, и именно это выражение на мягком бюрократическом лице находилось перед моим мысленным взором во тьме электрощитовой подсобки, когда лоб Иранского Кризиса двенадцать раз подряд быстро столкнулся с моим животом и отстранился на расстояние для приема, и оно показалось – в этот заряженный миг – куда больше, чем могло быть на самом деле, с точки зрения реализма.
собственной шкуре; но так или иначе, этот бардак объясняет не только великодушное приветствие, ошибочно высокий грейд и оклад (не буду притворяться, будто они не стали приятным сюрпризом, хотя и, конечно, озадачивающим), но и – частично – странную и – для меня – довольно беспрецедентную интерлюдию с миз Нети-Нети в темной подсобке с распределительным шкафом в одном из радиальных коридоров, отходящих от центрального прохода первого этажа, вскоре после того как меня сопроводили в начало очереди за удостоверениями и снабдили новеньким бейджиком, когда (т. е. уже в подсобке) она прижала меня к теплым щиткам и удостоила, по определению бывшего президента У. Дж. Клинтона, ни в коем случае не полноценным «сексом», но лично для меня – бесспорно самым сексуальным событием до почти 1989 года, и все из-за неспособности компьютера Кадров различить двух разных внутренних Дэвидов Уоллесов и, видимо, из-за указаний миссис ван Хул для миз Нети-Нети отнестись ко «мне» (т. е. к GS-13, кого они с таким трудом завлекали и уговорили перевестись из элитного отсека Углубленных в Северо-Восточном РИЦе) «со всей любезностью», что оказалось чересчур многозначительным и психологически заряженным термином для Чалы Нети-Нети, которая достигла экономической зрелости в сибаритской, но при этом крепко замешанной на этикете и эвфемизмах культуре дореволюционного Ирана (о чем я, очевидно, узнал только потом) и, как и многие молодые иранки с родственными связями в существующем правительстве, была вынуждена, по сути, вступить в сексуальный «обмен», или «бартер», с высокопоставленными сановниками, чтобы вывезти себя и еще двух-трех членов семьи из Ирана в накаленный период, когда свержение режима шаха виделось все более неизбежным, и для кого, следовательно, «отнестись со всей любезностью» выливалось в быструю, почти дятлоподобную интенсивную фелляцию – по всей видимости, предпочтительный метод ублажения тех правительственных чиновников, от кого очень нужна услуга, но на кого не хочется или тяжело смотреть. Но что ни говори, а опыт был очень возбуждающим, хотя и – по очевидным причинам – чрезвычайно коротким, и заодно объясняет, почему я далеко не сразу заметил, что оставил один чемодан на полу приемной в Отделе кадров… А заодно вся эта предыстория позже объяснит и прозвище «Иранский Кризис» миз Чалы Нети-Нети, ощущение